Он никогда не забывал при подготовке. Я знаю, что он медлителен, но Боже! – Он продолжал автоматически писать. – Пять минут, – пробормотал он. – Пять кошмарных минут. Уберите ваш поганый кварц, возьмите другой!
– А нельзя ему сказать?
– Конечно, нет. Невозможно. Он не может вести прием и передачу одновременно!
Все стояли или сидели с окаменевшими лицами. Джонсон обернулся к ним и сказал умоляющим тоном:
– Я говорил ему, и не раз, много раз. Это самоубийство – то, что он делает! – Он посмотрел на часы. – Он передает уже почти шесть минут. Чудовищный дурак.
– Что они будут делать?
– Если поймают его сигналы? Вызовут другую станцию. Запеленгуют, дальше простая задачка из тригонометрии, когда застреваешь на одной волне. – Он с безнадежным видом хлопнул обеими ладонями по столу, указал на передатчик, как на что-то позорное. – Ребенок бы справился. Взял бы два компаса… Боже мой! Ну, давайте, Фред, ради Бога, давайте! – Он написал несколько букв и потом отбросил карандаш в сторону. – Все равно все останется на пленке, – сказал он.
Леклерк повернулся к Холдейну:
– Наверняка мы что-то можем сделать!
– Потише, – сказал Холдейн.
Передача прекратилась. Джонсон отстучал короткий ответ, быстро, яростно. Тут же прокрутил обратно пленку и начал писать. Положив листок с шифром перед собой, он работал, наверное, с полчаса, не прерываясь, порою складывая какие-то числа на клочке оберточной бумаги под боком. Царило молчание. Когда все закончил, он встал, из уважения к начальству, о чем в последнее время часто забывал.
– Вот донесение. Район Калькштадта закрыт на три дня в середине ноября, когда в городе видели пятьдесят советских военнослужащих. Никакого особого снаряжения. Слухи о передвижении советских войск далее на север. Предположительно войска переместились в Росток. На станции в Калькштадте Фритше неизвестен. Дорога в Калькштадт не перекрывалась. – Он бросил листок на стол. – После этого еще пятнадцать групп, их я расшифровать не смог. Наверно, он сбился при кодировании.
* * *
В Ростоке снял трубку седоватый сержант фопо, это был пожилой задумчивый человек. Секунду он слушал, потом стал набирать номер на другой линии.
– Наверное, мальчишка какой-нибудь, – сказал он, продолжая набирать. – Какая частота, вы сказали? – Он прижал другую трубку к уху и стал быстро говорить, трижды повторив частоту. Потом зашел в соседний кабинет. – С Витмаром нас соединят через минуту, – сказал он. – Его стараются запеленговать. Еще прослушивается?
Капрал кивнул. Сержант поднес к уху свободный наушник.
– Это не любитель, – пробормотал он. – Любитель не станет нарушать правила. Тогда кто же? Ни один агент в своем уме не будет подавать такие сигналы. Какие соседние частоты? Военные или гражданские?
– Рядом с военными. Очень близко.
– Странно, – сказал сержант. – Похоже на то самое. На войне работали с этими частотами.
Капрал смотрел на медленно вращающиеся катушки с лентой:
– Он продолжает передавать. Группы по четыре знака.
– По четыре?
Сержант рылся в памяти, стараясь вспомнить что-то давно забытое.
– Дайте сюда наушник. Надо слышать этого дурака! Медлителен, как мальчишка.
Звук затронул в памяти какую-то струну – смазанные промежутки, точки такие короткие, едва длиннее щелчка. Он мог поклясться, что уже когда-то слышал эту руку… на войне, в Норвегии… но не такую медлительную: более медлительной руки он никогда не слышал. Нет, не в Норвегии… во Франции. Может, только кажется. Конечно, показалось.
– Или это старик, – сказал капрал.
Зазвонил телефон. Сержант схватил трубку и через секунду уже стремглав мчался по асфальтированной дорожке к офицерской столовой.
Русский капитан со скучающим видом потягивал пиво, его китель висел на спинке стула.
– Что вам надо, сержант? – лениво спросил он.
– Он появился. Тот, о ком нам говорили. Который убил парня.
Капитан быстро поставил кружку на стол.
– Вы поймали его передачу?
– Запеленговали. С Витмаром. Группы по четыре. Медлительная рука. Район Калькштадта. Рядом с одной из наших частот. Зоммер записал передачу.
– Боже мой, – тихо сказал он.
Сержант нахмурился.
– Что ему надо? Зачем его засылать сюда? – спросил сержант.
Капитан застегивал китель:
– Спросите в Лейпциге. Может, там вам ответят.
Глава 21
Было очень поздно.
Огонь в камине у Контроля хорошо горел, но он недовольно ворошил его кочергой. Контроль страшно не любил работать по вечерам.
– Вас хотят видеть в Министерстве, – раздраженно сказал он. – Теперь о рабочем распорядке. Это никуда не годится. Почему все так разволновались именно в четверг? Чтобы сорвать нам уик-энд? – Он оставил кочергу и сел опять к столу. – На людей больно смотреть. Какой-то идиот развел бурю в стакане воды. Удивительно, во что ночь превращает .человека. Ненавижу телефон. – Перед ним стояло несколько аппаратов.
Смайли предложил ему сигарету и не глядя взял одну сам.
– Какое министерство? – спросил Смайли.
– Леклерка. Вы хоть отдаленно представляете себе, что происходит?
Смайли сказал:
– Да. А вы разве нет?
– Леклерк – такой пошляк. Да, я считаю, что он пошляк. Он думает, что мы с ним конкуренты. Зачем мне нужна его ужасная милиция? Чтобы вместо прачечных собирать грязное белье со всей Европы? Он думает, что я хочу его проглотить.
– А разве нет? Почему мы тот паспорт объявили недействительным?
– До чего он глуп. И какой пошляк. Зачем только Холдейн с ним связался?
– Когда-то у Холдейна была совесть. Как у каждого из нас. Ему удалось с ней справиться.
– Господи! Это шпилька в мою сторону?
– Это нужно Министерству? – резко спросил Смайли.
Контроль взял несколько листов бумаги:
– Вот эти, из Берлина, вы видели?
– Они поступили час назад. Передачу засекли американцы. Группы по четыре буквы, примитивный буквенный цифр. Американцы говорят, из района Калькштадта". "Где это, черт возьми?
– На юге от Ростока. Передача продолжалась шесть минут на одной и той же частоте. Они сказали, что это было похоже на радиолюбителя, на его первую пробу. Передача велась по схеме, которая употреблялась на войне: они спрашивают, не наша ли это работа.
– И что вы ответили? – быстро спросил Контроль.
– Я сказал – нет.
– Так я и думал. Господи помилуй.
– Я вижу, вы не слишком озабочены, – сказал Смайли.
Казалось, Контроль вспоминал что-то давно минувшее.
– Я слыхал, Леклерк в Любеке. Симпатичный городок. Мне очень нравится Любек. В Министерстве вас срочно хотят видеть. Я сказал, вы будете. Какое-то совещание. – Он прибавил с настойчивостью:
– Вы должны пойти, Джордж. Мы производим впечатление чудовищных дураков. Про нас написано в каждой восточногерманской газете, они орут о мирных конференциях и подрывной деятельности. – Он махнул рукой на телефон. – И Министерство тоже. Боже, как я ненавижу штатских бюрократов!
Смайли слушал его со скептическим выражением.
– Мы могли остановить их, – сказал он. – У нас было достаточно информации.
– Конечно, могли, – мягко сказал Контроль. – Знаете, почему мы этого не сделали? Да просто из идиотской христианской благотворительности. Мы не мешаем им играть в их военные игры. А теперь вам лучше идти. И, Смайли…
– Да?
– Будьте повежливей. – И невинным голосом:
– Завидую я все-таки немцам, что у них этот город, Любек. Помните, там ресторанчик, как он называется? Куда Томас Манн приходил пообедать. Так интересно.
– Никогда он там не обедал, – сказал Смайли. – То, о чем вы говорите, разбомбили начисто.
Смайли все не уходил.
– Позвольте спросить, – сказал он. – Вы, впрочем, не станете отвечать. Но спросить очень хочется. – Он не смотрел на Контроля.
– Дорогой Джордж, ну что на вас нашло?
– Мы дали им тот паспорт. Который был объявлен недействительным… ненужную им службу курьеров… старый передатчик… документы, данные разведки границы… а кто сообщил в Берлин, чтобы прощупывали эфир? Кто сообщил частоты? Мы даже дали Леклерку кварцы, верно? Это тоже была только христианская благотворительность? Просто идиотская христианская благотворительность?
Контроль смутился.
– Что вы хотите сказать? Как некрасиво. Кто способен на такой поступок?
Смайли уже надевал пальто.
– Доброй ночи, Джордж, – сказал Контроль и потом яростно, словно утомившись от дружеского обращения:
– Одна нога здесь, другая там. И не забывайте о дистанции между нами. Вы трудитесь на благо нашей страны. Я не виноват, что они умирают так долго.
* * *
Наступил рассвет, а Лейзер так и не заснул. Ему хотелось принять душ, но он боялся выйти в коридор. Боялся пошевелиться. Он знал, что, если за ним уже охотились, надо было выйти в нормальное время, а не выскакивать из гостиницы посреди ночи. Никогда не беги, учили его, не выделяйся из уличной толпы. Он мог выйти в шесть утра, это не было слишком рано. Тыльной стороной ладони он провел по подбородку, по острой и жесткой щетине.
Он был голоден, не знал, как быть дальше, но одно он знал – что бежать не будет.
Он повернулся на бок, вытащил из-за пояса нож и стал разглядывать. Пробирала дрожь. Лоб пылал. Вспомнилось, как дружеским тоном его поучал инструктор: большой палец сверху, лезвие параллельно земле, предплечье напряжено. «Уходите, – сказал старик. – Вы или хороший человек, или плохой, опасно и то, и другое». Как надо держать нож, когда люди говорят такие слова? Так же, как когда он убивал того парня?
Было шесть часов. Он встал. Ноги отяжелели и плохо слушались. Плечи по-прежнему болели от рюкзака. Одежда пахла лесным перегноем. Он счистил с брюк подсохшую грязь и надел другую пару ботинок.
Лейзер спустился по лестнице, скрипя новыми ботинками на деревянных ступеньках, осматриваясь вокруг, кому заплатить за ночлег. Пожилая женщина в белом халате расставляла цветы в вазе, разговаривая с кошкой.
– Сколько я должен?
– Первое, что вы должны, – это заполнить карточку, – раздраженно сказала она. – Это надо было делать сразу, как вы сюда пришли.
– Извините.
Она продолжала отчитывать его, но голос повышать не смела:
– Разве вам не известно, что запрещается останавливаться в городе, не заполнив карточку для полиции? – Она посмотрела на его новые ботинки. – Или вы так богаты, что думаете, вам необязательно?
– Извините, – опять сказал Лейзер. – Дайте мне бланк, я сейчас заполню. Я совсем не богат.
Женщина замолчала, тщательно сортируя цветы.
– Вы откуда? – спросила она.
– С востока, – сказал Лейзер. Он хотел сказать – с юга, из Магдебурга, или с запада, из Вильмсдорфа.
– Надо было заполнить карточку вчера. Теперь уже поздно.
– Сколько я вам должен?
– Нисколько, – ответила женщина. – Теперь уж ладно. Вы не заполнили вовремя карточку. Что вы скажете, если вас возьмут?
– Скажу, что спал с девушкой.
– Сейчас идет снег, – сказала женщина. – Берегите ваши красивые ботинки.
Крупные снежинки беспомощно плавали в воздухе, собирались между черными булыжниками мостовой, льнули к стенам домов. Снег был серый, невеселый и на земле быстро таял.
Лейзер пересек Фриденсплатц и чуть в стороне от нескольких новостроек, на пустыре, увидел новое семиэтажное желтое здание. На балконах сушилось припорошенное снегом белье. На лестнице пахло готовкой и русским бензином. Нужная ему квартира находилась на третьем этаже. Слышен был детский плач, где-то играло радио. У него вдруг мелькнула мысль, не лучше ли сразу повернуться и уйти, ведь своим появлением он подвергает людей опасности. Он дал два звонка – как просила девушка. Дверь она открыла еще совсем сонная. Поверх хлопчатобумажной ночной рубашки на ней был накинут плащ, в который она куталась от пронизывающего холода. Она смутилась, увидев его, словно он принес плохие новости. Он в свою очередь ничего не говорил, просто стоял у порога, и чемодан слегка раскачивался у него в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– А нельзя ему сказать?
– Конечно, нет. Невозможно. Он не может вести прием и передачу одновременно!
Все стояли или сидели с окаменевшими лицами. Джонсон обернулся к ним и сказал умоляющим тоном:
– Я говорил ему, и не раз, много раз. Это самоубийство – то, что он делает! – Он посмотрел на часы. – Он передает уже почти шесть минут. Чудовищный дурак.
– Что они будут делать?
– Если поймают его сигналы? Вызовут другую станцию. Запеленгуют, дальше простая задачка из тригонометрии, когда застреваешь на одной волне. – Он с безнадежным видом хлопнул обеими ладонями по столу, указал на передатчик, как на что-то позорное. – Ребенок бы справился. Взял бы два компаса… Боже мой! Ну, давайте, Фред, ради Бога, давайте! – Он написал несколько букв и потом отбросил карандаш в сторону. – Все равно все останется на пленке, – сказал он.
Леклерк повернулся к Холдейну:
– Наверняка мы что-то можем сделать!
– Потише, – сказал Холдейн.
Передача прекратилась. Джонсон отстучал короткий ответ, быстро, яростно. Тут же прокрутил обратно пленку и начал писать. Положив листок с шифром перед собой, он работал, наверное, с полчаса, не прерываясь, порою складывая какие-то числа на клочке оберточной бумаги под боком. Царило молчание. Когда все закончил, он встал, из уважения к начальству, о чем в последнее время часто забывал.
– Вот донесение. Район Калькштадта закрыт на три дня в середине ноября, когда в городе видели пятьдесят советских военнослужащих. Никакого особого снаряжения. Слухи о передвижении советских войск далее на север. Предположительно войска переместились в Росток. На станции в Калькштадте Фритше неизвестен. Дорога в Калькштадт не перекрывалась. – Он бросил листок на стол. – После этого еще пятнадцать групп, их я расшифровать не смог. Наверно, он сбился при кодировании.
* * *
В Ростоке снял трубку седоватый сержант фопо, это был пожилой задумчивый человек. Секунду он слушал, потом стал набирать номер на другой линии.
– Наверное, мальчишка какой-нибудь, – сказал он, продолжая набирать. – Какая частота, вы сказали? – Он прижал другую трубку к уху и стал быстро говорить, трижды повторив частоту. Потом зашел в соседний кабинет. – С Витмаром нас соединят через минуту, – сказал он. – Его стараются запеленговать. Еще прослушивается?
Капрал кивнул. Сержант поднес к уху свободный наушник.
– Это не любитель, – пробормотал он. – Любитель не станет нарушать правила. Тогда кто же? Ни один агент в своем уме не будет подавать такие сигналы. Какие соседние частоты? Военные или гражданские?
– Рядом с военными. Очень близко.
– Странно, – сказал сержант. – Похоже на то самое. На войне работали с этими частотами.
Капрал смотрел на медленно вращающиеся катушки с лентой:
– Он продолжает передавать. Группы по четыре знака.
– По четыре?
Сержант рылся в памяти, стараясь вспомнить что-то давно забытое.
– Дайте сюда наушник. Надо слышать этого дурака! Медлителен, как мальчишка.
Звук затронул в памяти какую-то струну – смазанные промежутки, точки такие короткие, едва длиннее щелчка. Он мог поклясться, что уже когда-то слышал эту руку… на войне, в Норвегии… но не такую медлительную: более медлительной руки он никогда не слышал. Нет, не в Норвегии… во Франции. Может, только кажется. Конечно, показалось.
– Или это старик, – сказал капрал.
Зазвонил телефон. Сержант схватил трубку и через секунду уже стремглав мчался по асфальтированной дорожке к офицерской столовой.
Русский капитан со скучающим видом потягивал пиво, его китель висел на спинке стула.
– Что вам надо, сержант? – лениво спросил он.
– Он появился. Тот, о ком нам говорили. Который убил парня.
Капитан быстро поставил кружку на стол.
– Вы поймали его передачу?
– Запеленговали. С Витмаром. Группы по четыре. Медлительная рука. Район Калькштадта. Рядом с одной из наших частот. Зоммер записал передачу.
– Боже мой, – тихо сказал он.
Сержант нахмурился.
– Что ему надо? Зачем его засылать сюда? – спросил сержант.
Капитан застегивал китель:
– Спросите в Лейпциге. Может, там вам ответят.
Глава 21
Было очень поздно.
Огонь в камине у Контроля хорошо горел, но он недовольно ворошил его кочергой. Контроль страшно не любил работать по вечерам.
– Вас хотят видеть в Министерстве, – раздраженно сказал он. – Теперь о рабочем распорядке. Это никуда не годится. Почему все так разволновались именно в четверг? Чтобы сорвать нам уик-энд? – Он оставил кочергу и сел опять к столу. – На людей больно смотреть. Какой-то идиот развел бурю в стакане воды. Удивительно, во что ночь превращает .человека. Ненавижу телефон. – Перед ним стояло несколько аппаратов.
Смайли предложил ему сигарету и не глядя взял одну сам.
– Какое министерство? – спросил Смайли.
– Леклерка. Вы хоть отдаленно представляете себе, что происходит?
Смайли сказал:
– Да. А вы разве нет?
– Леклерк – такой пошляк. Да, я считаю, что он пошляк. Он думает, что мы с ним конкуренты. Зачем мне нужна его ужасная милиция? Чтобы вместо прачечных собирать грязное белье со всей Европы? Он думает, что я хочу его проглотить.
– А разве нет? Почему мы тот паспорт объявили недействительным?
– До чего он глуп. И какой пошляк. Зачем только Холдейн с ним связался?
– Когда-то у Холдейна была совесть. Как у каждого из нас. Ему удалось с ней справиться.
– Господи! Это шпилька в мою сторону?
– Это нужно Министерству? – резко спросил Смайли.
Контроль взял несколько листов бумаги:
– Вот эти, из Берлина, вы видели?
– Они поступили час назад. Передачу засекли американцы. Группы по четыре буквы, примитивный буквенный цифр. Американцы говорят, из района Калькштадта". "Где это, черт возьми?
– На юге от Ростока. Передача продолжалась шесть минут на одной и той же частоте. Они сказали, что это было похоже на радиолюбителя, на его первую пробу. Передача велась по схеме, которая употреблялась на войне: они спрашивают, не наша ли это работа.
– И что вы ответили? – быстро спросил Контроль.
– Я сказал – нет.
– Так я и думал. Господи помилуй.
– Я вижу, вы не слишком озабочены, – сказал Смайли.
Казалось, Контроль вспоминал что-то давно минувшее.
– Я слыхал, Леклерк в Любеке. Симпатичный городок. Мне очень нравится Любек. В Министерстве вас срочно хотят видеть. Я сказал, вы будете. Какое-то совещание. – Он прибавил с настойчивостью:
– Вы должны пойти, Джордж. Мы производим впечатление чудовищных дураков. Про нас написано в каждой восточногерманской газете, они орут о мирных конференциях и подрывной деятельности. – Он махнул рукой на телефон. – И Министерство тоже. Боже, как я ненавижу штатских бюрократов!
Смайли слушал его со скептическим выражением.
– Мы могли остановить их, – сказал он. – У нас было достаточно информации.
– Конечно, могли, – мягко сказал Контроль. – Знаете, почему мы этого не сделали? Да просто из идиотской христианской благотворительности. Мы не мешаем им играть в их военные игры. А теперь вам лучше идти. И, Смайли…
– Да?
– Будьте повежливей. – И невинным голосом:
– Завидую я все-таки немцам, что у них этот город, Любек. Помните, там ресторанчик, как он называется? Куда Томас Манн приходил пообедать. Так интересно.
– Никогда он там не обедал, – сказал Смайли. – То, о чем вы говорите, разбомбили начисто.
Смайли все не уходил.
– Позвольте спросить, – сказал он. – Вы, впрочем, не станете отвечать. Но спросить очень хочется. – Он не смотрел на Контроля.
– Дорогой Джордж, ну что на вас нашло?
– Мы дали им тот паспорт. Который был объявлен недействительным… ненужную им службу курьеров… старый передатчик… документы, данные разведки границы… а кто сообщил в Берлин, чтобы прощупывали эфир? Кто сообщил частоты? Мы даже дали Леклерку кварцы, верно? Это тоже была только христианская благотворительность? Просто идиотская христианская благотворительность?
Контроль смутился.
– Что вы хотите сказать? Как некрасиво. Кто способен на такой поступок?
Смайли уже надевал пальто.
– Доброй ночи, Джордж, – сказал Контроль и потом яростно, словно утомившись от дружеского обращения:
– Одна нога здесь, другая там. И не забывайте о дистанции между нами. Вы трудитесь на благо нашей страны. Я не виноват, что они умирают так долго.
* * *
Наступил рассвет, а Лейзер так и не заснул. Ему хотелось принять душ, но он боялся выйти в коридор. Боялся пошевелиться. Он знал, что, если за ним уже охотились, надо было выйти в нормальное время, а не выскакивать из гостиницы посреди ночи. Никогда не беги, учили его, не выделяйся из уличной толпы. Он мог выйти в шесть утра, это не было слишком рано. Тыльной стороной ладони он провел по подбородку, по острой и жесткой щетине.
Он был голоден, не знал, как быть дальше, но одно он знал – что бежать не будет.
Он повернулся на бок, вытащил из-за пояса нож и стал разглядывать. Пробирала дрожь. Лоб пылал. Вспомнилось, как дружеским тоном его поучал инструктор: большой палец сверху, лезвие параллельно земле, предплечье напряжено. «Уходите, – сказал старик. – Вы или хороший человек, или плохой, опасно и то, и другое». Как надо держать нож, когда люди говорят такие слова? Так же, как когда он убивал того парня?
Было шесть часов. Он встал. Ноги отяжелели и плохо слушались. Плечи по-прежнему болели от рюкзака. Одежда пахла лесным перегноем. Он счистил с брюк подсохшую грязь и надел другую пару ботинок.
Лейзер спустился по лестнице, скрипя новыми ботинками на деревянных ступеньках, осматриваясь вокруг, кому заплатить за ночлег. Пожилая женщина в белом халате расставляла цветы в вазе, разговаривая с кошкой.
– Сколько я должен?
– Первое, что вы должны, – это заполнить карточку, – раздраженно сказала она. – Это надо было делать сразу, как вы сюда пришли.
– Извините.
Она продолжала отчитывать его, но голос повышать не смела:
– Разве вам не известно, что запрещается останавливаться в городе, не заполнив карточку для полиции? – Она посмотрела на его новые ботинки. – Или вы так богаты, что думаете, вам необязательно?
– Извините, – опять сказал Лейзер. – Дайте мне бланк, я сейчас заполню. Я совсем не богат.
Женщина замолчала, тщательно сортируя цветы.
– Вы откуда? – спросила она.
– С востока, – сказал Лейзер. Он хотел сказать – с юга, из Магдебурга, или с запада, из Вильмсдорфа.
– Надо было заполнить карточку вчера. Теперь уже поздно.
– Сколько я вам должен?
– Нисколько, – ответила женщина. – Теперь уж ладно. Вы не заполнили вовремя карточку. Что вы скажете, если вас возьмут?
– Скажу, что спал с девушкой.
– Сейчас идет снег, – сказала женщина. – Берегите ваши красивые ботинки.
Крупные снежинки беспомощно плавали в воздухе, собирались между черными булыжниками мостовой, льнули к стенам домов. Снег был серый, невеселый и на земле быстро таял.
Лейзер пересек Фриденсплатц и чуть в стороне от нескольких новостроек, на пустыре, увидел новое семиэтажное желтое здание. На балконах сушилось припорошенное снегом белье. На лестнице пахло готовкой и русским бензином. Нужная ему квартира находилась на третьем этаже. Слышен был детский плач, где-то играло радио. У него вдруг мелькнула мысль, не лучше ли сразу повернуться и уйти, ведь своим появлением он подвергает людей опасности. Он дал два звонка – как просила девушка. Дверь она открыла еще совсем сонная. Поверх хлопчатобумажной ночной рубашки на ней был накинут плащ, в который она куталась от пронизывающего холода. Она смутилась, увидев его, словно он принес плохие новости. Он в свою очередь ничего не говорил, просто стоял у порога, и чемодан слегка раскачивался у него в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40