— Да нет, кое что я знаю, — возразил Сив. — Например, как плохо, когда теряешь лицо. — Он говорил, умышленно подражая интонациям одного хвастуна, которого он однажды встретил во время своих разъездов по Юго-Восточной Азии. Эти интонации должны были убедить Дракона, что перед ним типичный американский хвастун: кроха знания заставляет его корчить из себя знатока. Азиаты презирают подобное чванство. — Я знаю, что тебе надо выбраться отсюда, а не то ты потеряешь свое влияние в Чайна-Тауне.
— Ты дурак, — презрительно бросил Дракон, чувствуя себя все более и более уверенно, по мере того, как появлялись все новые и новые доказательства того, что он раскусил этого глупого легавого. — Но это мне на пользу, не так ли?
У Дракона была привычка задавать вопросы, на которые он уже знал ответы. Сив отметил это про себя, как и то, что ему постепенно удается менять ситуацию в свою пользу.
— Я тебя сейчас прикончу, — продолжал Дракон, — и никто об этом не узнает. Твои фараоны выпустят меня отсюда, боясь, что я могу причинить тебе вред, если они меня остановят. — Он засмеялся. — Беда только в том, что ты в это время уже будешь покойником.
Сив сделал вид, что испугался. Это — и только это — должно занимать внимание Дракона, вызывая соответствующую реакцию. А тем временем Сив продолжал изменять ситуацию в свою пользу. Дело в том, что в тот момент, когда Сив вошел в комнату, действиями Дракона управлял страх, а теперь этот страх пропал. Это чувство может парализовать человека, но оно может и порождать осторожность, силу, даже решимость стоять насмерть. Сиву гораздо выгодней, чтобы его враг испытывал вместо страха более положительные эмоции: уверенность, спокойствие. Благодаря им он потеряет бдительность, станет уязвимым. Прикидываясь дурачком, Сив прогонял страх Чана и апеллировал к его всегдашнему желанию держать в страхе всех людей вокруг.
Дракон упивался своей властью над безмозглым полицейским, которого он заманил в ловушку, и получал от этого даже больше удовольствия, чем от той китаяночки. Это хорошо, думал Сив, потому что это отвлекало его внимание от окна, о котором он никогда не забывал в то время, когда был объят страхом. И он не знал, что люди Сива уже подобрались к окну по пожарной лестнице. Он заметил их только тогда, когда они уже ввалились в комнату.
Тогда Дракон стремительно развернулся, вскинув вверх руку, в которой был зажат нож. Сив немедленно перехватил эту руку и, заведя ее ему за спину, резко повернул, услыхав хруст ломаемой кости.
Дракон вскрикнул и, поворачиваясь к нему, нанес ему удар в грудь локтем левой руки.
Не обращая внимания на боль. Сив ответил двумя сильными ударами распрямленной кистью руки в район печени, которые заставили противника согнуться пополам и затем упасть к ногам Сива.
— Все в порядке, лейтенант? — спросил один из его людей.
Сив кивнул.
— А как те двое полицейских? — спросил он.
— Убиты наповал, — ответил другой из его подчиненных.
— А Ху? — Это было имя члена его команды, который ворвался в комнату, заслышав выстрелы.
— Умер.
— Господи Иисусе! — В глазах Сива были слезы. Ричарду Ху было только 22 года. В прошлом месяце Сив был у него в гостях: тот хотел познакомить его со своей женой и пятимесячной дочерью.
— Присмотрите за остальными, — попросил он своих людей. — Немедленно вызовите врача: девушка, по-видимому, серьезно пострадала. И, конечно, группу экспертов вместе со следователем. — Они пошли выполнять его поручения.
Сив склонился над девушкой, осторожно приподнял ее за плечи и впервые взглянул ей в лицо. Не больше шестнадцати, с грустью подумал он.
Девушка открыла глаза и испуганно повела ими. Взгляд затравленного животного. Опять закричала, но он поспешил ее успокоить. — Ты в безопасности. Я — служащий полиции. Теперь все будет в порядке. — Потом повторил это по-английски.
Раздались приближающиеся звуки сирены: прибыла машина скорой помощи. Тут не одна машина потребуется, а целый караван, подумал он.
— Сестричка, как тебя зовут? — спросил он, используя самую ласкательную форму обращения, которая была в кантонском диалекте.
— Лей-фа, — ответила она. Цветущая слива. Сказала ему свое настоящее имя, а не английскую кличку. Доверяет, значит.
Лей-фа прижалась к нему, вся дрожа.
— Мне холодно, — прошептала она.
Он прижал ее крепче, поднял глаза на одного из своих людей.
— Где этот чертов доктор?
— Сейчас приведу, — пообещал тот. Все больше и больше людей заходило в комнату, но врача среди них не было. Лей-фа начала беспокойно хныкать. Сив гладил ее волосы, в которых колтуном запеклась кровь. Он не знал, насколько серьезна ее рана, и беспокоился за нее очень.
Наконец появился врач, да не один, а с двумя санитарами с носилками наготове. Человек, которого Сив посылал за врачом, позаботился обо всем.
— Не бросай меня, старший брат, прошу тебя, — прошептала девушка. Она опустила голову ему на колени и ее огромные, светящиеся глаза смотрели на него с такой доверчивостью, что у него защемило сердце. Как будто она была его дочкой.
Девушка не хотела отпускать его, и Сив шел рядом с носилками до самого низа, держа ее за руку. Временами ее била сильная дрожь, и Сив думал, о Господи, как она только держится.
Они прошли через полицейские заслоны, через толпу людей, которых можно было разделить на две категории: на просто любопытных и неприлично любопытных, беспокойно гудящих, как театралы перед началом спектакля. Странно, подумал он, почему это смерть человека вызывает в других людях самое худшее? Почему вид крови и торчащей кости вызывает в них приятное возбуждение? Уж не развязывает ли это, как подозревал Сив, какие-то древние, дремлющие в человеке инстинкты? Как будто какая-то темная, древнейшая часть человеческого мозга возбуждается при виде травмы или иного человеческого страдания.
Всю дорогу до самой больницы Бикмена в центре города Сив держал ее за руку, шептал в ухо слова утешения, пока врач обрабатывал ее другое ухо.
Он отпустил ее руку только в дверях операционной, да и то только потому, что хирург все равно не впустил бы его. Хрупкие пальчики Лей-фа выскользнули из его загрубевшей руки, когда укол, который ей сделали, начал оказывать свое действие.
Сив проследил глазами, как ее бледное, спокойное теперь, когда девушка погрузилась в забытье, лицо исчезает в стерильной белизне операционной, но видел ее такой, какой увидал ее впервые, когда это лицо источало такой ужас, что он, казалось, заполнил собой темный, пропахший мочой коридор.
Он пошел и налил себе чашечку кофе, а когда вернулся, увидел, что его дожидается Диана Минг, тоже одна из его людей. Он удивился, увидав ее: вроде бы, не ее смена.
— Ну как ты здесь? — спросила она.
— Ничего, — ответил он, делая большой глоток из чашки. Кофе был абсолютно безвкусным, но это для него было неважно. Ему был нужен не вкус, а кофеин. Он чувствовал себя по-дикому усталым.
— Этот подонок Дракон не очень сильно задел тебя?
— Не очень. — Он взглянул на Диану, и вдруг почувствовал, что ему не хочется спрашивать ее, зачем она здесь.
— Ты выглядишь просто ужасно, — сказала она, указывая на кровь на его груди. — Я принесла тебе во что переодеться.
— Спасибо, — поблагодарил он и начал стаскивать с себя каляную от крови рубашку.
— Как насчет того, чтобы присесть? — спросила Диана. — Я на ногах с трех утра и, пожалуй, не прочь отдохнуть.
Они направились к ряду пластиковых стульев. Сив предложил ей свой кофе, и она отхлебнула из чашки, пока он застегивал пуговицы на новой рубашке. Диана была у него в группе одной из лучших. Сообразительная и совершенно бесстрашная. Только что сдала экзамены на чин сержанта с высшими баллами. Сиву она очень нравилась.
— Босс, — сказала она. — У меня для тебя плохие новости. Никак не могу собраться с духом, чтобы сообщить их.
Сив молча смотрел на нее.
— Это касается твоего брата Доменика. Его убили.
Сиву показалось, что на него обрушился потолок. Стало трудно дышать. Он попытался сказать что-то, но в горле — словно ком. Затем, как будто сквозь густой туман, он услышал свой собственный голос: «Как это произошло?»
Диана рассказала ему все, что знала сама.
— Скудные сведения, я понимаю, — заключила она. — Я пришла за тобой, чтобы отвезти тебя в Коннектикут, в церковь. Группа экспертов уже выехала на место.
Не говоря ни слова, Сив поднялся на ноги. Нашел взглядом мужскую комнату, пошел туда и, войдя, уставился на свое отражение в зеркале. Однако ничего не видел: воспоминания роились в голове и буквально слепили его. Он вспомнил Мэгги. Что за бедра! Как, бывало, она обхватывала его ими за шею, заманивая в кровать. И потом тоже. Но не это главное. Главное — ее поразительное терпение. Она никогда не жаловалась, когда ей не из чего было приготовить обед. Даже когда пронзительный телефонный звонок выгонял его из постели в три часа ночи. Или когда ему пришлось внезапно отменить их уик-энд в Поконо: она уже сидела в машине, когда он подошел и сказал, что они не могут ехать.
Нет, думал Сив с горечью, Мэгги никогда не жаловалась. Но однажды и она исчезла, и даже сменила номер телефона. Он хотел поначалу узнать ее новый номер, позвонив в телефонную компанию, но потом раздумал. Что это даст, даже если он и узнает его? Что он ей скажет? Он прекрасно знал, почему она ушла, и ничто не могло изменить этого. На первом месте для него стояла работа. Так было, есть и будет всегда.
Вся жизнь Сива Гуарды была посвящена службе закону. И он всегда оставался верен своему призванию, как схимник на службе Господу.
Это сравнение довольно точно передает сущность его образа жизни. Закон был для него чем-то вроде религии, поскольку он считал его нравственным стержнем общества — любого общества. Преступить закон значило для него развязать хаос — и затрубят трубы анархии, и пахнет холодным ветром, предвещающим приближение зверя, который затопчет плоды человеческой цивилизации, накапливающиеся в течение столетий. Короче, это было нечто для него абсолютно нетерпимое. Закон призвал его на службу с такой же настоятельностью, с какой белый свет Бога пробудил к святой жизни Фому Аквинского.
Вот почему Мэгги, которая пыталась коснуться его задубелой души, так и не смогла поколебать его незыблемые моральные устои. Сив Гуарда был монахом, преданный до конца своему высокому призванию.
Доменика убили, думал он, а я думаю о Мэгги. Что такое творится со мной, черт побери? А потом он вдруг понял, словно какое-то озарение на него снизошло. Монашеское служение Закону разъединило Сива с нормальными реалиями жизни — и любовь к родным и друзьям ушли куда-то на задний план. В результате даже Мэгги не выдержала. А теперь и Доминика забрали у него.
Сив испуганно моргнул. Из зеркала на него смотрело заостренное лицо с резкими чертами, высокими скулами и ртом, о котором Мэгги говорила, что он жестокий. Карие глаза, гладкая, без единой морщинки, кожа, благодаря которой трудно определить его возраст. Густые черные волосы и могучая шея. В глазах застыло удивленное выражение, будто он отказывался поверить случившемуся. Но это было не лицо Сива, а лицо его брата.
Он выбросил вперед правый кулак. Боль как током пробежала по всей руке, стекло и образ раскололись на части, и ему показалось, что кровь так и брызнула в разные стороны. Тем не менее, он почувствовал себя лучше, правда, не намного.
Когда он вернулся, его пораненая правая рука была замотана туалетной бумагой. Диана видела, что сквозь нее сочится кровь, но решила, что сейчас лучше промолчать.
Сив подошел к дверям операционной и замер. Он не сел, и не сказал ни слова Диане. Он знал, что надо ехать. Предстоял нелегкий путь по забитому в этот час машинами шоссе, и в Нью-Ханаане, без сомнения, многие ждут его прибытия. А потом, конечно, ему будет надо навестить вдову Ричарда Ху:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101