Наверное, было и что-то еще, но тогда Ронин всецело был поглощен мыслями о том, что должен делать, и не сумел этого разглядеть.
– Не можешь! – взревел Саламандра. – Не можешь? Что ты такое несешь? Не можешь?! Нет, ты сделаешь это! Ты должен! Иначе и быть не может!
Не отрывая от Ронина пронзительного, яростного взгляда, он протянул руку, схватил ленты чондрина и помахал ими перед носом у Ронина.
– Ты насмехаешься над этим знаком доверия?! Ты насмехаешься надо мной?!
Лицо его побагровело, с влажных блестящих губ брызгала слюна. Смяв ленты, сенсей швырнул их в лицо Ронину. Ронин чувствовал, что он не в состоянии ни двигаться, ни говорить.
Очертания огромного лица расплывались перед глазами.
– Не можешь?! Ты даже не понимаешь значения этих слов. – Саламандра потряс кулаком. – Я разглядел в тебе то, чего никто не сумел разглядеть. Даже ты сам. Это я тебя создал, я сделал из тебя лучшего меченосца Фригольда.
Его голос загрохотал, отдаваясь эхом по залу. Все его тело тряслось, словно внутри у него бушевала безудержная буря.
– Я учил тебя, принял тебя, предложил тебе высшую честь!
Он надвигался на Ронина.
– А теперь ты плюешь мне в лицо!
Голос сенсея сорвался на вопль, отразившийся эхом от высоких стен. Внезапно он махнул рукой, направив тыльную сторону ладони Ронину в лицо, и движение это было настолько стремительным, что Ронин не смог бы отреагировать, даже если бы и хотел. Но он не хотел: он с пронзительной отчетливостью осознавал, что, стоит ему сейчас пошевелиться, он – мертвец.
Удар пришелся по всему лицу, перстни рассекли щеку. Это выражение крайнего презрения ранило куда больнее, чем сила самого удара. Больнее, чем раны на лице, которые все равно заживут рано или поздно.
– Ты не понимаешь. Ты не имеешь понятия о чести!
Саламандра выплюнул слова, как отраву. Потом он снова ударил Ронина, а в третий раз бил уже сжатым кулаком, крича от бессильной ярости, потому что Ронин не дрогнул, не отступил, не ответил.
– Как ты смеешь?! Как ты смеешь?!
Церемония унижения. И удары, удары... Меченосцы уже пытаются сдержать Саламандру. Он стряхивает их, как капли воды.
– Уйдите все от меня! – вопит он. – Убирайтесь отсюда! Вон!
И они послушно отходят. А он продолжает бить Ронина и вопит на одной ноте «А-а-а-а!», утратив способность к связной речи, шатаясь, лишившись рассудка, потеряв человеческий облик...
Саламандра засунул толстые пальцы за пояс и взялся за веер, готовый выхватить его, расправить его смертоносное острие – эту гибкую гильотину. Но потом все же взял себя в руки и остановился, дыша тяжело и прерывисто.
– Нет, – выдохнул он. – Нет. Это было бы слишком просто.
Он убрал руку от пояса, развернулся и вышел неверной походкой за дверь.
Ронин стоял посреди зала боевой подготовки, слыша шум своего дыхания, напоминавшего шорох прибоя на пустынном берегу. В голове и во всем теле пульсировала жгучая боль. Но он едва ли ее ощущал. Он думал: «Теперь мы опозорены. Оба».
* * *
– Что теперь? – крикнул ему Боррос.
Они болтались в воздухе. Метрах в двадцати внизу вырисовывались нижние склоны утеса. Но веревки закончились. Им не хватило каких-то пары десятков метров.
– Не хватает, – сказал колдун и ударил ногой о скалу, чтобы остановить верчение, но лишь усилил его.
– Не дергайся, – посоветовал Ронин. – Расслабься.
– Сил никаких не осталось, – жалобно крикнул Боррос. – Все, я сдох.
– Тогда береги дыхание, – рассудительно заметил Ронин.
Он снова всмотрелся вниз. В неверном свете бледной луны, почти закрытой густыми плывущими облаками, он сумел разглядеть только площадку свежевыпавшего снега, покрывающего верхний склон. Но какова, интересно, его глубина? Сняв с запястья молоточек, он запустил его вниз. Молоточек упал в снег и исчез.
Отстегнув мешочек с костылями, Ронин бросил и его. Мешочек упал рядом с тем местом, где исчез молоток, и тоже провалился в снег. «Ничего другого не остается», – сказал себе Ронин и отпустил веревку.
Он услышал какой-то вскрик, на мгновение сбивший его с толку, а потом вошел в снег, провалился с головой в его белую толщу, ощутил на себе его тяжесть и понял вдруг, что не может вдохнуть, окруженный чернотой удушающей массы. Он напрягся, рванулся вверх и, помогая себе руками, выбрался на поверхность, жадно хватая легкими морозный воздух. Под ногами он ощутил лед и камень.
Снова донесся крик, и он понял, что это Боррос.
– Все хорошо, Боррос, – крикнул Ронин в ответ, приложив сложенные ладони к губам. – Я на снегу под тобой. Ты меня слышишь?
Всхлип ветра.
– Да.
– Отпускай веревку. Снег смягчит падение.
– Боюсь.
– Закрой глаза и разжимай руки.
– Ронин...
– Чтоб тебе пусто было! Отцепляйся!
Он услышал хруст снежной корки и тут же рванулся туда, к месту падения, ориентируясь и по зрению, и по слуху. Глубокий снег задерживал движения, приходилось буквально продираться сквозь него, но Ронина подгоняла мысль о том, что обессиленный колдун вряд ли сумеет выбраться самостоятельно. А если Боррос не выберется, то он неизбежно задохнется.
Волнистая снежная поверхность отсвечивала белизной в лунном свете. Он брел по снегу, выбиваясь из сил. Споткнулся, упал лицом вниз, инстинктивно выставив руки, и погрузился еще глубже. Но тут снова включился мозг, Ронин оттолкнулся ото льда уже коленями и ступнями и поднялся. Он обнаружил темнеющее отверстие, подобрался к нему и начал выгребать оттуда снег. Нащупал наконец неподвижное тело, казавшееся необычайно тяжелым, и потащил его изо всех сил вверх, чувствуя, как уходит время, молясь про себя об одном – чтобы только не разжались пальцы.
Боррос медленно появился на поверхности, словно старинный галеон, ушедший на дно моря, которое неохотно отпускает свою добычу. Когда голова колдуна показалась над снегом, Ронин отвесил ему оплеуху. Колдун закашлялся и зафыркал. С его медленно шевелящихся губ потек полурастаявший снег. Ронин поднял его на ноги.
– Все хорошо, – прошептал Боррос так тихо, что его голос можно было принять за стон ветра. – Я... – Он подавился, оправился и впервые вдохнул глубоко. – Я в полном порядке.
Ронин принялся сгребать руками снег, чтобы сделать неглубокое укрытие на подветренной стороне склона прямо под отвесной стеной утеса, угрожающе нависающего над ними. Казалось, он отбрасывал черную тень в трепетное небо. Укрытие вышло не Бог весть каким, но они все же смогли съежиться в этой ямке и передохнуть, не ощущая хотя бы укусов мороза и ветра. Боррос попытался вытащить из карманов несколько пакетиков с едой, но у него тряслись руки, так что еду пришлось доставать Ронину. Он покормил Борроса и подкрепился сам.
Чуточку передохнув, они стали спускаться по белому склону. Ветер швырял им в лица снег вперемешку с колючими льдинками. Температура резко упала. Губы у них окоченели. Брови и ресницы покрылись инеем. Щеки под капюшонами занемели. Но они шли вперед, несмотря ни на что. А когда, обессиленный, Боррос упал, Ронин поднял его, не чувствуя тяжести. Он едва ли не волоком потащил колдуна вниз по склону, спотыкаясь на каждом шагу, преодолевая сопротивление плотного снега. Ронин шел, не разбирая дороги, оглохший от ветра и ослепший от темноты, и только звериный инстинкт заставлял его передвигать отяжелевшие ноги и вел все дальше, дальше...
Прежде всего он ощутил тепло. Он вспомнил языки пламени, потрескивающие поленья и бодрящий оранжевый свет. Он попытался придвинуться ближе к теплу, но не смог пошевелиться. Славно в каком-то тумане он понял, что что-то не так. Половина лица была в тепле и... Ронин вздрогнул и сообразил, где он. Сообразил, что лежит лицом в снегу. Он попробовал сесть. Поднимался он медленно, бесконечно медленно, сантиметр за сантиметром. Коснувшись лица, он обнаружил, что оно потеряло чувствительность.
Но даже теперь, когда до него наконец дошло, что они могут погибнуть, он не поддался этой гнетущей мысли. Он встал на четвереньки, увидел лежавшего рядом Борроса. Он посмотрел назад, на тот путь, который они прошли... В отдалении возвышался громадный нависающий утес, по которому они спустились.
Попытавшись встать, Ронин поскользнулся и покатился вниз на животе. Несколько мгновений он вообще ничего не соображал. Потом он глянул вниз и мгновенно забыл про мороз и обжигающие укусы ветра. Вытянув руки, он нащупал гладкую поверхность.
Гладкую!
– Боррос, – окликнул он надтреснутым, осипшим голосом.
Гладкая, плоская и твердая.
– Боррос!
И он развернулся к югу – к бескрайней сияющей шири ледяного моря.
– Мы дошли!
* * *
Тепло текло по его рукам от кончиков пальцев к плечам. Образ огня, лениво пританцовывающего за небольшой решеткой, гипнотизировал. Легкое постукивание, негромкое поскрипывание, дурман. Боррос уже спал, охваченный крайней усталостью. Ронин как будто проваливался куда-то. Он тоже почти засыпал. Почти.
Сами не зная об этом, они дошли по последней гряде невысоких холмов до самого края ледяного моря. И здесь, на его берегах, они рухнули, обессиленные.
Поначалу Ронин счел Борроса безумцем, когда колдун поведал ему наконец тайну выживания на поверхности ледяного моря. Невозможно. Но Ронин уже привык не придавать значения этому слову, поскольку сам уже столько раз оказывался в невозможных на первый взгляд ситуациях, видел столько пугающих картин, был вынужден заново пересмотреть многое из того, чему его учили. Так что если он и поразился, то только в первое мгновение. Кроме того, то, что открыл ему Боррос, было их единственной надеждой на спасение в этом застывшем враждебном мире. В общем, Ронин не стал задаваться бесполезными вопросами и, не тратя зря времени, отправился на поиски.
Это оказалось проще, чем он себе представлял. Примерно в тысяче метров от того места, где они упали, он обнаружил каменистый мыс, который, по заверениям Борроса, и должен был там находиться. Заваленный горой снега, возвышающейся над окружающей местностью, он вдавался в ледяное море. Ронин начал лихорадочно рыть.
В бледном свете луны, мерцающем на гладкой платиновой поверхности льда, ему открылось именно то, что он, по словам колдуна, и должен был откопать.
И хотя Ронин знал, что это будет, он все равно испытал настоящее потрясение. Волна тепла окатила его, мгновенно растопив озноб. Как только взгляду Ронина открылись загадочные очертания, он начал копать еще усерднее. Закончив, он сходил за колдуном и привел его к мысу, чтобы они могли посмотреть на это чудо вместе.
Туман немного рассеялся, и луна свободно плыла на небе. Ее рваный облачный покров уносило на запад. Ронин с Борросом не обращали на это внимания. Они стояли, поглощенные видом предмета, открывшегося под снегом.
Изящная, длинная и изогнутая дугой. Приподнятая на узких полозьях.
– Фелюга, – едва ли не благоговейно выдохнул Боррос. – Все-таки не обманули.
В глазах колдуна заблестели слезы.
– Столько лет я читал и мечтал, а когда убедился уже окончательно, я дал себе клятву, что когда-нибудь...
Он тряхнул головой, и слезы упали на снег.
– Но теперь я понимаю, что я все равно сомневался в душе. Но теперь всем сомнениям конец. О, Ронин, ты посмотри на это!
Это был корабль. Ледовый корабль.
Они медленно поднялись на борт, осмотрели все судно от высокого носа до низкой кормы, прошлись по гладкой палубе, провели замерзшими пальцами по крыше низенькой кормовой каюты, возвышавшейся над планширом.
Спустившись вниз, они обнаружили узкие койки, расположенные вдоль борта и аккуратно застеленные одеялами. Посреди каюты стоял какой-то продолговатый черный предмет, похожий на металлический ящик. Ронин достал огниво и, следуя указаниям Борроса, открыл дверцу печки и высек искру. В печи вспыхнуло пламя. Ронин закрыл дверцу. Он даже не стал расспрашивать колдуна, какое здесь топливо. Он просто наслаждался теплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Не можешь! – взревел Саламандра. – Не можешь? Что ты такое несешь? Не можешь?! Нет, ты сделаешь это! Ты должен! Иначе и быть не может!
Не отрывая от Ронина пронзительного, яростного взгляда, он протянул руку, схватил ленты чондрина и помахал ими перед носом у Ронина.
– Ты насмехаешься над этим знаком доверия?! Ты насмехаешься надо мной?!
Лицо его побагровело, с влажных блестящих губ брызгала слюна. Смяв ленты, сенсей швырнул их в лицо Ронину. Ронин чувствовал, что он не в состоянии ни двигаться, ни говорить.
Очертания огромного лица расплывались перед глазами.
– Не можешь?! Ты даже не понимаешь значения этих слов. – Саламандра потряс кулаком. – Я разглядел в тебе то, чего никто не сумел разглядеть. Даже ты сам. Это я тебя создал, я сделал из тебя лучшего меченосца Фригольда.
Его голос загрохотал, отдаваясь эхом по залу. Все его тело тряслось, словно внутри у него бушевала безудержная буря.
– Я учил тебя, принял тебя, предложил тебе высшую честь!
Он надвигался на Ронина.
– А теперь ты плюешь мне в лицо!
Голос сенсея сорвался на вопль, отразившийся эхом от высоких стен. Внезапно он махнул рукой, направив тыльную сторону ладони Ронину в лицо, и движение это было настолько стремительным, что Ронин не смог бы отреагировать, даже если бы и хотел. Но он не хотел: он с пронзительной отчетливостью осознавал, что, стоит ему сейчас пошевелиться, он – мертвец.
Удар пришелся по всему лицу, перстни рассекли щеку. Это выражение крайнего презрения ранило куда больнее, чем сила самого удара. Больнее, чем раны на лице, которые все равно заживут рано или поздно.
– Ты не понимаешь. Ты не имеешь понятия о чести!
Саламандра выплюнул слова, как отраву. Потом он снова ударил Ронина, а в третий раз бил уже сжатым кулаком, крича от бессильной ярости, потому что Ронин не дрогнул, не отступил, не ответил.
– Как ты смеешь?! Как ты смеешь?!
Церемония унижения. И удары, удары... Меченосцы уже пытаются сдержать Саламандру. Он стряхивает их, как капли воды.
– Уйдите все от меня! – вопит он. – Убирайтесь отсюда! Вон!
И они послушно отходят. А он продолжает бить Ронина и вопит на одной ноте «А-а-а-а!», утратив способность к связной речи, шатаясь, лишившись рассудка, потеряв человеческий облик...
Саламандра засунул толстые пальцы за пояс и взялся за веер, готовый выхватить его, расправить его смертоносное острие – эту гибкую гильотину. Но потом все же взял себя в руки и остановился, дыша тяжело и прерывисто.
– Нет, – выдохнул он. – Нет. Это было бы слишком просто.
Он убрал руку от пояса, развернулся и вышел неверной походкой за дверь.
Ронин стоял посреди зала боевой подготовки, слыша шум своего дыхания, напоминавшего шорох прибоя на пустынном берегу. В голове и во всем теле пульсировала жгучая боль. Но он едва ли ее ощущал. Он думал: «Теперь мы опозорены. Оба».
* * *
– Что теперь? – крикнул ему Боррос.
Они болтались в воздухе. Метрах в двадцати внизу вырисовывались нижние склоны утеса. Но веревки закончились. Им не хватило каких-то пары десятков метров.
– Не хватает, – сказал колдун и ударил ногой о скалу, чтобы остановить верчение, но лишь усилил его.
– Не дергайся, – посоветовал Ронин. – Расслабься.
– Сил никаких не осталось, – жалобно крикнул Боррос. – Все, я сдох.
– Тогда береги дыхание, – рассудительно заметил Ронин.
Он снова всмотрелся вниз. В неверном свете бледной луны, почти закрытой густыми плывущими облаками, он сумел разглядеть только площадку свежевыпавшего снега, покрывающего верхний склон. Но какова, интересно, его глубина? Сняв с запястья молоточек, он запустил его вниз. Молоточек упал в снег и исчез.
Отстегнув мешочек с костылями, Ронин бросил и его. Мешочек упал рядом с тем местом, где исчез молоток, и тоже провалился в снег. «Ничего другого не остается», – сказал себе Ронин и отпустил веревку.
Он услышал какой-то вскрик, на мгновение сбивший его с толку, а потом вошел в снег, провалился с головой в его белую толщу, ощутил на себе его тяжесть и понял вдруг, что не может вдохнуть, окруженный чернотой удушающей массы. Он напрягся, рванулся вверх и, помогая себе руками, выбрался на поверхность, жадно хватая легкими морозный воздух. Под ногами он ощутил лед и камень.
Снова донесся крик, и он понял, что это Боррос.
– Все хорошо, Боррос, – крикнул Ронин в ответ, приложив сложенные ладони к губам. – Я на снегу под тобой. Ты меня слышишь?
Всхлип ветра.
– Да.
– Отпускай веревку. Снег смягчит падение.
– Боюсь.
– Закрой глаза и разжимай руки.
– Ронин...
– Чтоб тебе пусто было! Отцепляйся!
Он услышал хруст снежной корки и тут же рванулся туда, к месту падения, ориентируясь и по зрению, и по слуху. Глубокий снег задерживал движения, приходилось буквально продираться сквозь него, но Ронина подгоняла мысль о том, что обессиленный колдун вряд ли сумеет выбраться самостоятельно. А если Боррос не выберется, то он неизбежно задохнется.
Волнистая снежная поверхность отсвечивала белизной в лунном свете. Он брел по снегу, выбиваясь из сил. Споткнулся, упал лицом вниз, инстинктивно выставив руки, и погрузился еще глубже. Но тут снова включился мозг, Ронин оттолкнулся ото льда уже коленями и ступнями и поднялся. Он обнаружил темнеющее отверстие, подобрался к нему и начал выгребать оттуда снег. Нащупал наконец неподвижное тело, казавшееся необычайно тяжелым, и потащил его изо всех сил вверх, чувствуя, как уходит время, молясь про себя об одном – чтобы только не разжались пальцы.
Боррос медленно появился на поверхности, словно старинный галеон, ушедший на дно моря, которое неохотно отпускает свою добычу. Когда голова колдуна показалась над снегом, Ронин отвесил ему оплеуху. Колдун закашлялся и зафыркал. С его медленно шевелящихся губ потек полурастаявший снег. Ронин поднял его на ноги.
– Все хорошо, – прошептал Боррос так тихо, что его голос можно было принять за стон ветра. – Я... – Он подавился, оправился и впервые вдохнул глубоко. – Я в полном порядке.
Ронин принялся сгребать руками снег, чтобы сделать неглубокое укрытие на подветренной стороне склона прямо под отвесной стеной утеса, угрожающе нависающего над ними. Казалось, он отбрасывал черную тень в трепетное небо. Укрытие вышло не Бог весть каким, но они все же смогли съежиться в этой ямке и передохнуть, не ощущая хотя бы укусов мороза и ветра. Боррос попытался вытащить из карманов несколько пакетиков с едой, но у него тряслись руки, так что еду пришлось доставать Ронину. Он покормил Борроса и подкрепился сам.
Чуточку передохнув, они стали спускаться по белому склону. Ветер швырял им в лица снег вперемешку с колючими льдинками. Температура резко упала. Губы у них окоченели. Брови и ресницы покрылись инеем. Щеки под капюшонами занемели. Но они шли вперед, несмотря ни на что. А когда, обессиленный, Боррос упал, Ронин поднял его, не чувствуя тяжести. Он едва ли не волоком потащил колдуна вниз по склону, спотыкаясь на каждом шагу, преодолевая сопротивление плотного снега. Ронин шел, не разбирая дороги, оглохший от ветра и ослепший от темноты, и только звериный инстинкт заставлял его передвигать отяжелевшие ноги и вел все дальше, дальше...
Прежде всего он ощутил тепло. Он вспомнил языки пламени, потрескивающие поленья и бодрящий оранжевый свет. Он попытался придвинуться ближе к теплу, но не смог пошевелиться. Славно в каком-то тумане он понял, что что-то не так. Половина лица была в тепле и... Ронин вздрогнул и сообразил, где он. Сообразил, что лежит лицом в снегу. Он попробовал сесть. Поднимался он медленно, бесконечно медленно, сантиметр за сантиметром. Коснувшись лица, он обнаружил, что оно потеряло чувствительность.
Но даже теперь, когда до него наконец дошло, что они могут погибнуть, он не поддался этой гнетущей мысли. Он встал на четвереньки, увидел лежавшего рядом Борроса. Он посмотрел назад, на тот путь, который они прошли... В отдалении возвышался громадный нависающий утес, по которому они спустились.
Попытавшись встать, Ронин поскользнулся и покатился вниз на животе. Несколько мгновений он вообще ничего не соображал. Потом он глянул вниз и мгновенно забыл про мороз и обжигающие укусы ветра. Вытянув руки, он нащупал гладкую поверхность.
Гладкую!
– Боррос, – окликнул он надтреснутым, осипшим голосом.
Гладкая, плоская и твердая.
– Боррос!
И он развернулся к югу – к бескрайней сияющей шири ледяного моря.
– Мы дошли!
* * *
Тепло текло по его рукам от кончиков пальцев к плечам. Образ огня, лениво пританцовывающего за небольшой решеткой, гипнотизировал. Легкое постукивание, негромкое поскрипывание, дурман. Боррос уже спал, охваченный крайней усталостью. Ронин как будто проваливался куда-то. Он тоже почти засыпал. Почти.
Сами не зная об этом, они дошли по последней гряде невысоких холмов до самого края ледяного моря. И здесь, на его берегах, они рухнули, обессиленные.
Поначалу Ронин счел Борроса безумцем, когда колдун поведал ему наконец тайну выживания на поверхности ледяного моря. Невозможно. Но Ронин уже привык не придавать значения этому слову, поскольку сам уже столько раз оказывался в невозможных на первый взгляд ситуациях, видел столько пугающих картин, был вынужден заново пересмотреть многое из того, чему его учили. Так что если он и поразился, то только в первое мгновение. Кроме того, то, что открыл ему Боррос, было их единственной надеждой на спасение в этом застывшем враждебном мире. В общем, Ронин не стал задаваться бесполезными вопросами и, не тратя зря времени, отправился на поиски.
Это оказалось проще, чем он себе представлял. Примерно в тысяче метров от того места, где они упали, он обнаружил каменистый мыс, который, по заверениям Борроса, и должен был там находиться. Заваленный горой снега, возвышающейся над окружающей местностью, он вдавался в ледяное море. Ронин начал лихорадочно рыть.
В бледном свете луны, мерцающем на гладкой платиновой поверхности льда, ему открылось именно то, что он, по словам колдуна, и должен был откопать.
И хотя Ронин знал, что это будет, он все равно испытал настоящее потрясение. Волна тепла окатила его, мгновенно растопив озноб. Как только взгляду Ронина открылись загадочные очертания, он начал копать еще усерднее. Закончив, он сходил за колдуном и привел его к мысу, чтобы они могли посмотреть на это чудо вместе.
Туман немного рассеялся, и луна свободно плыла на небе. Ее рваный облачный покров уносило на запад. Ронин с Борросом не обращали на это внимания. Они стояли, поглощенные видом предмета, открывшегося под снегом.
Изящная, длинная и изогнутая дугой. Приподнятая на узких полозьях.
– Фелюга, – едва ли не благоговейно выдохнул Боррос. – Все-таки не обманули.
В глазах колдуна заблестели слезы.
– Столько лет я читал и мечтал, а когда убедился уже окончательно, я дал себе клятву, что когда-нибудь...
Он тряхнул головой, и слезы упали на снег.
– Но теперь я понимаю, что я все равно сомневался в душе. Но теперь всем сомнениям конец. О, Ронин, ты посмотри на это!
Это был корабль. Ледовый корабль.
Они медленно поднялись на борт, осмотрели все судно от высокого носа до низкой кормы, прошлись по гладкой палубе, провели замерзшими пальцами по крыше низенькой кормовой каюты, возвышавшейся над планширом.
Спустившись вниз, они обнаружили узкие койки, расположенные вдоль борта и аккуратно застеленные одеялами. Посреди каюты стоял какой-то продолговатый черный предмет, похожий на металлический ящик. Ронин достал огниво и, следуя указаниям Борроса, открыл дверцу печки и высек искру. В печи вспыхнуло пламя. Ронин закрыл дверцу. Он даже не стал расспрашивать колдуна, какое здесь топливо. Он просто наслаждался теплом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40