Но все ж таки пеший не беззащитен, коли ловок и смел. Тем паче не в чистом поле, а здесь, среди рухнувших стен и горящих вагонов, где развернуться, а тем более перестроиться в боевые порядки мудрено, где главное преимущество конницы — скорость и напор — почти утрачены, и кони переступают на месте, а всадники крутятся в седлах, рубя пред собой воздух, а случается, и уши коням.
Так отчего не побороться, чтоб коли не победить, так хоть умереть в бою!
— За мной, ребята!.. Ур-ра!
Красноармейцы встали, побежали, все более входя в азарт боя. Навстречу им ударили выстрелы, но остановить их было уже невозможно.
Поляки дрогнули, попятились, побежали...
Теперь бы их преследовать да бить в спины, но куда там — треть воинства Мишеля была постреляна и побита, а там, за первым эшелоном наступающих, верно, шел другой!
— Слушай меня! — крикнул Мишель. — Покуда они не очухались да не вернулись — беги кто куда может. Да не по насыпи, а под вагонами, да кустами, а там лесом!
Увидел, как растерянно глядят на него поверившие в него бойцы. Почувствовал к ним благодарность, хотел было что-то сказать, да времени на то уж не осталось.
— Разбегайтесь — ну!.. В другой раз нам не устоять — мало нас!.. Врассыпную — шагом-марш!
Красноармейцы побежали во все стороны.
Но с десяток все ж таки остались при Мишеле.
— Ну чего встали, раззявились — айда! — крикнул Паша-кочегар.
Они прыгнули меж горящих вагонов, пересекли пути, выскочили, побежали по улице. В городе часто и беспорядочно стреляли.
Куда бежать, как угадать, где теперь поляки, где свои? Свои?.. — мгновенно удивился Мишель. — Красные? Неужто так?..
Решили двигаться туда, где меньше была слышна пальба.
И надо же такому случиться — на первом же перекрестке напоролись на конный разъезд.
— А ну — стой! — крикнули им по-русски.
— Сдавайся! Не то всех порубаем!
Медлить было нельзя ни мгновения!
— Вперед! — крикнул Мишель, с ходу вскидывая винтовку и стреляя в ближайшего всадника.
Попал, потому что того сбросило с седла.
Уже не глядя, следуют за ним или нет, Мишель пробежал еще несколько шагов, поднырнул под морду хрипящего, разбрызгивающего пену коня, где его трудно было достать шашкой, и, изловчившись, ткнул штыком поляка снизу в живот. Тот выпучил глаза, выронил шашку, сполз на гриву, хватая ее окровавленными руками.
Но сбоку подскочил другой кавалерист — оскалился перекошенным ртом, привстал на стременах, замахнулся... Мишель еле-еле успел перехватить винтовку поперек, вскинул ее над головой, подставив под удар, отбил шашку, которая, звякнув, рубанула по стволу, соскальзывая вбок. Но это все, что он мог сделать, — теперь всадник, покуда он ворочает неповоротливой винтовкой, ткнет его прямо в грудь либо рубанет сбоку.
И точно, поляк, прокрутив в воздухе «восьмерку», замахнулся вновь.
Не успеть! — мгновенно понял Мишель, не отбить, не уклониться!.. Втянул голову в плечи...
Но всадник вдруг, недорубив, вздрогнул всем телом и откинулся назад, свалившись и повиснув в стременах.
— Твою... в бога в душу... куды прешь, камбала слепая, али глаз у тебя нету!.. — страшно гримасничая и вращая глазищами, обругал Мишеля Паша-кочегар.
Это он, вовремя заметив опасность, успел подскочить, выпалить из винтовки и свалить всадника, спасая тем своего командира!
Да ведь он даже выстрела не услышал!
— Благодарю! — коротко сказал Мишель.
Паша-кочегар, схватив за плечо, потащил Мишеля куда-то в сторону.
Прямо перед ними, вскрикнув, упал разрубленный надвое красноармеец, обрызгав их с головы до ног кровью. Да тут же наскочил еще всадник, и Мишель, уж не надеясь боле на винтовку, выпалил в него два раза из револьвера. Попал...
Шашка, свистнув, пролетела в вершке от головы Паши-кочегара, звякнула о мостовую.
«Вот мы и квиты», — подумал Мишель.
Дале все смешалось — Мишель уворачивался от ударов, сам бил штыком и прикладом, раз чуть не погиб оттого, что штык застрял в боку проткнутого им кавалериста и никак не выдергивался.
Сброшенные с коней всадники пытались драться в пешем строю, но что такое шашка против винтовки, когда противники твердо стоят на земле!.. Мишель проткнул двух поляков... Наконец кто-то из красноармейцев зашвырнул в ряды конников гранату, которая, лопнув, разметала всадников.
Поляки замешкались.
— Тикай!..
Все бросились врассыпную, забегая во дворы, перепрыгивая через заборы. Поляки, настигая беглецов, рубили их шашками.
Мишель нырнул в какой-то проулок, замер, прижавшись спиной к стене, переводя дыхание.
— Валериан Христофорович где?
— Да вот же он, — указал Паша-кочегар.
Валериан Христофорович был белее полотна.
— Вы ранены? — испугался за него Мишель.
— Нет-нет, — покачал тот головой, хоть лица на нем не было.
Ну да, верно, с непривычки всякого от такого мороз по коже продерет! Мишеля, как он в первый раз ходил в штыки, после три дня наизнанку выворачивало!
— Валериан Христофорович, нам теперь здесь долго стоять нельзя, нам отсюда бежать надо! — как мог мягче сказал Мишель.
— Да-да, я сейчас! — затряс сыщик седой головой. — Я ведь ныне тоже... я только что человека зарезал!
Да показал залитую кровью руку.
Ах ты боже мой!
— Да ведь не человека, а врага! — сказал, нарочно грубо, Мишель. — На то и война, чтоб убивать!
— Да?.. Но он ведь даже не увидел, как я его, — не слыша Мишеля, пробормотал Валериан Христофорович. — Он отвернулся, а я... Как все это мерзко и богопротивно!..
— Вот что — берите его силой! — приказал Мишель Паше-кочегару.
— Ага! — понятливо кивнул тот, сграбастывая старого сыщика и увлекая за собой. — Пойдемте поскорей, Валериан Христофорович, ну что вы в самом деле как маленький — ну зарезали и зарезали, мало что одного, нужно было больше — то ж контрики, буржуи!..
Скоро на пути им встретились два красноармейца.
— Не ходите туда — поляки там! — испуганно закричали они, показывая в конец улицы.
Свернули в первый же проулок, но, не пробежав ста шагов, уперлись в какие-то ворота — дальше хода не было, а позади с гиканьем, пришпоривая коней, выносились в проулок всадники!
Спастись от них не было никакой возможности... Один из красноармейцев, бросив под ноги винтовку, вскинул вверх руки.
— Ах ты, контра! — свирепо рявкнул Паша-кочегар.
Да вдруг, отойдя на шаг и громко крякнув, ударил в ворота плечом, вышиб доску, — толкнул в дыру Валериана Христофоровича с Мишелем да прыгнул туда сам. Всадники наскочили, расшиблись о ворота, затоптались за ними, изрубили замешкавшихся красноармейцев, выпалили несколько раз наугад... Но в дыру никто не сунулся, как видно, боясь напороться на пулю.
— Туда!..
Снова побежали, задыхаясь и обливаясь потом.
В одном месте, вовремя заметив опасность, затаились, а как поляки прошли мимо, вновь побежали.
Да, видно, от судьбы, как ни спеши, не убежать!..
Уж почти когда думали, что спаслись, на самой окраине, откуда был виден спасительный лес, они наскочили на отряд поляков, да по-глупому так, выкатившись им под самые ноги!
— Стой! Бросай оружие!..
Сопротивляться было бесполезно — поляков было два десятка, а их всего трое. Мишель переглянулся с Пашей-кочегаром и в сердцах отбросил револьвер, в котором уж не оставалось патронов.
К ним подъехали, обступили, обшарили, связали руки веревкой.
Так вот он каков, плен!..
Поляки, съехавшись вместе, о чем-то переговаривались, смеялись, поглядывая искоса на пленных, видно, решая, что с ними делать — то ли с собой вести, то ли здесь же порубать саблями, как рубали пленных поляков красноармейцы.
Мишель вдруг вспомнил того маленького, лупоглазого полячонка, которого убил штыком конвоир. Подумал — теперь, верно, и их так же!.. Что ж — справедливо, ведь он тогда, наверное, мог защитить его!..
Что-то тихо лязгнуло.
Один из поляков потянул из ножен шашку.
«Будут рубить! — отчетливо понял Мишель. — Зачем им возиться с их конвоированием, зачем кормить, поить, охранять. Так вот — проще!..»
Да будто увидел кучи раздетых, синих, изрубленных тел, что встречал вдоль дорог, и припомнил слова корреспондента Бабеля, который говорил, как все здесь, на войне, ожесточились.
Ну и ладно — не просить же пощады!..
Да и не пощадит их никто!
На войне — как на войне!..
Глава 25
Дождь, все дождь и дождь — уж сколь дней в Москве льет — не кончается... По мостовым уж не ручьи — реки бегут, стены домов промокли, потемнели, черные глазницы окон косыми струями иссечены. Будто вымерло все. Но коли хорошенько приглядеться, то за струями угадываются чьи-то припавшие к стеклам лица. Кто-то не спит — кого-то ждет...
Да вот и здесь — ждут... Светлое пятно лица в переплете рамы — недвижимое, будто заставшее. То подле окна в гостиной, занавеску откинув, стоит Анна. Каждый день стоит, как только дочь свою приемную Марию спать уложит. Все стоит и стоит...
А на улице все дождь и дождь... И — никого!
Бум-м...
Бум-м...
Бум-м...
Протяжно бьют настенные часы. Девять...
Что там?.. Показались, идут по проулку три фигуры, подходят к самым домам, задирая головы, долго глядят на сбитые, покосившиеся, покореженные номера домов. Не иначе какой-то адрес ищут...
Уж не их ли?
Встрепенулась Анна, крепче к стеклу прижала. Загадала — коли мимо не пройдут, значит, все хорошо будет.
Загадала — да ошиблась...
Не прошли они мимо — но только лучше от того не стало!
Пяти минут не прошло, как в дверь негромко стукнули.
Они!..
Мгновение стояла Анна, шевельнуться боясь, — после вскинулась, метнулась, побежала к двери, не в силах сердце унять.
Да полноте, может, это соседи или кто дверью ошибся?.. Но бежит Анна, собой не владея, о мебель ушибаясь, — а ну как это от Мишеля весточка долгожданная?
Проснулась, спрыгнула с кровати, выбежала босиком в коридор Маша. Спросила, глазенками хлопая:
— Кто пришел?
— Никто, ступай немедля спать! — прикрикнула на нее Анна.
Вновь стук.
— Кто там?!
— Нам бы Анну Фирфанцеву.
Теперь уж сомнений не осталось — срывая ногти, Анна нащупала, скинула щеколду, вслед за ней цепочку, распахнула настежь дверь.
На пороге насквозь мокрые военные — то ли солдаты, толи офицеры, не понять.
— Вы Анна Фирфанцева?
— Что... что с Мишелем?.. Вы от него?!.
Выступивший вперед военный стащил с головы башлык, обтер лицо рукой.
От него — вдруг отчетливо поняла Анна. Ну что он тянет?
— Мишель жив?.. Да не молчите же — говорите!
Но молчит военный, глаза пряча.
Враз подкосились у Анны ноги.
— Вот, — сказал военный, протягивая какую-то бумагу.
Бумага серая, казенная, на бумаге синяя размытая печать.
— Что здесь? — с тревогой спросила Анна, боясь читать и отодвигая от себя бумагу.
— Вам прочесть?
Кивнула.
Военный вытащил из кармана, нацепил на нос очки, прочел монотонно, по складам:
«Реввоенсовет Западного фронта извещает, что Фирфанцев Мишель Алексеевич погиб в борьбе за победу мировой революции, будучи зверски зарублен белополяками...»
И подписи:
Предреввоенсовета...
Комиссар...
Прочитав, протянул бумагу.
— Убит? — побелевшими губами тихо спросила Анна.
— Так точно, — кивнул военный.
— Это верно, это не ошибка?!
— Никак нет, — вновь повторил военный. — Сам лично наблюдал героическую смерть товарища Фирфанцева от рук белогвардейской сволочи, по какому поводу направлен теперь в Москву.
— Как... как все это было? — глухо произнесла Анна.
— Известно как — поляки фронт прорвали да станцию и город захватили, много наших порубили. И вашего мужа, с товарищами — тоже. Я так скажу — звери те белополяки, а не люди — стрелять их всех надобно!
Почернело у Анны в глазах, качнулся, поплыл из-под ног пол.
— Вам что... плохо? — забеспокоился военный.
— Нет! — выпрямилась, привалилась к стене Анна, не желая, чтоб ее жалели те, кто в первую очередь виновен в смерти Мишеля. Спросила только: — Где он?.. Простите, где его тело?
— Известно где — в братской могиле схоронено, я и место то указать могу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32