Силу являл собой Паша-кочегар.
Куприянов выругался матом, нехотя сошел с тачанки.
Расположились тут же, на улице, в тени яблони.
— В четырнадцатом году вы, кажется, состояли при коменданте Кремля? — спросил Мишель. — Это так?
Глаза у товарища Куприянова воровато забегали.
— Ну, положим, состоял... Не я один — все состояли... Проклятый царизм не спрашивал моего желания, как в солдаты забривал. Коли я отказался, меня бы в кандалы да на каторгу!..
Ну да, а кабы выбор был, он бы, верно, из тыловой Москвы на германский фронт добровольцем попросился...
— Про свое происхождение и дореволюционное прошлое я все как есть партии чистосердечно доложил и получил полное прощение. Так что ныне пред Советской властью чист! — заверил товарищ Куприянов.
— Меня нисколько не интересует ваше прошлое, — поморщился Мишель. — Но коли вы в ту пору состояли при коменданте, так должны быть осведомлены о прибывшем в декабре четырнадцатого года из Петрограда особом грузе.
— Это каком? — насторожился Куприянов.
— Восемь больших деревянных ящиков, — подсказал Мишель. — Были такие?
— Кажись, были... Но все разве упомнишь?
— А коли были, то куда их дели? — встрял Паша-кочегар.
— Откуда мне знать — я человек маленький, подневольный, — забормотал товарищ Куприянов, с которого давно, еще как только он увидал мандат ЧК, сошла командирская спесь, — может, я путаю чего — сколь времени прошло.
— Вы постарайтесь вспомнить, это дело чрезвычайной важности! — внушал Мишель, стращая пуще прежнего и без того дрожащего товарища Куприянова.
— Отпустите меня, мне по срочному делу ехать надобно, я же начпрод, — жалобно скулил Куприянов.
— А как же быть с ящиками?
— А может, и не было никаких ящиков, ошибся я, оговорился, запамятовал!.. Ничего я не знаю!
— Да как же так?.. Вы же только что...
Да ведь ежели он ничего не вспомнит, то, выходит, зря они за тыщу верст из Москвы сюда ехали?!
— А ну дай мне, товарищ Фирфанцев, эту контру сюды! — вдруг сказал Паша-кочегар, оттирая Мишеля плечом. — Я с ним по-свойски потолкую!
Да сграбастал снабженца за грудки, отрывая от земли.
— Про ящики спрос иной, а ты скажи мне, треска сушеная, про эшелон с продуктами, что ты у красных бойцов украл.
Товарищ Куприянов втянул голову в плечи:
— Не было никакого эшелона, оговор это!
— А вот я тебя за то прямо теперь, именем революции! — распалился Паша-кочегар, видно, и впрямь намереваясь расправиться с вороватым начпродснабом.
«А ведь коли по совести рассудить — так надобно бы его расстрелять! — вдруг подумал Мишель, — ведь у армии, у солдат мерзавцы воруют, понуждая их тем к мародерству!»
Но расправы не допустил — приказал:
— Оставьте его! Мы с ним иначе поступим.
Заметил идущих мимо двух красноармейцев, крикнул:
— Подойдите сюда!
Солдаты, оглянувшись на окрик, увидели матроса чуть не в сажень ростом, что тряс за грудки какого-то, в чинах, военного. Подошли, на всякий случай печатая шаг.
— Скажите, как вас кормят? — спросил Мишель. — Да не опасайтесь ничего — я из Москвы.
— Известно, как кормят, — мрачно произнес один из красноармейцев.
— А коли бы я вам теперь сказал, кто в том виновен и куда крупа из ваших котелков девается?
Красноармейцы нехорошо ухмыльнулись.
— Спасибо, ступайте да подождите где-нибудь поблизости, — приказал Мишель.
Красноармейцы отошли, озадаченно озираясь.
— А ведь если я им теперь все про вас расскажу, а они по армии разнесут, так никакого приговора не надобно будет — они ж вас живьем разорвут! — тихо сказал Мишель. — Что, позвать их?
— Это самосуд! — белея, прохрипел товарищ Куприянов.
— Ах же ты шкура тыловая, восьминога тебе в зоб! Ты про «Потемкина» слыхал, где измыватели навроде тебя матросов тухлым мясом кормили? — вновь надвинулся на снабженца Паша-кочегар.
— Что вам от меня нужно? — прошептал, белея и отступая, тот.
— Нам необходимо знать про ящики, — напомнил Мишель.
— Ну, чего молчишь, будто дохлая рыба-камбала — отвечай, покуда тебя по-хорошему спрашивают! Ну — были те ящики али нет? Да гляди — не ври мне! — пригрозил Паша-кочегар, показывая свой необъятный, как Индийский океан, кулак. — Я ведь верно знаю, что они мимо тебя пройти не могли!
Слова матроса, но пуще его свирепый вид внушали страх.
— Ага, вспомнил — были! Аккурат восемь штук, большие такие, деревянные! Их с Николаевского вокзала на грузовиках привезли.
— И куда после дели? — затаив дыхание, спросил Мишель.
— Так, кажись, в Арсенал снесли.
Как же в Арсенал, когда Мишель сам, лично, в том Арсенале все подвалы еще в семнадцатом году излазил!
— Вы ничего не путаете? — уточнил он.
— Чего путать, — обиделся Куприянов, — ежели я сам там был да их тащить помогал. Я еще чего запомнил, я тогда в жару был, а они шибко тяжелые были.
— А после их куда-нибудь переносили?
— Я не знаю, меня вскорости на германский фронт услали.
— А перстень тогда откуда взялся? — тихо спросил Валериан Христофорович. — Он ведь из ящиков тех!
— Какой перстень? — вздрогнул начпрод.
— С головой льва, коим вы вперемешку с крупой торговали?!
Глаза снабженца вновь воровато забегали.
— Ну, отвечай, морского угря те в глотку! — рявкнул Паша-кочегар.
— Вы, верно, его тогда, при разгрузке, уворовали? — подсказал Мишель, чтоб заставить начпрода признать перстень своим.
— Ну да — взял, — подозрительно легко согласился товарищ Куприянов. — Да взял-то — чуть! Иные боле меня гребли. Отколупнули доску, глянули, а там камешки, вот и не стерпели!
— А что ж не все взяли?
— Боязно было. Да и не успели — ящики те после куда-то в другое место перенесли, а нас на германский фронт отправили.
— А почему вдруг продать надумали?
— Деньги понадобились...
Нет, не вяжется что-то — чтобы начпрод, уворовывая целые продуктовые эшелоны, «копеечными» перстнями торговал?.. Тут что-то иное кроется.
— Покупателя вы, конечно, тоже не назовете? — поинтересовался Мишель.
— Всей бы душой! — ударил себя в грудь кулаком товарищ Куприянов. — Да ведь он сам меня нашел да придумал, чтобы я товар на Ордынке на толкучке оставил, а он после забрал. А кто навел — я ума не приложу. Про тот перстень много кто знал!..
И сие белыми нитками шито — тут, видно, сам начпрод, боясь с покупателем нос к носу сходиться, сию мудреную цепочку изобрел. Но что ж это тогда за покупатель, коль он его так боится?
— Вы ничего не утаили?
— Никак нет — все как на духу!..
Да ведь больше он не скажет, понял Мишель, здесь ему и стены в подмогу — надобно его в Москву везти, где допросы снимать и очные ставки делать! Прямо теперь и везти — коли сейчас поехать, так через неделю уж можно на месте быть!
И поймал себя на том, что не о сокровищах подумал, а о доме, об Анне!..
Ну откуда ему, да и всем им было знать, что не быть им в Москве ни через неделю, ни через две и что не далее как следующим утром судьба их так страшно и неожиданно переменится...
Глава 23
Вот и знакомый дом.
И подъезд.
И лестница.
И дверь. Опечатанная полосой бумаги с двумя, по краям, печатями.
— Пломба.
— Вижу, что пломба... Да черт с ней — рви!
Милиционеры содрали печать.
А вот ключей у них при себе не оказалось.
Но оказались отмычки. Ну не возвращаться же, в самом деле, за ключами.
Сунулись в замочную скважину, покрутили, повертели, дверь и открылась. Соседская.
— Эй, вы кто такие? — крикнула дама в бигуди.
— Все в порядке, мамаша, — милиция! Проводим следственный эксперимент.
Вошли в квартиру академика. Огляделись.
— Ну и где?
— Что?
— Как что — колье?
— Там, — указал куда-то вперед Мишель-Герхард фон Штольц.
— Тогда чего встал — давай веди, показывай.
— Дело было так — академик сидел вот здесь за столом, — указал Мишель-Герхард фон Штольц. — Я был тут, — сел в кресло, в котором сидел в ином, более приятном обществе и при других, более счастливых обстоятельствах. — Мы разговаривали.
— Колье где? — перебили его милиционеры.
— Мы поговорили, после чего я встал и вышел в киоск, — продолжил Мишель, не обращая внимания на нетерпение следователей. — Вернулся, подошел к академику, шагнул к креслу, на котором при жизни сидел тот. Увидел, что он мертв, и пошел к окну. К тому...
Пошел к окну.
— Колье где?!
— Сейчас-сейчас...
Подошел, открыл балконную дверь.
— Открыл балконную дверь. Выглянул на балкон.
И теперь выглянул.
— Заметил внизу машины...
Они и теперь стоят, где стояли.
— И...
— Побежал...
И неожиданно для всех Мишель-Герхард фон Штольц, высоко подпрыгнув, перемахнул через перила на соседний балкон, как перемахнул тогда.
— Стой, падла! — ахнули милиционеры. — Уроем!
Но Мишель-Герхард фон Штольц их уж не слышал, ввалившись в соседнюю квартиру.
— Ты кто такой?! — удивленно воззрился на него какой-то мужик в трусах, вскочив с постели.
— Спасайтесь!.. Они за вами! — крикнул ему Мишель-Герхард фон Штольц, опрометью бросаясь к двери.
С балкона в квартиру, мешая друг другу и страшно матерясь, лезли милиционеры в штатском.
— Ах же вы падлы, — нашли все-таки! — рявкнул мужик, кидаясь в милиционеров табуреткой.
Чья возьмет, Мишель-Герхард фон Штольц ждать не стал, бросившись к двери и опрокинув по дороге стол, пару стульев и книжный шкаф. Оказавшись в подъезде, он запрыгал через пять ступенек вниз и стремглав выскочил из подъезда, тут же, через арку, выбежал на улицу.
Уф-ф!..
Они хотели узнать, как все было? Он честно показал!
Вот точно так и было.
Как теперь!..
Глава 24
Сон был светел и легок — Мишелю снилась Анна.
Анна сидела за столом в сером платье и глядела на него, чуть улыбаясь и клоня голову, отчего виден был тонкий изгиб ее шеи, а на лбу ее, сбоку, трогательно качался тонкий, упавший с прически локон.
Да ведь это то платье, в котором он впервые увидел ее в вагоне поезда, куда заявился арестовывать ее батюшку Отто Карловича! — узнал Мишель. Но ведь она говорила, что его уже нет...
Анна улыбнулась и указала ему на стул подле себя. Отчего-то Мишель испытывал робость, хоть знал, что они законные пред Богом и людьми муж и жена.
Надо бы обнять ее, поцеловать, подумал он, но вместо этого сел, положив на колени салфетку, придвинул к себе серебряный столовый прибор, стал есть...
Нехорошо так-то, надобно перебороть себя, встать, притянуть ее к себе, ведь она может подумать, что он охладел к ней, или вообразить, что изменил!..
Мишель отодвинул прибор, встал, уронив с колен салфетку и протянув навстречу Анне руку, поймал ее пальцы, сжимая их в своей ладони...
В этот момент в дверь застучали. Очень громко, будто кувалдой.
Бух!
Бух!..
Сон вспорхнул и улетел.
Мишель открыл глаза.
Бух!
Бух!..
И верно — бухает, где-то далеко, но совершенно отчетливо...
«Так ведь это двухдюймовка!» — мгновенно определил Мишель, узнав памятный по германскому фронту звук.
И тут же, коротко взвизгнув, что-то ахнуло, разорвалось огненным пузырем, ослепило, ударило болью в барабанные перепонки...
Что это?!..
Кто-то громко и страшно закричал, посыпались, звякая на пол, выбитые стекла.
Артобстрел!.. Но кто?.. Откуда?..
Снова взвизг, пламя, грохот, звон стекла, крики... Мишель упал на живот, прикрыв голову руками. Кто-то тяжело шмякнулся на него, скатился рядом, и там, где он упал, Мишель почувствовал, как рубаха его стала вдруг горяча и стала липнуть к телу.
Да ведь его убили! — понял Мишель, отчего-то зная, что это уже не живой человек, а мертвец, которому нельзя помочь.
Снова громыхнул взрыв, посыпались обломки.
«Где же Валериан Христофорович и Паша? — вдруг вспомнил Мишель. — Их надо непременно найти!»
Но тут снова ахнуло, на этот раз уж вовсе близко, и Мишеля, оторвав от земли, швырнуло в воздух и, перекувыркнув, куда-то понесло, обо что-то ударило, и что-то невозможно тяжелое рухнуло на него, погребая под собой.
«Как же так? — в отчаянии подумал он, карабкаясь сквозь боль и страх. — Да ведь это же смерть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32