.
Глава 36
И как же так могло случиться, что из дворца, который неусыпно, днем и ночью, стерегут караулы преображенцев да семеновцев, да не просто из дворца, а из особо охраняемой его половины, да не откуда-нибудь из проходной залы, а из особой, от какой ни у кого и ключа-то нет, комнаты пропал рубиновый браслет царицы.
А дело так было: надумала царица тот браслет надеть и приказала его сей час ей доставить. Тут же вызвали хранителя рентерии Густава Фирлефанца, который, явившись, призвал к себе караульного офицера, и отправились они вдвоем в рентерию, где перед дверью стояли два преображенца при ружьях. А кабы он один был, его бы к тем дверям близко не допустили!
Офицер караулу приказ дал и, сбоку встав, пустил вперед Густава, сам в сторону глядя, чтобы не знать, откуда тот ключ достает. Густав ключ достал, тем ключом дверь отпер и дверь распахнул.
В саму-то комнату они непременно вдвоем войти должны были. И так и вошли — запалили свечи, и первым за дверь Густав шагнул, а за ним следом офицер.
Тут Густав офицеру бумагу передал, собственноручно царицей написанную, где было указано, чего ей надобно.
Офицер прочел, кивнул.
И уж теперь только Густав отыскал нужный ларец и, чтобы караульный офицер убедиться мог, что он то, что следует, отдает, крышку откинул. Атам и не было ничего!
Стоят так, на пустой ларец глаза таращат и ничего понять не могут! Ларец — есть, а браслета в нем — нет! Такой конфуз вышел!
Конечно, ларец пощупали, кругом поглядели, под лавки заглянули — вдруг он ненароком туда закатился, — да куда там, пропал браслет, словно его и не было вовсе!
Стоит Густав, а сам в толк взять не может, куда браслет делся? Ведь никто, кроме него, в рентерию попасть не может и он в одиночку тоже!
Счас офицер скомандовал дверь затворить и Густаву подле нее неотлучно ждать, а солдатам за ним приглядывать. А сам побежал своему начальнику докладываться.
Ждет Густав — сам ни жив ни мертв, одному только радуется, что корону не унесли! Хотя понимает, что все одно тайной канцелярии не миновать!
Понабежало тут народа — и Камер-Президент, и Камер-Советник, и Царский Рентмейстер, и другие тоже. Никому неохота царский гнев на себя навлечь!
Тут же опись учинили и еще одной вещицы недосчитались. Только не понять было, как эти украшения из-под закрытой двери унести могли?
Стали разбор чинить, кто здесь бывал и когда в последний раз те вещицы видели? Вспомнили, что третьего дня пересчет драгоценностей делали. Выходит, злодеи после того орудовали!
А там уж найти их труда не составило.
Всем писарям и счетчикам, что в рентерию заходили, допрос учинили, и один сразу же сознался. Он их украл! Да ведь как ловко, что никто того не приметил, хотя подле него стояли! На самую малость, может быть, только и отвернулись, а он — хвать их и за пояс в штаны. А ларцы те на место поставил, надеясь, что пропажи не скоро хватятся!
Все как есть рассказал и, куда те уворованные вещицы спрятал, указал — у полюбовницы своей, под полом. Где их vi сыскали и обратно в рентерию снесли!
Сильно все обрадовались, что пропавшие драгоценности отыскались, что не придется теперь перед царем ответ держать.
Хотя и пришлось.
Узнав про то, что было, царь Петр сильно осерчал и велел всех виновных примерно наказать! Вора-писарчука «железом пытать, ноздри рвать и на каторгу ссылать»! Полюбовницу его, воровство покрывшую, — «зело зло палками бить». А тех, кто за царскими сокровищами не уследил, кнутом огреть, кого раз, кого десять, а кого и поболе, чтобы впредь неповадно было ротозействовать, ворам потакая...
И Густав Фирлефанц свое получил. И хоть больно ему было, когда его поперек спины стеганули, но шибче того обидно — никогда его еще кнутом не били! Хотя и поделом — не уследил за шельмецом писарем, не уберег государевых ценностей, за коими, яко пес цепной, днем и ночью присматривать поставлен!..
Такая вот беда с ним приключилась.
Которая вовсе и не бедой была...
Потому как настоящая-то беда после приключилась!
Глава 37
В Департаменте Мишель сразу прошел в приемную начальника. На двери которой еще даже никакой надписи освещено не было — лишь темное, от снятой кем-то таблички, пятно.
Внутри обстановка также претерпела некоторые изменения — на стене против стола не было огромного, который неизменно в каждом департаменте висел, портрета государя-императора. Было пустое, с неестественно яркими, не успевшими выцвести обоями, место.
— Титулярный советник Фирфанцев, — привычно представился Мишель. — По неотложному делу!
Но даже договорить не успел, как начальник, вместо того чтобы грозно взглянуть на незваного посетителя или, в крайнем случае, сухо кивнуть ему, выскочил из-за стола, бросившись ему навстречу и протягивая для рукопожатия руки.
— Прошу вас! — указал чиновник на кресло, усаживаясь тут же, рядом, в другое, точно такое же кресло.
Новый начальник вселился в этот кабинет неделю назад, был из архитекторов и, кажется, принадлежат партии кадетов. Ничего полицейского — ни формы, ни выправки, ни должной степенности — в нем не было. Обычный на вид обыватель.
— Очень рад!.. Только впредь попрошу вас обходиться без всяких регалий. У нас теперь все сословные звания отменены. Все мы теперь равные друг перед другом и перед законом граждане!
А как же к нему тогда обращаться?
— Зовите меня просто Дмитрий Алексеевич.
В полиции явно ощущались новые демократические веяния, раз даже начальники стали просто Дмитриями Алексеевичами и стали вот так запросто, за панибрата, общаться с просителями.
— Слушаю вас.
— Я из Московского Департамента полиции...
— Милиции, — мягко, с укоризной, перебил его Дмитрий Алексеевич. — Должен напомнить, что решением Городского комитета общественных организаций Москвы полиция теперь упразднена и взамен нее организована народная милиция. Извиняюсь, что был вынужден прервать вас.
И, внесши важную, на его взгляд, поправку, Дмитрий Алексеевич вновь обратился в слух.
— Дело в том, — продолжил, чуть стушевавшись, Мишель, — что третьего дня я доставил сюда опасного государственного преступника...
— Простите, о каком преступнике вы изволите говорить? — вдруг посуровел Дмитрий Алексеевич. — Если политическом, то я вас, сударь, даже слушать не стану, так как все политические преследования теперь отменены!
— Нет, — заверил Мишель, — речь идет об уголовном преступлении — о хищении принадлежащих царской семье драгоценностей.
Дмитрий Алексеевич заметно расслабился.
— Граждан ин... простите запамятовал?
— Фирфанцев, — подсказал Мишель.
— Да-с... господин Фирфанцев... Не кажется ли вам, любезнейший, что теперь нам... то есть народу, не до каких-то там царских украшений, что есть дела куда поважнее! Мы ломаем трехсотлетний хребет закостенелой государственной машины, дабы на ее обломках воссоздать истинно демократическое государство всеобщего равенства и процветания!
Все это звучало здорово, но все это были слова.
— Любое государство, каким бы оно ни было, — продолжал Дмитрий Алексеевич, — в первую очередь нуждается в репрессивном аппарате, иначе все и вся захлестнет бунт и анархия. Жаль, что это не понимает человек, которому по занимаемому им положению надлежит более других рачеть за порядок.
— Я не могу судить о новом обустройстве империи, это не моего ума дело, но я считаю своим долгом доложить об имевшем место преступлении... Да-с, именно так — преступлении! — решительно повторил Мишель. — Арестованный мною преступник, коего я препроводил в по... в милицию, — не без труда произнес он новомодное слово, — не далее как вчера был отпущен под подписку чиновниками вашего ведомства.
— С чего вы взяли? — спросил заметно поскучневший Дмитрий Алексеевич.
— Сегодня ночью он явился ко мне, сообщив, что отпущен за взятку и убывает нынче же из Петрограда, как я предполагаю, за границу.
Мишель вытащил и протянул начальнику милиции сверток с деньгами.
— Что это? — удивился Дмитрий Алексеевич.
— Извольте взглянуть — деньги-с, — сказал Мишель.
Начальник милиции, бывший на самом деле архитектором, развернул пакет и ахнул.
— Речь идет о ценностях, кои собирались на протяжении трехсот лет и стоят теперь сотни миллионов рублей, — с нажимом сказал Мишель. — Одни только изъятые мною украшения оценены в несколько сот тысяч.
Дмитрий Алексеевич впервые с интересом взглянул на посетителя.
— И где они теперь? — спросил он.
— Означенные ценности в качестве вещественных улик были переданы мною вместе с преступником чиновнику вашего Департамента по... простите, милиции, о чем у меня имеется собственноручно написанная им по моему требованию расписка!
И Мишель протянул Дмитрию Алексеевичу сложенный вчетверо лист бумаги, который тот внимательно прочел. И чем далее читал, тем больше хмурился.
— Вы уверены, что точно передали все эти ценности? — спросил он.
— Помилуйте!.. Как можно!.. — вскинулся Мишель, которого пусть не обвинили, но заподозрили в бесчестье.
— Благодарю вас! — порывисто встал Дмитрий Алексеевич. — Не смею больше вас задерживать.
— Я могу убыть обратно в Москву? — спросил Мишель.
— Да-с, можете. Прямо теперь. Обещаю вам, что я безотлагательно разберусь с этим вопиющим делом и приму все необходимые меры, примерно наказав виновных! А коли случится такая нужда, мы непременно вызовем вас сюда для дачи показаний. Прощайте.
И Дмитрий Алексеевич вновь, в нарушение всех прежних субординаций, встал и крепко пожал Мишелю руку...
Трясясь в пролетке по булыжным мостовым Петрограда, Мишель размышлял, что ему делать дальше. То есть что делать прямо, теперь было ясно — теперь он ехал на казенную квартиру, чтобы забрать свои вещи и оттуда отправиться на вокзал покупать билет в Москву. Но его заботило не это — другое...
Деньги, оставленные ему Осипом Карловичем, он, как сие предписывали параграфы служебных инструкций и привитые ему еще в кадетском училище понятия о чести, сдал в Департамент. Но это вовсе не значило, что он посчитал себя свободным от высказанной ему ювелиром просьбы.
Он не взял деньги, но он не собирался отказываться от взятых на себя обязательств. Пусть даже он ничего не обещал Осипу Карловичу, но для себя решил, что не бросит Анну, что найдет ее в Москве и сделает все от него зависящее, чтобы спасти ее!..
А ее адрес у него был. Остался! Он не сдал его вместе с деньгами, посчитав, что тот не имеет отношения к делу. Он не отдал его, может быть, рискуя тем, что это будет расценено как серьезный должностной проступок!
Ну и пусть, он все равно не хочет впутывать Анну во все это!..
Мишель быстро прошел по квартире, прибирая после себя и находя немногие свои вещи. Обжиться он здесь не успел, так что времени на сборы много не требовалось. Он даже пролетку, ожидавшую его внизу, у парадного, не отпустил.
Так, стакан с подстаканником на полку, прочитанные газеты — в топку, шинели обратно на вешалку... Все?..
Пожалуй!
Мишель еще раз оглядел давшее ему приют на эти дни жилище и прошел к двери. Но только он взялся за ручку, как в нее позвонили.
Кто бы это? Неужто новые жильцы? Так скоро?..
Он отодвинул щеколду и открыл дверь.
На лестничной клетке, перед дверью, стоял прапорщик в армейской шинели, при сабле. За ним толклись несколько солдат с перекинутыми через плечи винтовками.
— Что вам угодно? — произнес Мишель.
— Фирфанцев Мишель Алексеевич? — спросил прапорщик.
— Да, это я? Чем могу быть полезен?
— Будьте любезны проследовать за нами.
— А в чем, собственно, дело? — удивился Мишель.
— Будьте так любезны! — с нажимом повторил прапорщик.
— Ну хорошо, сейчас, — кивнул Мишель, наклоняясь, чтобы взять свой саквояж.
— Не извольте беспокоиться! — сказал прапорщик, быстро наклоняясь и перехватывая у него поклажу.
И теперь тоже Мишель ничего не понял!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Глава 36
И как же так могло случиться, что из дворца, который неусыпно, днем и ночью, стерегут караулы преображенцев да семеновцев, да не просто из дворца, а из особо охраняемой его половины, да не откуда-нибудь из проходной залы, а из особой, от какой ни у кого и ключа-то нет, комнаты пропал рубиновый браслет царицы.
А дело так было: надумала царица тот браслет надеть и приказала его сей час ей доставить. Тут же вызвали хранителя рентерии Густава Фирлефанца, который, явившись, призвал к себе караульного офицера, и отправились они вдвоем в рентерию, где перед дверью стояли два преображенца при ружьях. А кабы он один был, его бы к тем дверям близко не допустили!
Офицер караулу приказ дал и, сбоку встав, пустил вперед Густава, сам в сторону глядя, чтобы не знать, откуда тот ключ достает. Густав ключ достал, тем ключом дверь отпер и дверь распахнул.
В саму-то комнату они непременно вдвоем войти должны были. И так и вошли — запалили свечи, и первым за дверь Густав шагнул, а за ним следом офицер.
Тут Густав офицеру бумагу передал, собственноручно царицей написанную, где было указано, чего ей надобно.
Офицер прочел, кивнул.
И уж теперь только Густав отыскал нужный ларец и, чтобы караульный офицер убедиться мог, что он то, что следует, отдает, крышку откинул. Атам и не было ничего!
Стоят так, на пустой ларец глаза таращат и ничего понять не могут! Ларец — есть, а браслета в нем — нет! Такой конфуз вышел!
Конечно, ларец пощупали, кругом поглядели, под лавки заглянули — вдруг он ненароком туда закатился, — да куда там, пропал браслет, словно его и не было вовсе!
Стоит Густав, а сам в толк взять не может, куда браслет делся? Ведь никто, кроме него, в рентерию попасть не может и он в одиночку тоже!
Счас офицер скомандовал дверь затворить и Густаву подле нее неотлучно ждать, а солдатам за ним приглядывать. А сам побежал своему начальнику докладываться.
Ждет Густав — сам ни жив ни мертв, одному только радуется, что корону не унесли! Хотя понимает, что все одно тайной канцелярии не миновать!
Понабежало тут народа — и Камер-Президент, и Камер-Советник, и Царский Рентмейстер, и другие тоже. Никому неохота царский гнев на себя навлечь!
Тут же опись учинили и еще одной вещицы недосчитались. Только не понять было, как эти украшения из-под закрытой двери унести могли?
Стали разбор чинить, кто здесь бывал и когда в последний раз те вещицы видели? Вспомнили, что третьего дня пересчет драгоценностей делали. Выходит, злодеи после того орудовали!
А там уж найти их труда не составило.
Всем писарям и счетчикам, что в рентерию заходили, допрос учинили, и один сразу же сознался. Он их украл! Да ведь как ловко, что никто того не приметил, хотя подле него стояли! На самую малость, может быть, только и отвернулись, а он — хвать их и за пояс в штаны. А ларцы те на место поставил, надеясь, что пропажи не скоро хватятся!
Все как есть рассказал и, куда те уворованные вещицы спрятал, указал — у полюбовницы своей, под полом. Где их vi сыскали и обратно в рентерию снесли!
Сильно все обрадовались, что пропавшие драгоценности отыскались, что не придется теперь перед царем ответ держать.
Хотя и пришлось.
Узнав про то, что было, царь Петр сильно осерчал и велел всех виновных примерно наказать! Вора-писарчука «железом пытать, ноздри рвать и на каторгу ссылать»! Полюбовницу его, воровство покрывшую, — «зело зло палками бить». А тех, кто за царскими сокровищами не уследил, кнутом огреть, кого раз, кого десять, а кого и поболе, чтобы впредь неповадно было ротозействовать, ворам потакая...
И Густав Фирлефанц свое получил. И хоть больно ему было, когда его поперек спины стеганули, но шибче того обидно — никогда его еще кнутом не били! Хотя и поделом — не уследил за шельмецом писарем, не уберег государевых ценностей, за коими, яко пес цепной, днем и ночью присматривать поставлен!..
Такая вот беда с ним приключилась.
Которая вовсе и не бедой была...
Потому как настоящая-то беда после приключилась!
Глава 37
В Департаменте Мишель сразу прошел в приемную начальника. На двери которой еще даже никакой надписи освещено не было — лишь темное, от снятой кем-то таблички, пятно.
Внутри обстановка также претерпела некоторые изменения — на стене против стола не было огромного, который неизменно в каждом департаменте висел, портрета государя-императора. Было пустое, с неестественно яркими, не успевшими выцвести обоями, место.
— Титулярный советник Фирфанцев, — привычно представился Мишель. — По неотложному делу!
Но даже договорить не успел, как начальник, вместо того чтобы грозно взглянуть на незваного посетителя или, в крайнем случае, сухо кивнуть ему, выскочил из-за стола, бросившись ему навстречу и протягивая для рукопожатия руки.
— Прошу вас! — указал чиновник на кресло, усаживаясь тут же, рядом, в другое, точно такое же кресло.
Новый начальник вселился в этот кабинет неделю назад, был из архитекторов и, кажется, принадлежат партии кадетов. Ничего полицейского — ни формы, ни выправки, ни должной степенности — в нем не было. Обычный на вид обыватель.
— Очень рад!.. Только впредь попрошу вас обходиться без всяких регалий. У нас теперь все сословные звания отменены. Все мы теперь равные друг перед другом и перед законом граждане!
А как же к нему тогда обращаться?
— Зовите меня просто Дмитрий Алексеевич.
В полиции явно ощущались новые демократические веяния, раз даже начальники стали просто Дмитриями Алексеевичами и стали вот так запросто, за панибрата, общаться с просителями.
— Слушаю вас.
— Я из Московского Департамента полиции...
— Милиции, — мягко, с укоризной, перебил его Дмитрий Алексеевич. — Должен напомнить, что решением Городского комитета общественных организаций Москвы полиция теперь упразднена и взамен нее организована народная милиция. Извиняюсь, что был вынужден прервать вас.
И, внесши важную, на его взгляд, поправку, Дмитрий Алексеевич вновь обратился в слух.
— Дело в том, — продолжил, чуть стушевавшись, Мишель, — что третьего дня я доставил сюда опасного государственного преступника...
— Простите, о каком преступнике вы изволите говорить? — вдруг посуровел Дмитрий Алексеевич. — Если политическом, то я вас, сударь, даже слушать не стану, так как все политические преследования теперь отменены!
— Нет, — заверил Мишель, — речь идет об уголовном преступлении — о хищении принадлежащих царской семье драгоценностей.
Дмитрий Алексеевич заметно расслабился.
— Граждан ин... простите запамятовал?
— Фирфанцев, — подсказал Мишель.
— Да-с... господин Фирфанцев... Не кажется ли вам, любезнейший, что теперь нам... то есть народу, не до каких-то там царских украшений, что есть дела куда поважнее! Мы ломаем трехсотлетний хребет закостенелой государственной машины, дабы на ее обломках воссоздать истинно демократическое государство всеобщего равенства и процветания!
Все это звучало здорово, но все это были слова.
— Любое государство, каким бы оно ни было, — продолжал Дмитрий Алексеевич, — в первую очередь нуждается в репрессивном аппарате, иначе все и вся захлестнет бунт и анархия. Жаль, что это не понимает человек, которому по занимаемому им положению надлежит более других рачеть за порядок.
— Я не могу судить о новом обустройстве империи, это не моего ума дело, но я считаю своим долгом доложить об имевшем место преступлении... Да-с, именно так — преступлении! — решительно повторил Мишель. — Арестованный мною преступник, коего я препроводил в по... в милицию, — не без труда произнес он новомодное слово, — не далее как вчера был отпущен под подписку чиновниками вашего ведомства.
— С чего вы взяли? — спросил заметно поскучневший Дмитрий Алексеевич.
— Сегодня ночью он явился ко мне, сообщив, что отпущен за взятку и убывает нынче же из Петрограда, как я предполагаю, за границу.
Мишель вытащил и протянул начальнику милиции сверток с деньгами.
— Что это? — удивился Дмитрий Алексеевич.
— Извольте взглянуть — деньги-с, — сказал Мишель.
Начальник милиции, бывший на самом деле архитектором, развернул пакет и ахнул.
— Речь идет о ценностях, кои собирались на протяжении трехсот лет и стоят теперь сотни миллионов рублей, — с нажимом сказал Мишель. — Одни только изъятые мною украшения оценены в несколько сот тысяч.
Дмитрий Алексеевич впервые с интересом взглянул на посетителя.
— И где они теперь? — спросил он.
— Означенные ценности в качестве вещественных улик были переданы мною вместе с преступником чиновнику вашего Департамента по... простите, милиции, о чем у меня имеется собственноручно написанная им по моему требованию расписка!
И Мишель протянул Дмитрию Алексеевичу сложенный вчетверо лист бумаги, который тот внимательно прочел. И чем далее читал, тем больше хмурился.
— Вы уверены, что точно передали все эти ценности? — спросил он.
— Помилуйте!.. Как можно!.. — вскинулся Мишель, которого пусть не обвинили, но заподозрили в бесчестье.
— Благодарю вас! — порывисто встал Дмитрий Алексеевич. — Не смею больше вас задерживать.
— Я могу убыть обратно в Москву? — спросил Мишель.
— Да-с, можете. Прямо теперь. Обещаю вам, что я безотлагательно разберусь с этим вопиющим делом и приму все необходимые меры, примерно наказав виновных! А коли случится такая нужда, мы непременно вызовем вас сюда для дачи показаний. Прощайте.
И Дмитрий Алексеевич вновь, в нарушение всех прежних субординаций, встал и крепко пожал Мишелю руку...
Трясясь в пролетке по булыжным мостовым Петрограда, Мишель размышлял, что ему делать дальше. То есть что делать прямо, теперь было ясно — теперь он ехал на казенную квартиру, чтобы забрать свои вещи и оттуда отправиться на вокзал покупать билет в Москву. Но его заботило не это — другое...
Деньги, оставленные ему Осипом Карловичем, он, как сие предписывали параграфы служебных инструкций и привитые ему еще в кадетском училище понятия о чести, сдал в Департамент. Но это вовсе не значило, что он посчитал себя свободным от высказанной ему ювелиром просьбы.
Он не взял деньги, но он не собирался отказываться от взятых на себя обязательств. Пусть даже он ничего не обещал Осипу Карловичу, но для себя решил, что не бросит Анну, что найдет ее в Москве и сделает все от него зависящее, чтобы спасти ее!..
А ее адрес у него был. Остался! Он не сдал его вместе с деньгами, посчитав, что тот не имеет отношения к делу. Он не отдал его, может быть, рискуя тем, что это будет расценено как серьезный должностной проступок!
Ну и пусть, он все равно не хочет впутывать Анну во все это!..
Мишель быстро прошел по квартире, прибирая после себя и находя немногие свои вещи. Обжиться он здесь не успел, так что времени на сборы много не требовалось. Он даже пролетку, ожидавшую его внизу, у парадного, не отпустил.
Так, стакан с подстаканником на полку, прочитанные газеты — в топку, шинели обратно на вешалку... Все?..
Пожалуй!
Мишель еще раз оглядел давшее ему приют на эти дни жилище и прошел к двери. Но только он взялся за ручку, как в нее позвонили.
Кто бы это? Неужто новые жильцы? Так скоро?..
Он отодвинул щеколду и открыл дверь.
На лестничной клетке, перед дверью, стоял прапорщик в армейской шинели, при сабле. За ним толклись несколько солдат с перекинутыми через плечи винтовками.
— Что вам угодно? — произнес Мишель.
— Фирфанцев Мишель Алексеевич? — спросил прапорщик.
— Да, это я? Чем могу быть полезен?
— Будьте любезны проследовать за нами.
— А в чем, собственно, дело? — удивился Мишель.
— Будьте так любезны! — с нажимом повторил прапорщик.
— Ну хорошо, сейчас, — кивнул Мишель, наклоняясь, чтобы взять свой саквояж.
— Не извольте беспокоиться! — сказал прапорщик, быстро наклоняясь и перехватывая у него поклажу.
И теперь тоже Мишель ничего не понял!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41