Л. Б. Их бреют, но на голове оставляют пучок волос, именно для того, чтобы было видно, кто они такие.
О. X. А гребцы-христиане, их тоже бреют?
Л. Б. Не всех. Тех, о ком мы уже говорили, не бреют вовсе. Им дозволена борода. И если нет злых насекомых, они в плавании отращивают себе чудовищные шевелюры. Это такой род щегольства особого.
О. X. Но есть и другие?
Л. Б. Есть, святой отец. Это каторжники пo суду. Не аферисты, бродяги или неверные мужья, это убийцы и преступники против власти. Вот им никто бороды носить не разрешит. Корабельный брадобрей скоблит им башку каждый понедельник до синего цвета. Их приковывают особо.
О. X. То есть?
Л. Б. Если он сидит у левого борта, то за правую ногу, если у правого – за левую. Причём приковывают их пожизненно, они даже место не вольны поменять.
О. X. Таких было большинство?
Л. Б. Вот тут начинается непонятное, святой отец.
О. X. Говорите.
Л. Б. Барон Рейналь, а при нем все время находился портовый начальник, вдруг нарушил порядок выбора.
О. X. В чём это заключалось?
Л. Б. Вместо того чтобы набрать примерно поровну каторжников и мусульман, он почти отказывается от первых и выбирает себе подавляющее число вторых.
О. X. Чем это можно было объяснить?
Л. Б. Я не удержался и задал тот же вопрос барону. Он не поставил меня на место, а грустно ответил, что, если бы у него была возможность, он бы отказался от каторжников вообще. Ни одного из них ему не хочется видеть на своем галиоте.
О. X. Больше он ничего не сказал?
Л. Б. Только вздохнул.
О. X. Как же вы отбирали тех, кого не хотели брать?
Л. Б. Я предложил господину барону очень простой способ, который бы нас обезопасил.
О. X. В чем он заключался?
Л. Б. Наше судно было боевое, поэтому мы не имели права выходить в море с неукомплектованным экипажем. Нам надлежало из нежелательных каторжников выбрать семерых. Разумнее всего было бы остановиться на тех, кого менее всего можно было бы опасаться. Правильно?
О. X. Правильно.
Л. Б. Я сам подошел к их строю и первым указал на однорукого старика.
О. X. Однорукого?!
Л. Б. Да.
О. X. Когда это было, в каком году?
Л. Б. Еще до похода Педро Наварро в Северную Италию. Да, еще до похода.
О. X. То есть не менее семи лет назад?
Л. Б. Да, именно так, святой отец.
О. X. И это был старик?
Л. Б. Настоящий старик, старше, чем я сейчас.
О. X. Он мог и притвориться!
Л. Б. Кто, святой отец? Вы так возбудились!
О. X. Не важно кто. Не важно. И продолжим. Я уже успокоился. Совсем!
Л. Б. Продолжим.
О. X. Кто был вторым?
Л. Б. Еще один старик, с бельмом.
О. X. С бельмом?
Л. Б. Да.
О. X. С настоящим бельмом? Впрочем, можете не отвечать. С бельмом так с бельмом! Кто за ним?
Л. Б. Мальчишка.
О. X. Что значит «мальчишка»?
Л. Б. Очень невысокий, коренастый. Зубы все гнилые. Глаза бессмысленные. Звереныш.
О. X. За что же его на каторгу?
Л. Б. Поговаривали, что он зарезал своих родителей.
О. X. Зарезал родителей?
Л. Б. И съел.
О. X. Как это – съел?
Л. Б. Поговаривали.
О. X. Четвертый?
Л. Б. Немой.
О. X. Старик?
Л. Б. Нет, средних лет мужчина. Рост выше среднего, но не так чтобы слишком.
О. X. Сложения?
Л. Б. Обыкновенного. Не атлет, но и не рыхлый, как утренний творог.
О. X. Какой такой творог?
Л. Б. Есть такая поговорка в Аграганте.
О. X. В Сторцо такой поговорки нет?
Л. Б. Извините, святой отец.
О. X. Итак, немой?
Л. Б. Он и вел себя как немой. Все немые так ведут себя. Я повидал на своем веку немых. У нас в Аграганте. Настоящий немой!
О. X. Это он вам сам сказал?
Л. Б. Да. То есть показал. Жестами.
О. X. Вы велели открыть ему рот?
Л. Б. Да.
О. X. У него не было половины языка?
Л. Б. Язык у него был на месте. И тогда я усомнился.
О. X. В чем это выразилось?
Л. Б. Я взял фитиль. Тлеющий фитиль. И поднес к его подбородку.
О. X. Ну?
Л. Б. Он корчился от боли. Он пускал слюну и скрипел зубами, он закатывал глаза, а потом рухнул.
О. X. Но не сказал ни слова?
Л. Б. Ни одного.
О. X. И тогда вы решили, что он действительно немой?!
Л. Б. Не только я, и барон Рейналь, и портовый начальник стали держаться того же мнения.
О. X. Я не обвиняю вас, не надо пугаться и посматривать в тот угол. Я так въедливо спрашиваю, потому что мне нужно восстановить картину во всех подробностях.
Л. Б. Я понимаю, святой отец.
О. X. Теперь продолжим. Где вы поместили на своей галере этого немого?
Л. Б. Об остальных вы меня не хотите спросить?
О. X. А было что-нибудь примечательное? Ручаюсь, среди них оказался одноногий, чахоточный и один негр.
Л. Б. Ноги были изуродованы в той или иной степени у всех троих.
О. X. И вот они на галиоте.
Л. Б. Я поместил их в носовой части. Так положено делать с людьми подозрительными.
О. X. В чем тут хитрость?
Л. Б. Сидя спиной к своим возможным сообщникам, труднее на них повлиять. Как только кто-нибудь из них поворачивал голову, я слегка «гладил» ему спину хвостом своего бича.
О. X. Вы их не били?
Л. Б. Настоящий надсмотрщик очень редко по-настоящему пускает в дело свой бич. Надо, чтобы галерник боялся не удара, а прикосновения.
О. X. Господин Рейналь так и не сказал вам, почему именно каторжникам надо уделять особое внимание?
Л. Б. Нет. До длительных и доверительных разговоров со мной он не снисходил.
О. X. Вы думаете, он получил какие-то предупреждения от капитана порта, что ему следует опасаться кого-то из каторжников?
Л. Б. Я видел, что они перешептывались во время набора команды, но что говорил ему капитан порта, я знать не могу.
О. X. Но тем не менее вы понимали, что надо держать ухо востро, имея дело с этими бритыми?
Л. Б. Во-первых, к таким людям всегда и на всех кораблях отношение особое. Меня не нужно было специально предупреждать, я знал, как себя с ними вести.
О. X. Как?
Л. Б. Я лично проследил за тем, как их будут приковывать. Перед этим я лично проверил кандалы, нет ли там надпилов или других хитростей. Я стоял рядом, когда корабельный плотник загонял молотом металлические стержни в дубовый брус. Это был мой первый поход, и я не хотел опростоволоситься.
О. X. Вы хотите сказать, что все было сделано как следует, правильно?
Л. Б. Я не знаю, как бы можно было сделать лучше. Уверяю вас, святой отец!
О. X. Принимаю ваши уверения.
Л. Б. А мне кажется, что ни одно мое слово не кажется вам убедительным.
О. X. Не имеет никакого значения, что вам кажется. Скажите, с кем мог разговаривать этот немой, сидя на своем месте, на своей банке?
Л. Б. Он же был немой!
О. X. Если бы он не был немой?
Л. Б. С соседом справа.
О. X. Соседа справа у него не было?
Л. Б. Нет, он сидел у борта.
О. X. Они вдвоем ворочали одно весло?
Л. Б. Да, на этом галиоте было устроено так. Мне не слишком нравится эта конструкция, потому что…
О. X. Могло быть так –один гребец изо всех сил налегает, а второй только делает вид, что трудится?
Л. Б. Трудно это представить, надо, чтобы сосед на это согласился.
О. X. Кто на судне занимался раздачей пищи?
Л. Б. У нас был кашевар, а у того помощник. В обязанности помощника как раз и входило разносить еду тем, кто сам не мог за ней подойти.
О. X. Как звали помощника?
Л. Б. Не помню.
О. X. Сколько раз в день он подходил к немому?
Л. Б. Нисколько.
О. X. Не понимаю.
Л. Б. Капитан запретил ему это делать.
О. X. Почему?
Л. Б. Он велел, чтобы кормежкой каторжников занимался я, и только я.
О. X. Умный человек ваш капитан.
Л. Б. Разумеется, святой отец.
О. X. Какие еще новшества он ввел по отношению к этим семерым?
Л. Б. Да больше… нет, постойте, он запретил брить им бороды, всем.
О. X. Бороды?
Л. Б. Да.
О. X. Как вы думаете, чего именно он хотел: чтобы у них начали отрастать волосы на лице или чтобы к каторжникам не подходил брадобрей?
Л. Б. Не могу сказать.
О. X. Ладно. Теперь ответьте мне: за все время плавания у вас хотя бы раз появилось подозрение, что этот немой никакой не немой?
Л. Б. Клянусь всеми святыми, нет.
О. X. Вы ни разу не заметили, чтобы он к кому-нибудь обращался, по-своему, по-немому, или как-нибудь иначе?
Л. Б. Нет.
О. X. Не чувствовалось ли в прочих галерниках к нему чего-нибудь вроде особого почтения, уважения?
Л. Б. Нет.
О. X. И вообще было ли что-нибудь необычное в этом плавании?
Л. Б, Только особые строгости, заведенные капитаном. Прежде он был более спокойным.
О. X. О каких строгостях вы еще не упомянули?
Л. Б. Он запретил любое передвижение по палубе в ночное время.
О. X. Что это значит?
Л. Б. Это значит, что те вольнонаемные гребцы, которые днем были не прикованы, на ночь тоже садились на общую цепь. Им это не нравилось.
О. X. Почему?
Л. Б. Сидя на общей цепи, приходилось испражняться под себя, а они привыкли делать это с фальшборта в море.
О. X. Кому же разрешалось ночью ходить свободно?
Л. Б. Только капитану, офицерам и боцману.
О. X. А вам?
Л. Б. Я ночью спал в помещении под палубой. Не мог же я круглые сутки находиться на ногах!
О. X. Значит, ночью он оставался один?
Л. Б. Кто?
О. X. Здесь я задаю вопросы.
Л. Б. Простите, святой отец.
О. X. Куда направлялся ваш галиот?
Л. Б. Мы сопровождали кого-то высокопоставленного к иллирийскому побережью.
О. X. Точнее сказать не можете?
Л. Б. Нет, я был всего лишь надсмотрщиком, недавним рабом, мне не положено было что-либо знать, кроме бича и кулака.
О. X. Сколько кораблей было в вашей эскадре?
Л. Б. Три. Большой венецианский галеас, на нем находился тот, кого мы сопровождали. Галера с полным боевым вооружением, с десятью пушками и ротой солдат. Кроме аркебуз у них были даже баллисты. Лучший корабль во всем орденском флоте.
О. X. Когда вы достигли иллирийского побережья?
Л. Б. Это был вечер в канун Святого Франциска.
О. X. Это был какой-то определенный порт?
Л. Б. Нет. Небольшая тихая бухта. Возможно, на берегу находилось какое-то селенье, но я не могу сказать точно.
О. X. Вы случайно вышли к этой заброшенной бухте или таков был ваш план?
Л. Б. Святой отец, вы спрашиваете меня о вещах, о которых я не могу ничего знать,
О. X. Раз я спрашиваю, надо отвечать!
Л. Б. Не знаю.
О. X. Вы встали на якорь?
Л. Б. Да.
О. X. Кто-нибудь высадился на берег?
Л. Б. От галеаса отчалила лодка с десятью примерно людьми. Кто они были, мне неизвестно.
О. X. Ваш корабль не покинул никто?
Л. Б. Да.
О. X. Вы даже не отправили людей за водой и овощами?
Л. Б. Обычно это делается, Но господин барон сказал, что у нас достаточно и воды и провианта и что oн не может отправить половину своих солдат на берег, когда еще неизвестно, что нас ждет впереди.
О. X. Что он имел в виду?
Л. Б. Почем мне знать?
О. X. Он был уверен в скверном окончании дела?
Л. Б. Может быть и так.
О. X. И за все время плавания через Адриатику его настроение не улучшилось?
Л. Б. Похоже, что так.
О. X. Вы говорите как-то неуверенно!
Л. Б. Как же я могу говорить уверенно о том, о чем не имею, твердого представления?
О. X. Он был мрачнее, чем обычно в этот вечер?
Л. Б. Дайте подумать, все же прошло столько дет.
О. X. Думайте, думайте, ответы без раздумья мне не нужны. Подумали?
Л. Б. Да, он сказал несколько невразумительных фраз, ни я, ни боцман, ни офицеры ничего не поняли.
О. X. Но какая-то тревога поселилась в ваших сердцах?
Л. Б. Можно сказать и так.
О. X. Вы, как всегда, улеглись спать?
Л. Б. Да.
О. X. Но вам не спалось?
Л. Б. Нет, заснул я хорошо.
О. X. Но?!
Л. Б. Вдруг сон с меня слетел. Может статься, это было от скверного сицилийского вина, которое я пил вечером. Меня неудержимо потянуло наверх. Я поднялся. Луна еще не села. Море сияло. Небо было такое чистое, какое бывает только в августе.
О. X. Вы на все это успели обратить внимание?
Л. Б. Я натура не поэтическая, как вы, наверно, успели заметить, но в тот раз было именно так. Наш галиот так и застыл в серебряном лунном свете: палуба черная, свет из-за высокого фальшборта на нее не падает, только храп и ночные жалобы. Так меня разобрало, святой отец, что, не поверите, даже позыв мой как-то пропал. Стою, смотрю, любуюсь необычайной ночной картиной, и вдруг взгляд мой падает туда.
О. X. Куда?
Л. Б. К левому борту. К той банке, где сидит наш немой. От моего места было заметно – там что-то происходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51