- …Предложила мне провезти на пароходе чемодан с неизвестным грузом, упредив, что чемодан открывать нельзя, да он и сам не открывается. Я, конечно, сначала не зажелал, а потом… Потом она мне пятьдесят рублей, то есть пять червонцев, дает… Тут я и… взял.
- Это было?..
- Было это первый раз в мае месяце, числа двадцать пятого, но я в тот первый раз от парохода не отставал, как чемодан был в наличности один…
- «…В наличности один». Записал! Ставлю следующий вопрос: кому должны были передать воровской товар в Ромске? Отвечайте!
- Отвечаю, отвечаю помедленне… Прибываю я пароходом в Ромск, беру чемодан, выхожу из пристанского сквера. Ко мне подходит человек в черных очках, при бороде. Спрашивает: «Вы от Боттичелли?» Отвечаю: «Боттичелли любит Каф-ку». Он берет чемодан, а мне на руку - червонец. Потом говорит: «Вам еще и премия полагается!» И… ну, дает мне бутылку водки. Пейте, говорит, не отходя от кассы, чтобы прошло ваше идиотское волнение. Вы, говорит, весь бледный и трясетесь, как… Счас! Как протоплазма…
- Про-топ-лаз-ма… - записывая, повторил Анискин и уважительно покачал головой. - Ты, Григорьев, с шибкой интеллигенцией воровски дела завел… Протоплазма! Нет сказать: дрожишь, как осиновый лист… Все рассказал?
- Все, до волосочка.
Анискин всем телом, пытаясь скрыть неприязнь и брезгливость, повернулся к Верке Косой. Он довольно долго глядел на нее пронизывающими глазами, потом, непонятно усмехнувшись, спросил:
- Подтверждаете показания Григорьева, гражданка Косая?
Верка суетливо вскочила, молитвенно сложив руки - ладонь к ладони, затараторила, запричитала, запела, заюлила:
- Все, все подтверждаю, до последней капелюшечки подтверждаю, что правдынька вся от начала до кончика, я бы и сама во всем призналась, да прийти не успела, боялася, но хотела, хотела, это вся деревня знает, прийти к тебе, дядя Анискин, родненький, миленький, с повинной.
- Ма-а-алчать! - крикнул Анискин, и Косая даже присела, ойкнула.
- Почему молчать, почему, родненький? Когда надо, миленький, показанья давать, ты говоришь: молчать!
- А потому, что ты меня дядей Анискиным называешь. Прее-еекратить! Я тебе вот кто: участковый! Более - ни слова! Не гражданин, не товарищ, а участковый… Поняла?
- Ой, поняла, родненький, не буду больше дядей Анискиным обзываться… Ой, миленький, участковенький, все-все подтверждаю.
- Сядь, запишу, помолчи, не трясись для виду… «Все подтверждаю. Точка». У кого брала чемодан для передачи гражданину Григорьеву?
Верка опять вскочила, приняла прежнюю позу:
- Ой, да я слыхом не слыхала, ой, да я и глазом не видала, ой, да я нюхом не нюхала, кто мне чемодан давал! - Сунув руку за пазуху, она выхватила бумажку. - Ой, родненький, ой, участковенький, вот по этой бумажечке, миленький, я все и производила.
Анискин принял половинный лист машинописного текста, положив посередине меж собой и следователем, взглядом уткнулся в написанное. Знакомым шрифтом было напечатано:
- «Чемодан найдете под шестой елью, рядом с большой муравьиной кучей. Взять ровно в 23-00. Боттичелли». Вот такая история, Игорь Владимирович, получается! - И к Верке Косой: - В первый раз с этим Боттичелли вы где встретились?
- Ой, миленький, участковенький, да я его так ни разу и не встренула! Все через записку, родненький, ладненький, добренький…
- Так… А шестнадцатого июля в ноль-ноль часов с кем возле хлева во дворе гражданина Неганова вела шепотом беседу?
Верка замахала руками, точно ветряная мельница:
- Ой, да это выдумки, родненький, ни с кем я беседу не поимела, участковенький, и кто это только придумал честных людей порочить…
Участковый встал, официально подтянулся.
- Вы пока свободны, гражданка Косая…
- Правильно, Федор Иванович, пусть гражданка подумает на досуге о забытой встрече с неизвестным на дворе Неганова.
Как только Косая, шаркая подошвами, по-монашески сутулясь и чахоточно покашливая, с благолепным лицом и опущенными постно глазами вышла из комнаты, Анискин облегченно вздохнул и освобожденно произнес:
- Через пять минут потерпевший придет, директор Яков Власович…
Качушин перебрал несколько бумаг, что-то записал в большой и блестящий блокнот, переменил свободную позу на рабочую. Он был молод, красив, интеллигентен, одним словом, принадлежал к новой, современной формации работников МВД.
- Гражданин Григорьев Иван Макарович, - начал он спокойно, вежливо и в меру строго. - Возьмете чемодан, набитый для веса тяжестями, сойдете с «Пролетария» на ромской пристани, будете дожидаться встречи со связным… Вести предлагаю себя обычно, как раньше при встрече со связным, молчать и не привлекать внимания окружающих, когда связного будут задерживать работники Ромского уголовного розыска…
- Как же я на «Пролетарий»-то попаду? - мрачно, но веселее прежнего спросил матрос.
- Об этом не заботьтесь… Все ли поняли, гражданин Григорьев?
- Понял! Сделаю, как велите…
- Превосходно! Однако учтите, что вы… Вас тоже задержат.
Матрос поник, посерел.
- Ждите дальнейших распоряжений на улице, возле дома. Посидите на скамейке…
Матрос не успел дойти до дверей, как в них постучали. Получив разрешение, вошел директор школы Яков Власович - несчастный, согбенный, даже, ей-ей, постаревший, так как забыл побриться.
- Садитесь, Яков Власович, садитесь, мил человек! - подставляя удобный стул, заторопился Анискин. - Сядьте, сядьте, найдем ваши иконочки!
Качушин, встав и подойдя к директору, крепко и дружески пожал ему руку.
- Здравствуйте, Яков Власович!
- Рад приветствовать вас, Игорь Владимирович! Варвару-великомученицу тоже украли…
Капитан райотдела подошел к выложенным и взгроможденным на подоконник иконам, взглядом попросил Якова Власовича приблизиться. Тот быстро вскочил, подбежал, но еще на бегу Анискин его оберег от разочарования.
- Это еще пока не ваши иконы, Яков Власович, - ласково сказал он. - Это пока поповские, а ваши мы со дня на день найдем…
Качушин сказал:
- Нуждаемся в вашей компетентном консультации, Яков Власович… Посмотрите на иконы и скажите, лучшие ли, самые ли ценные неизвестный преступник отобрал для отправки в Ромск? Правда ли, что неизвестный - большой ценитель древнерусского искусства? Наденьте перчатки…
Глаза директора школы мгновенно прояснились, лицо помолодело; он такими бережными и волнующимися руками начал перебирать иконы, какими убеленный сединами профессор-филателист пинцетом кладет редкую марку в альбом.
- «Борис и Глеб»! - благоговейно произнес директор. - Третьяковская галерея сочтет за праздник акт получения такой иконы. - Охо-хо! Спаситель в терновом венце… Божья матерь, примерно семнадцатого века! Что? Девять икон из четырнадцати украденных? Две подброшены, три… Да, да! Отсутствуют иконы сомнительного достоинства… Преступник непременно и категорически знаток. Мать моя, иконы проложены тонким поролоном и специальной влаго- и воздухозащитной пленкой! Он - коллекционер, и коллекционер громадного размаха! Игорь Владимирович, пишите уверенно: знаток.
По Оби - широкой и солнечной - мчался корабль на подводных крыльях, «Метеор». На палубе стоял матрос Григорьев. С берега на него смотрели Качушин, Анискин и Яков Власович. Скоро, то есть почти в считанные секунды, «Метеор» превратился в точку, потом - еще быстрее - исчез из поля зрения.
- Иконы и вещественные доказательства я передал с капитаном «Метеора», - сказал Качушин. - Будет произведено всестороннее исследование…
- Изотопами? - живо заинтересовался Анискин. - Или лучами, которые рентгеновски?
- Всесторонне, Федор Иванович, - ответил следователь. - Думаю, надо скорее возвращаться. Следует произвести официальный запрос на всех четверых подозреваемых - образование, истинное место рождения, связи с коллекционерами икон и нумизматами.
Яков Власович внезапно сделал догоняющее движение в сторону исчезнувшего «Метеора», забеспокоился чрезвычайно.
- Как бы у матроса иконы не украли! - воскликнул он.
- Вам-то что? - удивился Анискин. - Иконы-то - поповские!
- Как что? - всплеснул руками директор. - Может пропасть народное достояние.
Анискин примолк, глядя в пустой купол безоблачного неба, наконец пробормотал огорченно:
- Народное достояние? Эх, еще не все понимаю…
Анискин ввел Качушина в комнату, в которой когда-то жила дочь Зинаида, и все здесь напоминало о ней - портрет на стене, стеллаж с отлично подобранными книгами, большое зеркало-трюмо. Пышная кровать была расстелена, горел зеленый торшер для чтения, и Анискин сразу же показал на стеллаж.
- Ты, Игорь Владимирович, книги-то без спросу бери, - сказал он. - Ты без книги, я уж знаю, не заснешь!
Следователь благодарно улыбнулся.
- Спасибо, Федор Иванович! Но у меня - другое чтение… - Он вынул из своего крошечного чемодана книгу, положил ее на тумбочку возле кровати. - Надо по делу почитать, Федор Иванович.
Анискин взял книгу, посмотрел на обложку и прочел:
- Владимир Солоухин. «Черные доски»… Про иконы?
- Да, Федор Иванович…
Участковый поскреб в затылке, покосился на Качушина.
- Может быть, и мне почитать, что ли, как вы закончите.
- О чем речь, Федор Иванович, завтра получите книгу…
- Ну, спокойной ночи!
- Спокойной ночи, Федор Иванович!
Ночь. Своей скрытой тропой к тайнику пробирается человек, высокий, с бородой, в перчатках, черных очках, поднятых на лоб. Шагает осторожно, на ногах - чехлы, конечно, надеты, одной рукой бережно прижимает к себе две упакованные иконы, в другой руке - палка, сучковатая, толстая. Неизвестный едва-едва прикасается ею к земле. У него вид предельно счастливого человека, Открывается тайник, неизвестный сидит к нам спиной, хорошо освещенный лунным светом. Руки в перчатках - руки искуснейшего хирурга. Вот он закрывает тайник, поднимается, пятясь уходит… О, ужас! Сучковатая палка остается прислоненной к могучему дереву, отполированная до блеска временем и руками, светится золотой загогулистой линией.
- Старик, старик, - пятясь от сокровищницы, шепчет неизвестный. - Знал бы ты, дед, что продал за пятерку!
Ночь постепенно переходит в утро. Сладко спят на полу, на толстых матрацах Евгений Молочков и Юрий Буровских. Под подушкой у второго - стопка из шести икон. Оба сладко и смачно посапывают.
Быстро, как зверина, просыпается бригадир. Открыв глаза, сразу делается свежим, бодрым, готовым к немедленному действию. Не думая и не заботясь о сне соседей, гремит чем попало, скрипит половицами, бренчит дужкой ведра, из которого жадно пьет воду.
- Четыре! - отрываясь от ведра, прокричал бригадир. - Это вам не в колхозе - до десяти у меня не поспите!
Поднимаясь, еле еще продирая глаза, Юрий Буровских ворчит:
- В колхозе не в десять поднимаются - в семь… А мы что, не люди? Жаден ты, Иван Петрович, как поп…
Бригадир волчком повернулся к гитаристу, ощерился снова по-звериному.
- Поп? - зарычал он. - Поп, говоришь? Я жаден, а кто у попа и директора иконы украл? Ты - подлец, грабитель, ворюга. Я жаден, да работой, а ты… Шестью иконами глаза Анискину отводишь… - Он призывающе обратился ко всем. - Чего молчите, чертовы работнички?! Если шабашник воровать начнет - кончилась наша сытая жизнь. Нанимать не будут, по миру пойдем с протянутой рукой…
- Зачем ругаешься, - сказал Вано. - Не надо ругаться… А ты, дорогой друг Юра, если виноват, иди - признавайся…
- Жить честно надо, - сказал Кадыр. - Человек ворует - не люблю. Иди, признавайся, без тебя достроим…
- Н-да, положеньице, - сказал Евгений Молочков. - Хуже архиерейского…
Юрий Буровских стоял растерянный и робкий - так на него наседал бригадир.
Самый лучший день, пожалуй, вызрел над деревней и Обью! Просторно было так, что глаз не хватало, красиво - что сердцу тесно. Анискин и Качушин шли по улице неторопливо, находили время и поговорить и по сторонам посмотреть. У трех древних осокарей они остановились, полюбовались на деревья, реку, заречье, чаек, что с криками носились над безморщинной, но стремительно и плавно несущейся к Ледовитому океану рекой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11