- Ну и ну! - рассердился Анискин. - Арш выполнять задание!
Парнишки исчезли, Анискин, посидев немного, чтобы перевести дыхание, поднялся, подошел к окну, уселся на подоконник. На улице появился матрос первой статьи Иван Григорьев, растерзанный, опохмелившийся, слегка покачивающийся. Он шел явно к милицейскому дому, но вдруг остановился и начал приводить себя в порядок - пальцами пытался вернуть складку на брюки-клеши, тельняшку туго заправил за ремень, фуражку, примерив ребром ладони, строго направил по носу. Вошел в кабинет, мрачно поздоровался.
А Н И С К И Н. Сердечно благодарю, что почтили присутствием!.. Вот скажите вы мне, товарищ старший матрос, что вам споет, ежели вы бушлат утратили, мой старинный дружок капитан парохода «Пролетарий» Семен Семенович Пекарский?
М А Т Р О С. С парохода списать могут!
А Н И С К И Н. Во! Держи бушлат, за тобой… Сколько стоит бутылка «Экстры»? Отдашь, когда я тебя на «Пролетарий» поведу.
М А Т Р О С. Все равно ничего не знаю, никакой связи ни с кем не имею! Пропадай, моя телега, все четыре колеса!.. Бушлат не возьму - все одно мне реки больше не видать, а я без нее…
А Н И С К И Н. Стоп! Встать! Смирна!.. Вот так, молодца! Не можешь, значит, жить без Обишки? Не можешь, а бушлат не берешь! Я те пропаду, Григорьев! Ты - баранаковский?
М А Т Р О С. Но!
А Н И С К И Н. Макара Аверьяновича Григорьева, который одна нога, сын?
М А Т Р О С. Сын.
А Н И С К И Н. Я те пропаду, алкоголик несчастный! Я те так пропаду, что ты… Стой! Не шевельсь, ежели тебя по стойке «смирна» капитан милиции поставил! Одень бушлат. Теперь так: на-пра-ва! Из кабинета шагом - арш!
Под тремя старыми осокорями, на исторической в масштабах деревни скамейке сидели Анискин и Ольга Пешнева. Она была непонятно какая - трезвая или пьяная. Сидела неподвижно, глядела, упершись затылком в черную кору осокоря, на Заречье.
- У меня сколько на счету мужиков пить бросило? - сам себя спросил Анискин и начал загибать пальцы. - Завклубом, Васька Опанасенко, Еремей Костерин, пастух Сидор, что сейчас кнутом щелкает и на коров строжится… Мужики! Пропойцы - не моги трезвыми видеть, а вот… А вот с тобой, бабой, извиняюсь, женщиной справиться не могу, ровно с попом-расстригой Васькой Негановым… Это как так? - Задумался, тоже стал глядеть на розовеющее Заречье. - Правда, фельдшер Яков Кириллович мне говорил, что ежели баба к водке, как грудник к сиське, прильнет, то ее тяжелее отвадить, чем мужика… Такова, говорит, у бабы, виноват обратно, женщины, нервна система и… эта… конституция…
- Ты замолчишь, дядя Анискин, или не замолчишь? Ты понимаешь, что из меня душу вынаешь?
- Да нет, понимаю… Чего мне не понимать, ежели я душу из тебя согласно плану вынимаю…
- Я оттого и пью, дядя Анискин, - пронзительно говорила Ольга, - что безмужня, бездетна, бездружна. Ну, нет на этой земле человека, которому Ольга Пешнева в нужности бы находилась!
- Но ведь это черный круг получается, Ольга! - тихо отозвался участковый. - Безмужня - так кто на тебе женится, если ты всегда насквозь пьяная? Бездетна - так разве тебе можно хоть от кого ребенка заиметь? Бездружна - так… Ну, чего еще можно говорить… Может, лучше помолчим, подумаем?
- Помолчим, дядя Анискин, подумаем…
Ах! Вон он и полыхнул - зеленый луч, которого, мало надеясь на удачу, все-таки ждал Анискин. Тонким прожекторным пучком луч возник в Заречье, скользнул по небу, зазеленил все и - пропал, исчез, точно видение.
- Зеленый луч! - прошептала Ольга Пешнева. - Второй раз в жизни вижу…
- Я в пятый раз, - подражая ее тону и голосу, произнес Анискин. - А есть люди, которые по десяти разов видели, например фельдшер Яков Кириллович… Но дело не в том, Ольга, не в том!
- В чем же, дядя Анискин?
- А в том, что мне тебя при себе самой сейчас придется оставить… Глянь: пароход «Пролетарий» гребет, так у меня на нем дело! - Он поднялся, повернулся к женщине. - Ты еще посиди здесь, Ольга. Послушай, как вот эти оскоря, которые мой прадед еще знал, пошумливают, как закат опускается, как вода под яром побурливает. Посиди! Мне - дело делать…
Ольга подняла голову: налитые слезами глаза, горько опущенные уголки увядших губ.
- Ты чего меня, дядя Анискин, про отставшего матроса не спрашиваешь?
- сказала она. - Он с Веркой Косой дела имеет… Это заради его она две бутылки поставила при своей-то жадности…
- А мне это в известности, Ольга. Мне бы другое узнать: кто Верку Косую на матроса направил?
Ольга подумала.
- По пьянке все было, плохо помню… Только вышла я в полночь на двор Васьки Неганова, слышу: Верка Косая с кем-то шепчется… Приглядываюсь: мужик длиннющий, здоровенный, с гитарой через плечо…
Анискин слушал совершенно спокойно, ну, абсолютно спокойно, то есть так, что ничего в лице не изменилось - было грустным от разговора с Ольгой, таким и оставалось.
- С гитарой? - тихо и спокойно переспросил он. - А заикается, и борода - во!
- Шепотом говорил, не заикается, и бороды не было - это точно, хотя мужик в тени стоял и узнать я его не могла, но будто знакомый…
Густо стояли на верхней палубе разодетые пассажиры, капитан Пекарский на капитанском мостике покрикивал в мегафон: «Левую отдавай! Машине - стоп!», парочка на глазах всего мира целовалась на скамейке верхней палубы. И отъезжающий из деревни народ, что толпился еще на деревянном дебаркадере, тоже был празднично приодет. Поэтому речник Григорьев, стоящий скромно и тихо в толпе, казался грязным неестественным пятном.
Анискин, здороваясь направо и налево, протолкался к матросу, встав за его спиной, призывно покашлял. Потом стал разглядывать верхнюю палубу и нашел того, кого искал, - возле леерной стойки, держась за нее одной рукой, стоял капитан милиции. Когда пароход прилип к борту дебаркадера, Анискин крикнул:
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Привет, Федор Иванович!
- Вы, товарищ капитан, - опять крикнул Анискин, - погодите сходить. Нам надо на пароходе побывать… - И перенес взгляд на капитанский мостик.
- Семен Семенович, полчок, здорово!
- Федор! - загремел в мегафон капитан. - Здорово, полчок! Ну, давай, поднимайся… Эй, пассажиры - на месте! Никому не садиться! Пропустите милицию! А! Григорьев! - Ом спрятал мегафон за спину, и получилось смешно, так как без мегафона голос у Пекарского оказался еще более громким. - Ах, ах! Пропажа нашлась! Григорьев обнаружился! Вот отчего ты, Федор, старого дружка-то вспомнил…
Григорьев, понурый и несчастный, впереди, Анискин - позади, первыми прошли через сложное и пахучее пароходное нутро, поднявшись по ковровым лестницам, оказались у дверей капитанской каюты, возле которых уже стоял капитан из райотдела милиции Игорь Владимирович Качушин.
- Рад вас видеть в полной форме, Федор Иванович! - сказал Качушин. - Рад, рад! Соскучился!
- Взаимно, Игорь Владимирович! Позвольте отозвать вас вон в тот уголок… Григорьев, оставаться на месте!
В уголке пароходного коридора участковый приник к уху Качушина, что-то шептал ему до тех пор, пока не появился капитан Пекарский - здоровый, как медведь, бородатый, как геолог, черный от загара, как негр.
- Здоров, Феденька! Забываешь старых дружков, но - леший с тобой! Иди-иди, не бойся, не сомну! Осторожно буду обнимать, бережно… - Но прежде чем обняться с Анискиным, коротко и властно: - Матрос Григорьев, зайдите в капитанскую каюту, сядьте в кресло справа от стола.
Когда матрос ушел, Пекарский и участковый крепко, по-фронтовому, по-сибирски обнялись.
- Матрос-то из него как, выпестовался?
- Баранаковский же! - ответил капитан. - Макара Григорьева сын… Ах, знаешь! - Он поднял большой палец. - Во матрос, но гибнет… Водка, женщины, карты, буги-вуги - весь джентльменский набор. Списывать придется, Федюк! Я в третий раз не прощаю. - И неожиданно мягко и печально вздохнул.
- Ты вот его привел, а это - дело серьезное!
- Серьезное! - согласился Анискин. - В краже замешан… Сроком попахивает!
В капитанской каюте было много солнца, зеленые блики от воды отражались в графине, играли на линкрусте стен, на корешках книг, многие из которых были тиснены золотом, например «Лоция» или книга с английским названием.
- Продолжайте, Федор Иванович, у меня с дезертировавшим матросом Григорьевым свои дела… - сказал Пекарский. - Григорьев! Матрос не сутулится, не морщится, не дрожит, если даже ведут на расстрел. Сесть прямо!.. Давай, Федор Иванович.
Зачем-то разглядывая потертую кожу планшетки, участковый сказал таким тоном, словно разговаривал с самим собой, а в каюте никого, кроме него, не было:
- Гражданин Григорьев связан с человеком высокого роста, от него получает краденое, но не из рук высокого, а от гражданки Веры Ивановны Косой… Вывод: передаточное звено между деревней и областным центром…
- Выдумка! - просипел матрос.
Анискин медленно повернулся к следователю.
- Игорь Владимирович, разрешите?
- Действуйте, Федор Иванович.
Теперь участковый повернулся к капитану:
- Семен Семенович, ты нас в каюту гражданина Григорьева проводи. Чемоданишки, вещички его перетряхнуть надо. Да кроме тебя еще нам один понятой нужен.
Матрос онемел, выпучился, щеки сами собой ввалились.
Все вместе спустились в самое нутро громадного парохода, почти в машинное отделение, прошагав вдоль узкого, освещенного только электричеством коридора, остановились перед каютой без надписи.
Двухместная каюта с ярусно расположенными спальными полками была пуста, мала, едва вместила вошедших, и участковый попросил:
- Из-за двери ведите наблюденье. Мы с Григорьевым пошукаем…
Участковый в упор посмотрел на матроса.
- Какие чемоданы твои?
Григорьев просипел пропитым и перехваченным страхом голосом:
- У матроса не чемодан, а рундук…
- Ладно! Это чей чемодан? - спросил участковый, вынимая чемодан из дивно-неожиданного места - из-под стола, конец которого и опирался на чемодан, покрашенный и отделанный под дуб. Второй конец матросского стола был прикреплен шарнирами к бортовой стенке каюты. - Это не простой человек придумал, а голова! Боттичелли!
Пауза была велика, трагична, обреченно-зловеща.
- Мой чемодан, - наконец прошептал Григорьев. - То есть не мой, а… я его притащил. Я!
- Что в этом чудном чемодане?
- Не знаю! - честным голосом воскликнул матрос.
На самом деле чемодан был необычным - не было в нем ни застежек, ни замков, а только декоративные накладки, имитирующие замки.
Несколько ловких, незаметных, профессиональных, как у знаменитых «медвежатников», движений сделал Анискин, и чемодан бесшумно открылся. Речник заглянул в него и от страха попятился, зажмурился, съежился так, что показался низкорослым.
- Иконы! - крикнул матрос.
Да, необычный чемодан был наполнен тщательно обернутыми и упакованными иконами. Анискин взял одну, потом вторую, развертывая, внимательно разглядывал их.
- Это из церкви! - объявил он. - Поп жалился, что шибко ценная икона уведена, под названием «Борис и Глеб»… Вот она и есть! Двое парнишонок при горностаевых шапках… Директорских икон здесь, конечно, нет и быть не может! - Он обратился к следователю. - Вот, значит, так получается, Игорь Владимирович. Церковны иконы они уже погрузили на пароход, а матрос нарочно отстал, чтобы притащить и директорские. По одному чемодану оно сподручнее да незаметнее таскать… Позволите сделать задержание гражданина Григорьева? Есть, товарищ капитан! Гражданин Григорьев, вы задержаны, прошу следовать за мной!
В кабинете участкового шел обыкновенный допрос. Анискин и Качушин сидели рядом за столом, а матрос и Верка Косая, одетая нищенски, сидели в разных углах комнаты на тяжелых табуретах.
- Гражданин Григорьев, повторите последние слова, - сердито сказал участковый. - Так частите, что писать не успеваю… Я вам не пишуща машинка… Вот с этих слов повторите: «…Гражданка Косая обещала хорошие деньги, предложила мне провезти на пароходе…».
Матрос сосредоточился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11