Работы в ней – да, под завязку. Риска – сколько угодно. Нервов, отчаяния, неразберихи – тоже хлебай из корыта. И именно на эту часть бойни бросают Зарембу с группой. Если выйдет удача, мгновенно присосутся комментаторы, оценщики, провожающие, встречающие, сопровождающие, подписывающие: «Мы пахали»… Провал – отдуваться подполковнику одному.
– Извини. Я, наверное, перегибаю палку, но это потому, что немного дергаюсь, – откровенно признался Заремба, думая, что я умолк из-за журналистики. – Срок мал, люди не мои, задание темное…
– Ты, главное, не забудь объявиться, когда вернетесь, – повторил я просьбу.
– Успокаивай, успокаивай. Благое занятие, особенно в отношении меня, – распознал мою поспешность подполковник.
– Кремень?
– Не жалуюсь. Иначе не быть мне… – он впервые запнулся на любимой присказке, но закончил: – … пенсионером.
Насчет пенсионерства не знаю, а вот на военном аэродроме в Чкаловском от руководства группой его практически отстранили. Полненький, с капельками пота на глубоких залысинах Вениамин Витальевич сам стал приглашать спецназовцев по одному в комнату, на двери которой красовалась зеленая табличка «Таможня».
Ее успешно проходил каждый, потому что назад не вернулся никто. Даже вызванная вслед за Волонихиным Марина.
– Ох, влезаю я куда-то по самые уши, – оставшись последним, прищурил глаз Заремба. Словно пытался просмотреть через дверь, как оценивают его команду и какова роль его самого в закручивающемся действе.
– Пожалуйста, – в тот же момент пригласили на «таможню» и его. Подполковник протянул мне руку, но расстаться нам не дали.
– Извините, а это кто? – озабоченно спросил спортивного вида парень, работавший дверной ручкой.
– Мой товарищ, – даже не стараясь казаться дружелюбным, ответил Заремба. Обратил свой взор снова на меня. – Давай, до встречи. И будь поосторожнее, мало ли что, – последнюю фразу он произнес шепотом, показав глазами себе за спину.
Никогда не относил себя к паникерам, но тут сердце почему-то екнуло в нехорошем предчувствии. А ведь в самом деле: я невольно соприкоснулся с тайной, о которой скорее всего не должен был знать. О том, как нынче убирают свидетелей, пусть даже и случайных, газеты пишут через день. Сам пишу. И уже порой нет разницы, мафия этим занимается или власть…
– Возвращайтесь, – отметая свои, еще только предполагаемые проблемы, ответил спецназовцу.
За ним захлопнулась дверь. Какая к черту «таможня». Здесь должна висеть табличка «Война».
… Частник, согласившийся подбросить до метро, в прошлой, доразвальной жизни наверняка имел отношение к органам, потому что сразу отметил мою нервозность. Присмотрелся и неожиданно кивнул на зеркальце заднего вида:
– Что, догоняет кто-то?
Мне зеркала показалось мало, я обернулся.
Несколько машин, вылупившись блестящими на солнце глазами-фарами, угрюмо плелись за нами. Какая из них могла принадлежать «наружке», определить оказалось не под силу, и сосед подсказал:
– Посмотри во второй «строчке» бежевую «вольво» За «прокладочкой» из микроавтобуса.
Машина как машина.
– Проверимся, – вошел в непонятный мне раж частник. Впрочем, почему непонятный? Если он в самом деле служил в контрразведке, то в нем сейчас проснется азарт профессионала.
И тогда – держись.
Держался за скобу над дверцей, потому что помчались с такой скоростью и такими перестроениями, что сомневаться, кем был водитель, больше не приходилось. После развала Союза у нас, к сожалению, полстраны оказалось в «бывших». И в первую очередь из тех, кто служил Отечеству, а не заготавливал себе соломку для подстилки. Проснется ли когда-нибудь совесть у нынешних демократов, чтобы хоть на миг забыть о собственном кармане и подумать о России? Откуда свалилась на нас эта свора, где ее взрастили и кто воспитывал? Почему оказались у власти и при деньгах? Как долго планируют жировать? Что станут потом мямлить в свое оправдание? Да и станут ли? Что им мнение других…
– «Наружку» сбросишь в метро, – продолжал получать я инструктаж от парня, неизвестно почему сразу принявшего мою сторону. А вдруг я враг? Или в сегодняшней России тот, кто борется с властью – изначально друг простого народа? – Сделаешь два-три выхода из вагона перед закрытием дверей, пару пересадок – и останешься чист, как кошелек пенсионера. Будь.
Я продолжал не верить в слежку за собой. В честь чего она? Заремба выполняет хоть и деликатное, но правительственное задание, я – военный журналист, а не шалава из бульварной газетенки, способная растявкать любое слово по белу свету. Зачем «наружка»? Если у кого-то возникли ко мне вопросы – задавайте откровенно, мне скрывать нечего.
Убеждал себя так, а сам ввинчивался в толпу у турникетов. Бежал по эскалатору, несколько раз принимая вправо и пропуская текущий следом поток вперед. Потом понял, что внизу меня ждать еще удобнее и прекратил попытки перехитрить собственную тень. А вдруг меня захотят убрать?
Чушь.
Мелькнувшая мысль показалась настолько нелепой, что усмехнулся сам. Но сам и почувствовал, что улыбочка-то вышла настороженной. А тут еще на глаза попалась неестественная парочка в переходе: парень в инвалидной коляске без ног просит милостыню, а рядом старушка продает пензу, которой оттирают мозоли на пятках. И это не парадоксы московского метро. Это сегодняшняя жизнь России. Где молодым парням отрывает ноги в непонятных разборках, а матерей заставляют торговать, чтобы выжить. Это Россия, где законы и нравственность – разные вещи. Где власть и народ – совсем не одно и то же. Где не в чести честь и единство слова и дела…
Нет, в такой России могут убить свои. Могут. Поэтому, не забывая советы водителя, несколько раз выскакивал из вагонов через закрывающуюся дверь. Пропускал электрички, переходил на противоположные пути, словно проехал свою станцию. И старался увидеть тех, кто станет дергаться вслед за мной.
Но или я был дилетант в шпионских штучках, или никакой слежки не велось: ничего не увидел. C тем и приехал домой. Зато дома младшая дочь наябедничала на старшую:
– А Таня днем не хотела идти со мной играть.
Таня… В эти дни очень часто вспоминал ту, в честь кого это имя появилось в нашей семье.
– А что ты ищешь? – не отступала младшая, когда полез в самые дальние шкафы за самыми дальними блокнотами. Телефон «коммуналки» сохранился. Пока жена не пришла с работы, торопливо набрал код и номер.
– Алло, кого вам надоть? – послышался старческий голос.
– Баба Степанида?
– Щас мущинский голос позову, а то ничего не слышу. Петь, подойди, возьми трубку.
Быстрее Петра пришла моя жена. Она завозилась с замком, и я торопливо спросил:
– Дядь Петя, Таня дома?
– А кто говорит?
– Квартирант ваш стародавний. Она дома?
– Сейчас нету. Как мужа убили, так уехала домой. Но скоро обещалась вернуться. Хочешь увидеть, бери бутылку и приезжай. Но только вот кто ты, не припомню.
Кто я такой? Трус и бездарь.
– Ну что, лентяи, – добавила с порога эпитетов и жена. – За хлебом-то хоть сходили?
– Ты приедешь? Ждать? – не желал расставаться с надеждой на халявную выпивку дядя Петя.
Вряд ли. Жизнь всегда приземленнее мечтаний – это уже понято и пройдено. Хотя кто нас постепенно отучает от поэзии? Только потому, что в ней, несмотря на легкость, все намного строже – ритм, рифма…
Какая рифма к слову Таня? Любовь? Медленно положил трубку на пузатый серый телефон. Надо идти за хлебом…
Глава 5. В пасти одинокого волка
Через лощину – пулей. Один бежит – остальные прикрывают. Движение по лесу – в шахматном порядке. Следом в след давно не ходят, здесь не детская игра в шпионы. Засаду следует ожидать в любое мгновение, и основное при выстрелах в упор – не оказаться под одной очередью.
Привал – каждый и отдыхает, и сторожит самого себя. Плюс прикрывает спину товарища. Нет нужды беспокоиться и за свою – прикроют другие.
«Онемели», лишь ступив на территорию «свободной и независимой Ичкерии». Да и о чем разговаривать – идти надо. Поглубже в пасть тому волку, что выбран чеченцами для своего символа и застыл на зеленых знаменах и эмблемах. Когда хищник откусывает руку? Если пытаешься вырваться. А все нужно делать наоборот: если хватает тварь руку, засовывают ее как можно глубже ей в пасть. Тогда зверь захлебывается, сам разжимает зубы и отскакивает в сторону.
В тылах Ичкерии разведчику спокойнее. В тылах боевики хвастливее и беззаботнее. Федералы, конечно, могут «позвонить» в любое селение, но такое случается не часто, а на войне на подобном не зацикливаются. Нет-нет, в тылах хорошо – хоть в своих, хоть у противника.
– Дальше сами.
– Добро.
Заремба протянул руку казакам, которые вели его группу тайными тропами в нужный квадрат.
Еще одна страничка чеченской войны, мало афишируемая, но от того не исчезнувшая – участие в ней добровольцев-казаков. В первую голову – терских, пятигорских. Два батальона станичников, полулегально поставленные на довольствие армии, умываясь кровью, два года тянули солдатскую лямку на чеченском фронте.
Бились казаки с чеченами люто, друг друга в плен не брали. На них, полулегальных черновых войны, и вывели Зарембу: эти проведут незаметно хоть до самого Дудаева, если он жив. Довели. До отметины на карте, которую оставил ногтем атаман. В действительности это оказалось опушкой дубовой рощи, где им и предстояло расстаться.
– Быть удаче, – все три казака-проводника подняли вверх автоматы.
– Быть, – в ответ отозвалась группа. Сказали хотя и полушепотом, но вместе получилось достаточно громко для спецназа, Однако Заремба на этот раз простил прокол: иногда важнее настрой подчиненных, даже если он не стыкуется с конспирацией.
Казаки развернулись в обратную сторону – немолодые уже, наверняка отцы семейств. А служи они в армии, подбирались бы уже к погонам подполковников. Что их заставило взять в руки оружие? О романтике говорить глупо. Только близость дома и желание остановить войну как можно дальше от него. Да и показать беспокойному соседу, что рядом тоже не олухи. И тот, кто покажет зубы, в ответ получит зуботычину, а не заискивающую улыбочку.
Разведчики провожали взглядами казаков до тех пор, пока те не скрылись за склоном. Не заостряли внимания, но каждый понял, что обрывалась последняя ниточка, связывающая их с мирной жизнью, Родиной.
Правительство хотя и твердило, что Чечня – неотъемлемая часть России и наша Родина, но после всего свершившегося русские не особо-то и желали иметь в кровном родстве такого шумливого и чванливого братца.
Барьер, когда трудно представить уход от России какого-то народа, оказался преодолен, и русские сами начали требовать от правительства: дайте всем «независимым» полную свободу. Наиполнейшую. Но – с обязательным закрытием всех границ, введением таможен, исключением из рублевой зоны. И пусть та же Чечня попробует жить самостоятельно, не имея внешних границ с другим миром. И посмотрим, кто к кому первый приедет с поклоном…
Но то политика, эмоции, а Заремба стоял с группой на грешной земле в грешное время.
– Все! – оборвал, отрезал он и прошлое, и наступившее гиблое настроение.
Сделал это, возможно, слишком грубо, ведь не солдаты из стройбата стояли перед ним. Но в то же время именно потому, что не желторотые юнцы влезли в Чечню, они его и поняли. Жизнь каждого зависла на волоске, а волосок этот всякий способен оборвать. Им ли не знать этого…
– Не станем о грустном, – грустно, но улыбнулась Марина. Оказалось, что худо-бедно, но за неделю в группе научились улавливать и устанавливать общее настроение. Это несколько обрадовало подполковника, и он с уже большим оптимизмом оглядел команду. Взгляд невольно остановился на Марине. На «Таможне» Вениамин Витальевич мягко, но непоколебимо отвел все его попытки исключить девушку из операции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32