Выбравшись из могилы и благоразумно поселившись у племянницы, он узнает, что ему ровным счетом ничего не угрожает. Подумав, воскресший из мертвых понимает, что Смирнов просто "купил" его, объявив себя палачом-ликвидатором бандитской группировки Центнера.
Убедившись, что догадка верна, он незамедлительно возвращается на службу. В результате этого возвращения Евгения Александровича и Марью Ивановну "одевают камнем" в квартире последней. А чтобы им не было скучно, к ним привозят ранее забетонированных Стылого и Бориса Михайловича (последний был наказан теневым руководством "Северного Ветра" за развал организационно-воспитательной работы на фирме).
Комната, в которую их поместили, представляла собой бывший тайный кабинет Паши Центнера. Без воды и еды они прожили бы в ней не более пяти-шести дней.
Оставшись с глазу на глаз (бетонная конура Евгения Александровича стоял напротив конуры Марьи Ивановны, а конура Стылого – напротив конуры его начальника), пленники перессорились. И Смирнов узнал от Стылого, что убийство Паши Центнера заказала ему... Марья Ивановна. Заказала на деньги Центнера, и заказала с условием, что Смирнов будет принимать непосредственное участие в ликвидации ее грозного любовника и хозяина.
Узнав это, Евгений Александрович, рассердился на женщину, но ненадолго. Он чувствовал, что так искусно использовать неожиданно сложившуюся ситуацию, то есть одним действием избавиться от навязавшегося гангстера, привязать к себе полюбившегося человека и отвадить его от соперницы, может только человек, на которого можно положиться.
Смерть маячила в двух шагах, Марья Ивановна, была на последней черте. И Смирнов простил любовницу. Не только простил, но и признался, что, несмотря ни на что, питает к ней нежные чувства и не без оснований подозревает, что сразу же после освобождения не сможет не предложить ей руку и сердце.
В освобождение никто из пленников в тот момент, естественно, не верил. Однако Смирнову удалось найти выход. Точнее не выход, а дело, сделав которое, они смогли бы избежать смерти.
Евгений Александрович вспомнил бандита Резвона, встретившегося ему в горах Зеравшано-Гиссара. Этот бандит-интеллектуал всегда оставлял своим жертвам шанс на спасение. Оставлял, надеясь, что сам, попав в безвыходную ситуацию, получит такой же шанс.
Марья Ивановна, послушав разглагольствования Смирнова, сказала, что и Паша Центнер страдает подобным бредом. Она поведала товарищам по несчастью, что бандит, многие годы мучивший ее своей любовью, свято верит в "Крайнюю Мазу" или некое Божество Последнего Шанса и, потому, приговаривая кого-то к смерти, всегда приносит ему, этому божеству жертву, оставляя своей жертве хоть и мизерный, но шанс на спасение.
Поразмыслив, пленники нашли этот шанс (или почти этот) и смогли выбраться на свободу.
Паша Центнер не стал их преследовать. Он верил, и не без оснований, что "Крайняя Маза сявок не зырит".
5. Пили чай и говорили о погоде
Дача Святослава Валентиновича располагалась в четырех километрах от железнодорожной станции Переделкино и ничего особенного не представляла. Подойдя к ней неспешным шагом, Евгений Александрович увидел обычный для интеллигентных или престарелых хозяев посеревший некрашеный забор, в нем – покосившуюся калитку и двустворчатые ворота, за ним – купы яблонь и чахлых августовских вишен. Слева к даче примыкала другая с точно такой же оградой, справа – узенький переулок.
Калитка была приоткрыта. Смирнов, поколебавшись, вошел и тут же был атакован черной ирландской овчаркой, доброжелательно вилявшей хвостом.
Почесав ее за ухом, Евгений Александрович обнаружил себя в неухоженном саду, за которым виднелся внушительного вида дом с мезонином. К нему вела дорожка, выложенная красным кирпичом и обсаженная ландышами и лилиями. Последние, судя по их виду, давно выродились и не цвели.
Некоторое время Смирнов стоял, решая, какие засохшие яблоневые ветви он спилил бы в первую очередь. Вывела его из созерцательного состояния собака, требовательно сунувшая ему голову под руку. Почесав ей темя, на этот раз обстоятельно, Смирнов направился к дому.
На открытой веранде, встроенной в тыльную его сторону, среди чуждых духом белых пластиковых кресел размышлял о бренности существования тяжелый старинный стол. На одном из кресел сидела в закрытом коричневом платье грузная шестидесятилетняя женщина в дымчатых очках, скрывавших косоглазие; на другом, располагавшемся напротив, мерно раскачивалась русоволосая, голубоглазая (и не по годам серьезная) семи или восьмилетняя девочка, чем-то похожая на кареглазую шатенку Полину, дочь Смирнова. Серебряная чайная ложечка удилами торчала из уголков ее упрямо сжатого рта. На столе перед девочкой прощался с полнотой жизни наполовину опорожненный стаканчик с вишневым йогуртом.
– Я – Евгений Александрович, – поздоровавшись, представился Смирнов. – Святослав Валентинович, вероятно, говорил вам обо мне.
Не ответив, Вероника Анатольевна стремительно поднялась и ушла в дом. Лена, проводив ее укоризненным взглядом, обернулась к Смирнову.
– Папушке не навится, что папа пигласил вас в гости, – сказала она, продолжая играть лошадку, закусившую удила.
– Я ее понимаю, – покивал Евгений Александрович, присаживаясь рядом с дочерью Кнушевицкого, оказавшейся донельзя худенькой, почти прозрачной. Та, посмотрев на него внимательными и глубокими глазами, вынула ложку изо рта, забросила ее в стаканчик с йогуртом и спросила серьезно:
– А вы меня тоже будете допрашивать?
Стаканчик опрокинулся. Йогурт показал белый язык.
– Жаль вкусный, наверное, был, – вздохнул Смирнов, не любивший перевода продуктов.
– Там много в холодильнике. Хотите, принесу?
– Бабушка не заругает?
– Йогурт покупает папа, – отчеканила Лена и пошла в дом. Через минуту она вернулась со стаканчиком и белой пластиковой ложечкой.
– Ты папу, наверное, очень любишь, – сказал Евгений Александрович, распробовав угощение.
– Да, очень.
– А вот моя дочка Полина, она всего на год тебя старше, ко мне не очень хорошо относится.
Через всю веранду наискосок пробежала деловая мышь. Собака, лежавшая под ногами Смирнова, зарычала, провожая ее негодующим взглядом.
– Вы, наверное, развелись с ней? – спросила Леночка, погладив собаку ногой.
– Ну, не с ней, а с ее матерью.
– Моя бабушка тоже недавно хотела, чтобы папа развелся с мамой... Она кричала на него, топала ногами, говорила, что отравится.
В дверях дома тенью отца Гамлета возникла Вероника Анатольевна. Зло погрозив внучке указательным пальцем, она исчезла также стремительно, как и появилась.
– Но вы не обижайтесь на свою Полину, – продолжила девочка, отреагировав на вольт бабушки гримасой недоумения. – Она вас тоже любит. Просто ей про вас нехорошие слова говорят...
– Да, говорят, – вздохнул Смирнов.
– Что вы распущенный, что у вас разные женщины, что вы сегодня не позвонили, потому что не любите?
Смирнов задержал на лице девочки взгляд. Все перечисленное Полине говорили, причем говорили с расчетом, как сейчас выражаются, на утечку информации.
– Да, вот, говорят, – вздохнул он. – Но я особенно не сержусь. Когда человек делает что-то плохое, значит, он – несчастный, и его просто надо пожалеть.
– Некоторых нельзя пожалеть. Вот Иру Картузову с Цветочной мать после развода второй год из дома не выпускает, даже в школу...
Слово "мать" девочка произнесла с неприязнью в голосе. "Похоже, это слово у нее ассоциирует с лишь неприятными воспоминаниями" – подумал Смирнов и сказал, с уважением глядя на собеседницу:
– Бьюсь об заклад, что папа проводит с тобой не менее трех часов в день, Ты такая бойкая.
– Да, проводит. Он даже иногда убегает с работы, особенно, если погода хорошая и меня можно сводить на речку или на детскую площадку.
– А мама? Ты ее вспоминаешь?
Девочка, опустив голову, сжалась в беззащитный комочек. К счастью, в это время клацнул засов калитки. Лена, мгновенно изменившись в лице, опрометью слетела с веранды и, сопровождаемая выскочившей из конуры собакой, побежала по мощеной кирпичом дорожке с радостным криком: "Папочка приехал, папочка!"
Через минуту перед верандой стоял Святослав Валентинович. В одной его руке был пакет с продуктами, в другой – кейс. Леночка сидела у папочки на шее, пачкая туфельками его дорогой светло-серый костюм и самозабвенно облизывая тающее мороженое на палочке. Собака, крутя хвостом, смотрела то на лакомство, то на девочку.
Потом они пили чай с медом и говорили о погоде. После второй чашечки Евгений Александрович, увидевший и узнавший все, что он хотел увидеть и узнать, сказал, что ему пора уходить и попросил Кнушевицкого проводить его до калитки.
– Вы хотите посекретничать с папой? – догадалась Леночка.
– Точно, – подмигнул ей Смирнов. – Я, понимаешь, хочу открыть кабачок где-нибудь в центре Москвы, а твой папа – прекрасный специалист по созданию коммерческих предприятий.
У калитки они поговорили с пару минуту. Евгений Александрович узнал, что родителей покойной жены Святослава Валентиновича давно нет в живых, также, так же как и его отца, погибшего на фронте. Объяснив, как можно незаметно пройти в дом Регины, Кнушевицкий извинился за поведение Вероники Анатольевны.
– Она очень нас любит, неистово, можно сказать, любит, – сказал он, виновато улыбаясь. – Но, как понимаете, моя решимость любой ценой вызволить Регину ее, мягко говоря, раздражает...
Пожимая ему на прощанье руку, Смирнов увидел, что она покрыта множеством небольших и хорошо залеченных шрамов. Такие же шрамы он увидел на левой руке, а также шее "клиента".
– Это я в детстве в ежевику упал, – застенчиво улыбнулся Кнушевицкий, поняв, что привлекло внимание гостя.
– А меня в нее девчонки толкнули, – показывая свои руки, рассмеялся Евгений Александрович.
6. Архангельский, Пуаро и компания
В дом Регины Смирнов намеревался проникнуть с одной единственной целью – он хотел узнать, почему Святослав Валентинович готов ради освобождения любовницы пойти по миру, сопровождаемый старенькой матерью и семилетней дочерью, не знающей, что такое голод, разбитая обувь и ночевка в подвале среди обовшивевших товарищей по участи.
Перед тем как пройти в переулок, из которого можно было скрытно попасть на участок Регины, Смирнов посидел на скамеечке, притулившейся к забору у ее калитки.
Стоял теплый летний день, самый его откровенный краешек, вокруг было ни души, поскольку живая душа не могла не почувствовать, что в такую пору грех копаться в земле, собирать улиток и пасынковать томаты, что грех не растратить эти чудесные часы на берегу задумчивого пруда или неспешной речки в компании с друзьями, пивом и шашлыками.
Помечтав о пикнике с Марьей Ивановной и дочерью Полиной, Смирнов принялся осмысливать сведения, почерпнутые им в доме Святослава Валентиновича.
"Брак сына с женщиной, которую в любое время суток может увезти наглый грузин в кепке, конечно же, не радовал Веронику Анатольевну. Могла она отравить невестку?
Могла. Леночка говорила, что бабушка грозилась отравиться...
Нет, не могла... Девочка, наверное, придумала это. Мама отравилась, бабушка отравилась – все это понятно.
Или могла... Как она нервно ушла, увидев меня. Так поступают лишь импульсивные люди. Так, в порыве, в импульсе, в истерике и отравила. Осерчала в очередной раз на Кристину, вбежала в дом, безумный взгляд остановился на антресолях, на которых с давних пор хранилась картонная коробочка с опасным пузырьком. И все – взгляд родил действие. Принесла стул, достала коробочку, сыпанула из пузырька в любимую кружку невестки и перед ее приходом с работы ушла с внучкой к подружке...
Нет, все это надумано. Регину убила не она. Черт, что будет, если Маша озвучит имя убийцы первой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18