Кристина была несчастным человеком, потому, наверное, и была талантлива. С мужем у нее не было никаких отношений, и жила она с... ну, в общем, вы догадываетесь, с кем она жила. Он по-своему любил Кристину. Ну а девочка, если не терпела, то переносила его как нечто в жизни необходимое... Мы, евреи, это хорошо понимаем.
– Как необходимое зло?
– Да. Он многое для нее сделал, он, можно сказать, спас ее. У нее были деньги, она могла свободно работать, ходить по своим тусовкам и богемам, ездить за границу. Он даже позволял ей чуть-чуть иметь мимолетных любовников...
– И чем же она ему за все это платила?
– Это сложный вопрос... Он хотел любви, он видел, как много ее у Кристины... Видел, и раз за разом понимал, что она, эта любовь, не про него. И не потому, что она не может одарить его ею, а потому что знал, что в ней, в этой ее любви, он будет, как муха в кипяченом молоке. И мстил, как нормальный человек...
– Как мстил?
– Как-то раз она сидела, вон, за тем столиком с пожилым человеком, то ли скульптором, то ли художником из провинции. Он был такой плюшевый, такой внимательный, он говорил ей "Вы", называл сударыней и делал умопомрачительные комплименты. А она смотрела на него такими глазами, что я, вы не поверите, стоял за кулисами и ревновал, как живой Владимир Ленский. И в это время вошел Володя с какими-то нестройными людьми и все увидел... Володя всегда все видит. Он подошел к ней, что шепнул на ухо, она встала, все еще счастливая изнутри, и пошла за ним... Они пробыли в его кабинете всего пять минут. Он трахал ее, вы извините меня за это некультурное слово, но он действительно трахал ее, как дешевую проститутку. Я видел, как он выходил, застегивая ширинку, я специально подошел, чтобы видеть это, потому что нормальный человек должен все это видеть, чтобы случайно не стать животным. Причесавшись у зеркала и тщательно поправив галстук, он пошел к людям, которые с ним пришли, посадил их за стол, и они начали громко смеяться. А я пошел к Кристине. Она сидела за столом и смотрела на себя в зеркало. Нет, она не была несчастной на внешний вид, слезы не текли по ее щекам. Когда я подошел и сел рядом на свою табуретку, она посмотрела на меня и сказала: "Знаешь, Изя, я, кажется, знаю, что можно сделать из того гадюшника на Мясницкой". Да, она так и сказала, эта женщина...
Смирнов закурил. Посмотрев на него, смятенного услышанным, маленький еврей расстроено покачал головой и ушел. Через некоторое время перед Евгением Александровичем стояло блюдо с порезанными телячьим языком, бужениной и овощами и графинчик водки.
– Если вы пили с вашим приятелем водку, то от вина у вас заболит голова, – сказал Изя, ставя последний на стол.
Растроганный вниманием Смирнов налил рюмку, выпил залпом. Закусил языком. Похрустел болгарским перцем. Оглянулся вокруг. Злой дух Эгисиани не витал более под сводами зала.
– Вы все услышали от меня? – спросил старый еврей, с удовольствием наблюдая за переменами, происходящими в лице неожиданного посетителя.
– Да, – коротко ответил Евгений Александрович. – Практически все. Теперь я знаю, кто убил Кристину.
– Володя не мог этого сделать, – покачал головой смотритель ресторана. – Он скорее умер бы сам. Кристина делала из его зла красоту. Она рожала от него красоту. Я уверен, вы читали "Всю королевскую рать" Уоррена. Там Вилли Старк, губернатор Америки, говорил, что добро можно делать только из зла, потому что его больше не из чего делать.
– А что делал Эгисиани из ее добра, из ее красоты?
– Это интересный вопрос! – расцвел смотритель ресторана. – Очень интересный!
– Так что он делал из ее добра? – переспросил Смирнов, нанизав на вилку смачный кусочек языка.
– Из ее добра и красоты он делал себе нервозность, разве это не ясно умному человеку? – укоризненно проговорил Изя. – Он делал нервозность для себя и своих друзей, а разве это нехорошо, когда нехороший человек волнуется из-за нервов и укорачивает себе жизнь неспокойным сном? Я вам скажу, что я говорил об этом Кристине, и она хорошо меня поняла.
– Вы говорили это Кристине!? – вилка с языком застыла в воздухе.
– Да, я говорил это Кристине. Разве нормальный человек может жить после изнасилования, после двух, трех изнасилований, если ему не говорили об этом?
– Это что-то еврейское. Прививка против изнасилования.
– Да, это еврейское, хотя Кристина была русская. И ближе по сердцу ей была русская альтернатива...
– Спиться или лечь на амбразуру?
– Вы меня понимаете, как я себя. Выпейте еще, вам станет хорошо.
Смирнов выпил и закусил. Похрустел огурцом. И, потянувшись за сигаретами, сказал с легким упреком:
– И вы тут работаете...
– А что делать? – пожал плечами Изя, – У меня внучка пойдет работать, вы знаете, куда, если я не буду сидеть здесь в одиночестве и вспоминать бездумно прожитые годы.
– При вашей посещаемости можно заработать на высокие каблучки для внучки?
– Я сижу на зарплате, и кое-кто иногда заходит. Знаете ли – это Москва, в ней так легко заблудиться.
– Вы сидите на зарплате?
– Естественно. Володя мне платит как смотрителю...
– Склепа Кристины?
– Вы опять угадали. С вами приятно разговаривать.
Смирнов задумался, глядя на графинчик с водкой. Ему захотелось к Марье Ивановне.
– Вы сейчас идите, – сказал ему старый еврей. – Через полчаса иногда заходит Володя, а это вам надо?
– У вас есть шоколад или конфеты в коробке?
– Спрашиваете, молодой человек.
– Принесите мне на ваш выбор и рассчитайте.
Через пять минут перед Смирновым лежал счет и большая коробка шоколадного ассорти. Выпив на дорогу рюмку, Смирнов рассчитался, не забыв о чаевых, и, подмигнув смотрителю, пошел к выходу.
– Вы забыли свои конфеты! – крикнул ему вслед Изя.
– Они для вашей внучки, – обернувшись, помахал рукой Евгений Александрович.
– Заходите с вашей очаровательной супругой, я буду вас ждать, – помахал в ответ старый еврей.
16. В ивняк на берегу и в заросли сирени
К даче Святослава Валентиновича Марья Ивановна подошла в седьмом часу. На веранде сидели дремлющая Вероника Анатольевна с вязаньем на коленях и Леночка. Перед последней стояла тарелка с макаронными финтифлюшками и котлеткой. Вторая котлетка была нанизана на вилку, которой девочка что-то чертила в воздухе.
Заслышав шаги, Вероника Анатольевна встрепенулась. Разглядев гостью, догадалась, что видит коллегу Смирнова, тут же опустила голову и принялась демонстративно вязать.
Увидев торт в руках Марьи Ивановны, Леночка бросила вилку на стол, сбежала с веранды к гостье, взяла ее за руку и, говоря: "Вы жена Евгения Александровича, я знаю, папа говорил, что вы красивая", – повела к столу.
– Добрый вечер, Вероника Анатольевна, – поздоровалась с хозяйкой Марья Ивановна, располагаясь на стуле, отодвинутом от стола девочкой. – Я и в самом деле коллега Евгения Александровича и пришла к вам по делу...
– Святослава Валентиновича нет дома. И придет он поздно, – ответила женщина, продолжая вязать.
– Я хотела поговорить с вами...
– Вы совершенно напрасно к нам ходите. Та правда, которую вы ищете за деньги сына, никому не нужна, в том числе и ему самому.
– Она нужна женщине, которая сидит в тюрьме по судебной ошибке. Надеюсь, вы знаете, что такое российская тюрьма?
– Ее надо было посадить десять лет назад! – злорадно выпалила Вероника Анатольевна, наконец, подняв глаза. – На всю ее подлую жизнь! По ней не то, что тюрьма, по ней каторга, по ней ад плачет. Недаром, то пожар у нее, то газ взрывается!
– Бабушка говорила мне, что Регина Родионовна очень плохая женщина, – подтвердила Леночка, усаживаясь за стол. – И что у нее по участку приведения с луком и стрелами бродят и потому ходить туда нельзя.
Вероника Анатольевна недоуменно взглянула на внучку. Та, скорчив забавную рожицу, показала ей кончик языка и принялась раскачиваться на стуле. Делала она это, упираясь руками в край стола и сосредоточенно глядя в сад ничего не выражающими глазами.
– С ней это часто случается, – вздохнула Вероника Анатольевна, вновь принимаясь вязать. – Часами раскачивается. А ночью кричит... Не вовремя вы затеяли это расследование.
– Вовремя, вовремя... – сказала Лена, продолжая раскачиваться. – Не ровен час, еще кого-нибудь подстрелят.
– Как вы думаете, кто мог стрелять в Евгения Александровича? – спросила Марья Ивановна, благодарно посмотрев на девочку. – Или вы, в самом деле, верите в приведения, вооруженные самострелами?
Вероника Анатольевна решительно поднялась, собираясь немедленно скрыться в доме. К счастью для Марьи Ивановны у веранды появился мальчик лет десяти-одиннадцати.
– Можно я поиграю в саду с Леночкой? – вежливо спросил он у Вероники Анатольевны. – У папы сейчас гости, и он отпустил меня на полтора часа.
– Можно, Петя, можно, – закричала девочка, спархивая со стула.
Спустя минуту дети исчезли за деревьями. Проводив их взглядом, Марья Ивановна посмотрела на хозяйку, примирительно улыбаясь.
– Что вы от меня хотите? – сдалась Вероника Анатольевна. Хорошее воспитание не позволило ей оставить гостью одну.
Марья Ивановна посчитала благоразумным не возвращаться к вопросу о том, кто мог стрелять в Евгения Александровича. Решив сначала наладить отношения с негостеприимной хозяйкой дома, она попросила:
– Расскажите мне о себе. Я вижу, вам нелегко приходится с сыном и внучкой?
Вероника Анатольевна раскрыла рот, собиралась говорить, но тут из-за деревьев вылетела Леночка. Вбежав на веранду, она раскрыла коробку с тортом, отрезала два куска (один с розочкой, другой без таковой), вытряхнула на скатерть из соломенной корзиночки приготовленный к обеду хлеб, опустила в нее добычу и была такова.
– Совсем не слушается, – недовольно сказала Вероника Анатольевна вслед внучке. – Вся в отца.
– Это не страшно, главное, я вижу, она вас любит. Расскажите, пожалуйста, о сыне.
– Он был послушным, вдумчивым мальчиком, пока не попал в когти этой ободранной лисицы...
– Вы имеете в виду Регину Родионовну?
– А кого же еще? Я двадцать лет его воспитывала, двадцать лет учила уму-разуму, музыке учила, пению, двадцать лет ночей не спала. Вы знаете, я даже ни разу его по головке не погладила, ни разу не поцеловала, от груди отняла в пять месяцев – хотела, чтобы он вырос независимым и самодостаточным человеком. Двадцать лет воспитывала в строгости, а эта змея поманила его пальчиком из-за забора, и он ушел. Что только я не делала, чтобы отвадить его от этой женщины! До нее он с Кристиной дружил, одноклассницей, она серенькой мышкой тогда была, так я к ней ходила, говорила, что Слава любит ее, но только стесняется признаться. Письма ей от его имени писала. Однажды даже за руку привела. А он поднялся, весь красный от досады, и ушел, хлопнув дверью. После этого мне ничего не оставалось делать, как идти к Регине. Что ж, я пошла и сказала, что у сына есть невеста и она должна оставить его в покое. И что вы думаете? Эта змеюка подколодная улыбнулась так спокойно и сказала, как будто от оброненной копейки отказывалась: "Нет проблем, пусть женится. Я скажу ему". Вы представляете – она ему скажет!
– И он женился...
Вероника Анатольевна сняла очки и принялась протирать их фланелью. Усталое ее лицо в старческих пятнах, белесый глаз, смотрящий в сторону, вызвали у Марьи Ивановны пронизывающее сострадание.
– Да, женился... Потому что Регина уехала в длительную командировку в Англию. После ее отъезда Слава стал встречаться с Кристиной, водил ее по театрам, концертам, боулинг-клубам. Я нарадоваться на них не могла. Она похорошела, Слава тоже как на крыльях летал. Через неделю после свадьбы Кристина забеременела. Хозяйкой оказалась так себе, все большее лежала с карандашом в руках, рисунками своими обложившись. Все Слава делал – и в магазины ездил, и готовил, что она любила. Даже ее нижнее белье стирал – нравилось ему, видите ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Как необходимое зло?
– Да. Он многое для нее сделал, он, можно сказать, спас ее. У нее были деньги, она могла свободно работать, ходить по своим тусовкам и богемам, ездить за границу. Он даже позволял ей чуть-чуть иметь мимолетных любовников...
– И чем же она ему за все это платила?
– Это сложный вопрос... Он хотел любви, он видел, как много ее у Кристины... Видел, и раз за разом понимал, что она, эта любовь, не про него. И не потому, что она не может одарить его ею, а потому что знал, что в ней, в этой ее любви, он будет, как муха в кипяченом молоке. И мстил, как нормальный человек...
– Как мстил?
– Как-то раз она сидела, вон, за тем столиком с пожилым человеком, то ли скульптором, то ли художником из провинции. Он был такой плюшевый, такой внимательный, он говорил ей "Вы", называл сударыней и делал умопомрачительные комплименты. А она смотрела на него такими глазами, что я, вы не поверите, стоял за кулисами и ревновал, как живой Владимир Ленский. И в это время вошел Володя с какими-то нестройными людьми и все увидел... Володя всегда все видит. Он подошел к ней, что шепнул на ухо, она встала, все еще счастливая изнутри, и пошла за ним... Они пробыли в его кабинете всего пять минут. Он трахал ее, вы извините меня за это некультурное слово, но он действительно трахал ее, как дешевую проститутку. Я видел, как он выходил, застегивая ширинку, я специально подошел, чтобы видеть это, потому что нормальный человек должен все это видеть, чтобы случайно не стать животным. Причесавшись у зеркала и тщательно поправив галстук, он пошел к людям, которые с ним пришли, посадил их за стол, и они начали громко смеяться. А я пошел к Кристине. Она сидела за столом и смотрела на себя в зеркало. Нет, она не была несчастной на внешний вид, слезы не текли по ее щекам. Когда я подошел и сел рядом на свою табуретку, она посмотрела на меня и сказала: "Знаешь, Изя, я, кажется, знаю, что можно сделать из того гадюшника на Мясницкой". Да, она так и сказала, эта женщина...
Смирнов закурил. Посмотрев на него, смятенного услышанным, маленький еврей расстроено покачал головой и ушел. Через некоторое время перед Евгением Александровичем стояло блюдо с порезанными телячьим языком, бужениной и овощами и графинчик водки.
– Если вы пили с вашим приятелем водку, то от вина у вас заболит голова, – сказал Изя, ставя последний на стол.
Растроганный вниманием Смирнов налил рюмку, выпил залпом. Закусил языком. Похрустел болгарским перцем. Оглянулся вокруг. Злой дух Эгисиани не витал более под сводами зала.
– Вы все услышали от меня? – спросил старый еврей, с удовольствием наблюдая за переменами, происходящими в лице неожиданного посетителя.
– Да, – коротко ответил Евгений Александрович. – Практически все. Теперь я знаю, кто убил Кристину.
– Володя не мог этого сделать, – покачал головой смотритель ресторана. – Он скорее умер бы сам. Кристина делала из его зла красоту. Она рожала от него красоту. Я уверен, вы читали "Всю королевскую рать" Уоррена. Там Вилли Старк, губернатор Америки, говорил, что добро можно делать только из зла, потому что его больше не из чего делать.
– А что делал Эгисиани из ее добра, из ее красоты?
– Это интересный вопрос! – расцвел смотритель ресторана. – Очень интересный!
– Так что он делал из ее добра? – переспросил Смирнов, нанизав на вилку смачный кусочек языка.
– Из ее добра и красоты он делал себе нервозность, разве это не ясно умному человеку? – укоризненно проговорил Изя. – Он делал нервозность для себя и своих друзей, а разве это нехорошо, когда нехороший человек волнуется из-за нервов и укорачивает себе жизнь неспокойным сном? Я вам скажу, что я говорил об этом Кристине, и она хорошо меня поняла.
– Вы говорили это Кристине!? – вилка с языком застыла в воздухе.
– Да, я говорил это Кристине. Разве нормальный человек может жить после изнасилования, после двух, трех изнасилований, если ему не говорили об этом?
– Это что-то еврейское. Прививка против изнасилования.
– Да, это еврейское, хотя Кристина была русская. И ближе по сердцу ей была русская альтернатива...
– Спиться или лечь на амбразуру?
– Вы меня понимаете, как я себя. Выпейте еще, вам станет хорошо.
Смирнов выпил и закусил. Похрустел огурцом. И, потянувшись за сигаретами, сказал с легким упреком:
– И вы тут работаете...
– А что делать? – пожал плечами Изя, – У меня внучка пойдет работать, вы знаете, куда, если я не буду сидеть здесь в одиночестве и вспоминать бездумно прожитые годы.
– При вашей посещаемости можно заработать на высокие каблучки для внучки?
– Я сижу на зарплате, и кое-кто иногда заходит. Знаете ли – это Москва, в ней так легко заблудиться.
– Вы сидите на зарплате?
– Естественно. Володя мне платит как смотрителю...
– Склепа Кристины?
– Вы опять угадали. С вами приятно разговаривать.
Смирнов задумался, глядя на графинчик с водкой. Ему захотелось к Марье Ивановне.
– Вы сейчас идите, – сказал ему старый еврей. – Через полчаса иногда заходит Володя, а это вам надо?
– У вас есть шоколад или конфеты в коробке?
– Спрашиваете, молодой человек.
– Принесите мне на ваш выбор и рассчитайте.
Через пять минут перед Смирновым лежал счет и большая коробка шоколадного ассорти. Выпив на дорогу рюмку, Смирнов рассчитался, не забыв о чаевых, и, подмигнув смотрителю, пошел к выходу.
– Вы забыли свои конфеты! – крикнул ему вслед Изя.
– Они для вашей внучки, – обернувшись, помахал рукой Евгений Александрович.
– Заходите с вашей очаровательной супругой, я буду вас ждать, – помахал в ответ старый еврей.
16. В ивняк на берегу и в заросли сирени
К даче Святослава Валентиновича Марья Ивановна подошла в седьмом часу. На веранде сидели дремлющая Вероника Анатольевна с вязаньем на коленях и Леночка. Перед последней стояла тарелка с макаронными финтифлюшками и котлеткой. Вторая котлетка была нанизана на вилку, которой девочка что-то чертила в воздухе.
Заслышав шаги, Вероника Анатольевна встрепенулась. Разглядев гостью, догадалась, что видит коллегу Смирнова, тут же опустила голову и принялась демонстративно вязать.
Увидев торт в руках Марьи Ивановны, Леночка бросила вилку на стол, сбежала с веранды к гостье, взяла ее за руку и, говоря: "Вы жена Евгения Александровича, я знаю, папа говорил, что вы красивая", – повела к столу.
– Добрый вечер, Вероника Анатольевна, – поздоровалась с хозяйкой Марья Ивановна, располагаясь на стуле, отодвинутом от стола девочкой. – Я и в самом деле коллега Евгения Александровича и пришла к вам по делу...
– Святослава Валентиновича нет дома. И придет он поздно, – ответила женщина, продолжая вязать.
– Я хотела поговорить с вами...
– Вы совершенно напрасно к нам ходите. Та правда, которую вы ищете за деньги сына, никому не нужна, в том числе и ему самому.
– Она нужна женщине, которая сидит в тюрьме по судебной ошибке. Надеюсь, вы знаете, что такое российская тюрьма?
– Ее надо было посадить десять лет назад! – злорадно выпалила Вероника Анатольевна, наконец, подняв глаза. – На всю ее подлую жизнь! По ней не то, что тюрьма, по ней каторга, по ней ад плачет. Недаром, то пожар у нее, то газ взрывается!
– Бабушка говорила мне, что Регина Родионовна очень плохая женщина, – подтвердила Леночка, усаживаясь за стол. – И что у нее по участку приведения с луком и стрелами бродят и потому ходить туда нельзя.
Вероника Анатольевна недоуменно взглянула на внучку. Та, скорчив забавную рожицу, показала ей кончик языка и принялась раскачиваться на стуле. Делала она это, упираясь руками в край стола и сосредоточенно глядя в сад ничего не выражающими глазами.
– С ней это часто случается, – вздохнула Вероника Анатольевна, вновь принимаясь вязать. – Часами раскачивается. А ночью кричит... Не вовремя вы затеяли это расследование.
– Вовремя, вовремя... – сказала Лена, продолжая раскачиваться. – Не ровен час, еще кого-нибудь подстрелят.
– Как вы думаете, кто мог стрелять в Евгения Александровича? – спросила Марья Ивановна, благодарно посмотрев на девочку. – Или вы, в самом деле, верите в приведения, вооруженные самострелами?
Вероника Анатольевна решительно поднялась, собираясь немедленно скрыться в доме. К счастью для Марьи Ивановны у веранды появился мальчик лет десяти-одиннадцати.
– Можно я поиграю в саду с Леночкой? – вежливо спросил он у Вероники Анатольевны. – У папы сейчас гости, и он отпустил меня на полтора часа.
– Можно, Петя, можно, – закричала девочка, спархивая со стула.
Спустя минуту дети исчезли за деревьями. Проводив их взглядом, Марья Ивановна посмотрела на хозяйку, примирительно улыбаясь.
– Что вы от меня хотите? – сдалась Вероника Анатольевна. Хорошее воспитание не позволило ей оставить гостью одну.
Марья Ивановна посчитала благоразумным не возвращаться к вопросу о том, кто мог стрелять в Евгения Александровича. Решив сначала наладить отношения с негостеприимной хозяйкой дома, она попросила:
– Расскажите мне о себе. Я вижу, вам нелегко приходится с сыном и внучкой?
Вероника Анатольевна раскрыла рот, собиралась говорить, но тут из-за деревьев вылетела Леночка. Вбежав на веранду, она раскрыла коробку с тортом, отрезала два куска (один с розочкой, другой без таковой), вытряхнула на скатерть из соломенной корзиночки приготовленный к обеду хлеб, опустила в нее добычу и была такова.
– Совсем не слушается, – недовольно сказала Вероника Анатольевна вслед внучке. – Вся в отца.
– Это не страшно, главное, я вижу, она вас любит. Расскажите, пожалуйста, о сыне.
– Он был послушным, вдумчивым мальчиком, пока не попал в когти этой ободранной лисицы...
– Вы имеете в виду Регину Родионовну?
– А кого же еще? Я двадцать лет его воспитывала, двадцать лет учила уму-разуму, музыке учила, пению, двадцать лет ночей не спала. Вы знаете, я даже ни разу его по головке не погладила, ни разу не поцеловала, от груди отняла в пять месяцев – хотела, чтобы он вырос независимым и самодостаточным человеком. Двадцать лет воспитывала в строгости, а эта змея поманила его пальчиком из-за забора, и он ушел. Что только я не делала, чтобы отвадить его от этой женщины! До нее он с Кристиной дружил, одноклассницей, она серенькой мышкой тогда была, так я к ней ходила, говорила, что Слава любит ее, но только стесняется признаться. Письма ей от его имени писала. Однажды даже за руку привела. А он поднялся, весь красный от досады, и ушел, хлопнув дверью. После этого мне ничего не оставалось делать, как идти к Регине. Что ж, я пошла и сказала, что у сына есть невеста и она должна оставить его в покое. И что вы думаете? Эта змеюка подколодная улыбнулась так спокойно и сказала, как будто от оброненной копейки отказывалась: "Нет проблем, пусть женится. Я скажу ему". Вы представляете – она ему скажет!
– И он женился...
Вероника Анатольевна сняла очки и принялась протирать их фланелью. Усталое ее лицо в старческих пятнах, белесый глаз, смотрящий в сторону, вызвали у Марьи Ивановны пронизывающее сострадание.
– Да, женился... Потому что Регина уехала в длительную командировку в Англию. После ее отъезда Слава стал встречаться с Кристиной, водил ее по театрам, концертам, боулинг-клубам. Я нарадоваться на них не могла. Она похорошела, Слава тоже как на крыльях летал. Через неделю после свадьбы Кристина забеременела. Хозяйкой оказалась так себе, все большее лежала с карандашом в руках, рисунками своими обложившись. Все Слава делал – и в магазины ездил, и готовил, что она любила. Даже ее нижнее белье стирал – нравилось ему, видите ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18