– Ваши финансовые документы, имеете вы в виду?
– Да. Наши медицинские архивы сохранены полностью.
– Тогда попробуйте вспомнить, хотя бы приблизительно, сколько стоило лечение в 1939 году?
– Пожалуй, сто долларов в неделю. Или сто двадцать пять. Не больше, я уверена.
– И мистер Лассер согласился нести такие расходы?
– Наверное. Его жена лечилась у нас, значит, он...
– Регулярно ли он платил?
– Не знаю, мистер Хейз. Если это важно, я попрошу выяснить, не сохранились ли счета. Но я...
– Успеем проверить это позже, – сказал Хейз. – Не можете ли вы сказать мне, сколько времени миссис Лассер пробыла здесь?
– Ее выпустили в июне 1942 года по рекомендации моего мужа.
– Был ли ваш муж убежден в то время, что миссис Лассер можно было по закону считать способной отвечать за свои действия?
– То есть дееспособной? – спросила миссис Мерсер. – По-моему, это выражение не имеет смысла. Нам, психиатрам, оно было навязано представителями судебных органов. Если вы хотите спросить, считал ли мой муж, что миссис Лассер способна жить в кругу своей семьи, да, мой муж так считал. Если вы спрашиваете, был ли он уверен, что миссис Лассер не предпримет новой попытки причинить себе или кому-нибудь другому вред, да, мой муж был в этом уверен. Более того, момент был наиболее благоприятным для ее возвращения домой. Ее болезнь, как вам, возможно, известно, началась с отъезда ее сына в школу. Или, по крайней мере, в эту пору болезнь себя проявила. А в июне 1942 года сыну было уже восемнадцать, и он должен был вернуться домой. Мой муж все это тщательно рассчитал. Естественно, он не мог предвидеть того, что произойдет с Тони.
– А что произошло, миссис Мерсер?
– Видите ли... Вы его видели?
– Да.
– У него появилась боязнь внешнего мира, – сказала миссис Мерсер.
– То есть?
– То есть он не выходит из дома.
– Не выходит или не может выйти?
– Не может, если вас так больше устраивает.
– Я спрашиваю, миссис Мерсер, может ли он при желании выйти из дома или он не в силах на это решиться?
– Насколько мне известно, мистер Хейз, а мы с 1945 года перестали быть в контакте с миссис Лассер, насколько мне известно, Тони Лассер по возвращении из школы в июне 1942 года ни разу не выходил из их дома в Нью-Эссексе. С тех пор прошло много времени, мистер Хейз. Вы знакомы с природой фобических реакций?
– Нет, не совсем.
– Фобия – это... Как бы вам объяснить?.. Это – сочетание страха с тревогой. Как только тревога погашена...
– А что такое тревога? – спросил Хейз.
– Неужели в двадцатом веке можно отыскать человека, который не знает, что такое тревога? – изумилась миссис Мерсер и улыбнулась.
– Разве это плохо?
– Если вы никогда не испытывали этого состояния, то это хорошо, – ответила она. – Тревога – это состояние подавленности или психического напряжения, которое обнаруживается в большинстве форм психических расстройств. В случае с Тони Лассером он сублимирует свою тревогу нежеланием выходить из дома.
– Но почему он не хочет выходить из дома? – спросил Хейз.
– Потому что ему это физически тяжело.
– Чем именно?
– Он может начать дрожать или потеть, может испытывать учащенное сердцебиение, оказаться в полуобморочном состоянии, а то и в самом деле потерять сознание, у него может схватить живот... – Миссис Мерсер пожала плечами. – Другими словами, у него возникает острая тревога.
– Но, несмотря на все это, он может выйти из дома, если ему понадобится?
– Видите ли...
– Например, если в доме пожар, он ведь попытается выбежать из дома, не так ли?
– Наверное. В зависимости от того, насколько интенсивно его фобическое расстройство. Вообще-то говоря, можно утверждать, что реальный страх перед пожаром при виде огня может оказаться сильнее, нежели фобическая реакция в таком человеке.
– Значит, Лассер мог выйти из дома? – настаивал Хейз. – Он мог убить своего отца?
– Не знаю, – пожала плечами миссис Мерсер. – Возможно. В этом случае желание убить должно быть исключительно сильным, оно должно заставить его преодолеть собственную боязнь.
– Благодарю вас, миссис Мерсер.
– Думаю, что он мог выйти из дома, мистер Хейз. Хотя, с другой стороны, подобная акция весьма сомнительна. Тони Лассер у нас не лечится, поэтому я мало что знаю о происхождении и течении его заболевания. Но мне известно, что, когда он в последний раз покидал дом в 1939 году, его мать пыталась наложить на себя руки. Поэтому весьма сомнительно, что он рискнет это сделать вторично.
– Вы хотите сказать, он боится, что она может снова попытаться покончить с собой?
– Нет, не так все это просто, мистер Хейз. Если бы на этот вопрос было так легко ответить, то нам незачем было бы рассуждать о фобической реакции. Я бы предположила, что он скорей был бы рад, если бы она предприняла такую попытку.
– Я вас не понимаю.
– Вполне возможно, он хочет, чтобы его мать умерла. Но он знает, что, если он уйдет из дома, она попытается покончить с собой. Его тайное желание свершится, и вот это-то осуществление желания так его пугает и настолько его тревожит, что отсюда и проистекает его собственная фобия.
– Что-то очень уж сложно, – вздохнул Хейз.
– Человек – существо сложное, мистер Хейз. Даже тот, кто хорошо приспособлен к этой жизни.
– Наверное, – улыбнулся Хейз. Он встал и протянул руку:
– Большое вам спасибо, миссис Мерсер, за то, что вы пожелали потратить на меня столько времени. Я знаю, вы очень заняты.
– Может, останетесь? – вдруг спросила она. – Мой муж сейчас заседает с врачами, но они вот-вот закончат. Мы обычно в четыре пьем чай. – Она улыбнулась. – Старая бостонская привычка, знаете ли.
– Да, я слышал об этом, – ответил Хейз.
– Останетесь? – У нас в семье любили пить чай, – ответил Хейз.
– Значит, решено. Я почему-то чувствую себя ужасно виноватой. По-моему, все мои объяснения мало чем вам помогли.
– Может, моему напарнику больше повезло, – отозвался Хейз. – Во всяком случае, я с удовольствием выпью чай с вами и вашим мужем.
А Хромому Дэнни, наоборот, не сиделось дома.
Карелла вовсе не был против встреч на свежем воздухе, ему только хотелось, чтобы Дэнни был более осмотрителен при выборе места встречи.
– На пересечении Пятнадцатой и Уоррен, – сказал Дэнни, несомненно выбрав именно этот угол, потому что он находился в нескольких милях от участка. Возможно, он не знал, а может, и не потрудился задуматься над тем, что правый угол, образуемый этими улицами, приходится на пустырь, продуваемый всеми январскими ветрами. Карелла, подняв воротник пальто как можно выше и засунув туда голову на манер черепахи ушей своих он уже не чувствовал, – стоял, держа руки в карманах пальто, полы которого били ему по ногам, проклинал Хромого Дэнни и никак не мог понять, зачем его отец в свое время покинул Италию. В Италии, когда carabinieri встречаются с осведомителем, то происходит это, по всей вероятности, за столиком, вынесенным на тротуар под горячие лучи солнца. «Buon giorno, tenente, – скажет осведомитель. – Vuole un piccolo bucchiere di vino».
– Привет, Стив, – прошептал кто-то у него за спиной.
Он узнал Дэнни и тотчас обернулся. На Дэнни было зимнее пальто из толстого ирландского твида с огромным воротником, прикрывавшим весь затылок. Кроме того, на нем был шерстяной шарф, клетчатая кепка и ярко-желтые наушники. Выглядел он веселым, отдохнувшим, а главное, ему было тепло.
– Уйдем куда-нибудь с этого холода, – простучал зубами Карелла. – Что с тобой, Дэнни? Я помню времена, когда мы встречались, как цивилизованные люди, в ресторанах и барах. К чему вдруг эта насквозь промерзшая тундра?
– Тебе холодно? – удивился Дэнни.
– Я стою здесь на углу уже пятнадцать минут. Послушай, как гудит ветер. Прямо как на Северном полюсе.
– Смотри-ка, а мне тепло, – сказал Дэнни.
– Вон там подальше кафетерий. Пойдем туда, – предложил Карелла. И уже на ходу спросил:
– Разузнал что-нибудь для меня?
– Разузнал насчет игры. Не знаю, какая тебе от этого польза, но кое-какие подробности прорезались.
– Выкладывай.
– Во-первых, игра ведется нерегулярно, как ты считал. Играют, когда охота. Иногда два-три раза в неделю, а порой и раз в месяц, понятно?
– Понятно, – отозвался Карелла. – Входи.
Он вошел в кафетерий сквозь вращающиеся двери. Дэнни последовал за ним.
– Я всю жизнь боюсь вращающихся дверей, – заметил Дэнни.
– Почему?
– Ребенком меня один раз прищемило.
– Кофе будешь?
– Конечно.
Они подошли к стойке, взяли две чашки кофе и нашли пустой столик в глубине зала. Прежде чем сесть, Дэнни внимательно огляделся.
– В этих открытых круглые сутки кафетериях обычно гужуются наркоманы, – сказал он. – Не хватало, чтобы кто-нибудь из знакомых увидел меня с тобой.
– Давай, – сказал Карелла, – рассказывай про игру.
– Я уже сказал тебе, что ты ошибаешься: игра там ведется нерегулярно, так?
– Да. Что еще?
– Во-вторых, ты прав насчет того, что играют они в одном и том же месте. Но, Стив, размах этой игры не заслуживает внимания.
– Ты имеешь в виду число игроков или ставки?
– И то и другое. Если каждый раз набирается десять человек, считай, что им повезло.
– Это не так уж мало, – заметил Карелла.
– Да нет, ерунда. Я видел, как вокруг стола сидит двадцать человек.
– Ладно, а как насчет ставок?
– По малой. Лимита нет, но ставка не больше доллара-двух, от силы пятерки.
– А что насчет Лассера? Имел он что-нибудь с этого?
– Нет.
– Тогда зачем рисковать, позволяя у себя в подвале играть?
– Не знаю, Стив.
– Да, не очень понятно.
– Непонятно и насчет игроков.
– А кто там играл, Дэнни?
– Каждый раз другие, большей частью мелочь всякая. Постоянных было только двое, насколько мне удалось выяснить.
– И кто это?
– Один – Акула Эли Спедино, слыхал про такого?
– Что про него известно?
– Почти ничего, – ответил Дэнни. – По-моему, он сидел, и не раз, в Каслвью. За что – не знаю.
– А кто второй?
– Его зовут Зигги Рер. Слыхал про такого?
– Нет.
– Я тоже. Во всяком случае, игра была на уровне детсадовской. Деньги небольшие, да и про игроков никто ничего не знает.
– Были такие, кто выиграл порядочно?
– Как можно выиграть порядочно, если ставят по мелочи? Кроме того, если Лассер не был банкометом, с чего это кому-то затаить против него злобу, выиграл ты или проиграл?
– Да, верно. Я ничего что-то не понимаю, Дэнни.
– Одно я понимаю, – ответил Дэнни. – По какой бы причине Лассер ни позволял им пользоваться его подвалом, во всяком случае, не потому, что ему за это платили.
– А он сам вкладывал деньги?
– Ты о чем?
– Сам он играл? – спросил Карелла.
– Нет. Иногда смотрел, как играют. Но большую часть времени сидел в другой стороне подвала, читал газету или раскладывал пасьянс.
– Кто тебе об этом рассказал, Дэнни?
– Малый, который участвовал в нескольких играх, а потом понял, что зря теряет время.
– Не понимаю, – покачал головой Карелла. – Ей-богу, не понимаю.
– Чего ты не понимаешь?
– Лассер должен был зарабатывать на этих играх. Так, по крайней мере, объяснили мне его приятели.
– Приятели не всегда знают, – пожал плечами Дэнни. – Я говорю тебе то, что узнал, Стив. Играли по маленькой. Лассер с того ничего не имел.
– Может, кто-то из них платил ему постоянно за право играть? Сотни две долларов, как ты думаешь?
– Стив, это же не игра, а слезы, понятно? Доллар-два, вот и все. Кто же будет платить Лассеру за это две сотни, можешь ты объяснить? Банк-то у них был пустяковым.
– Ладно, не две сотни, а четвертную или что-то вроде этого.
– Это ближе к истине, только я не пойму зачем.
– За меньшие деньги он не стал бы рисковать, – отозвался Карелла.
– Рисковать? Послушай, Стив, из того, что мне стало известно, я понял, что об этой игре знают все патрульные на том участке. А это значит, что им платили, верно? Поэтому чем рисковал Лассер? Никакого риска не было. Он позволял им пользоваться подвалом, а сам оставался чистым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22