Обследовал всю крышу, осмотрев с пистолетом наготове каждый вентиляционный колодец и лифтовую шахту. Определенно ушли. Он сунул пистолет в кобуру и спустился на улицу.
Когда Клинг подошел к Геррере, лежавшему на тротуаре, он увидел, как на его губах пузырится кровь. Он присел рядом с ним.
Геррера посмотрел на него.
— Кто они были?
«Они не давали тебе жить в этом городе, — подумал Геррера, — и они не дадут тебе уехать из него».
Его глаза закатились.
* * *
Сидя в машине, Гамильтон и Исаак наблюдали за двумя китайцами из группировки Цу, входящими в здание.
Гамильтон улыбался.
В чем беда китайцев, думал он, так это в том, что хоть они и соображают в бизнесе, но у них нет чувства. Они как холодные желтые лимоны.
И сегодня вечером он эти лимоны выжмет.
Мужчины из Майами ждали наверху в квартире 5С.
Это совпадало с тем, что сказал Карлос Ортега.
За десять процентов, вот падла неблагодарная!
Двое из банды Цу подымались сейчас наверх, чтобы оплатить товар и забрать его. Предыдущая проверка, где бы, черт ее возьми, она ни происходила, очевидно, завершилась без накладок, Гамильтона не интересовало это дерьмо — паршивые пять килограммов, — пусть себе растворятся в ночи. Наверху в квартире 5С было девяносто пять килограммов кокаина, и за всем этим добром присматривало только четыре человека. Он кивнул Исааку.
Исаак кивнул в ответ и включил в машине фары. Он все еще не понимал деталей происходящего. Он лишь знал, что сегодня вечером они сделают попытку прорваться на тот уровень, на котором заправляют такие крутые поссы, как «Спенглер» и «Шовер». Он верил, что Гамильтон знает, что делает. Ты или доверяешь кому-то полностью, или не доверяешь вовсе.
Они вместе вышли из автомобиля. Чуть дальше распахнулись дверцы другой машины. Из нее вышли негры в пальто. Дверцы бесшумно закрылись. Мужчины быстро собрались в плотную группу и направились скорым шагом к подъезду дома. В морозном воздухе от дыхания клубился пар. Их было восемь. Гамильтон, Исаак и еще шесть человек. Гамильтон знал, что соотношение сил будет два к одному в его пользу.
Они поднялись на пятый этаж.
Гамильтон остановился у двери, ведущей в квартиру 5С, и прислушался.
Внутри были слышны голоса.
Он четко различал речь трех человек.
Вот.
Появился четвертый голос.
Он продолжал слушать.
Гамильтон улыбнулся. Поднял вверх правую руку. И выбросил четыре пальца.
Исаак кивнул. Там их внутри четверо. Все, как говорил Ортега. Исаак кивнул тому, кто был справа.
И тот одиночным выстрелом из своего АР-15 вышиб дверной замок.
Негры ворвались внутрь.
Гамильтон все еще улыбался.
Но в этой квартире было не четыре человека.
Там находилось двенадцать колумбийцев из Майами и двенадцать китайцев, местных.
Одним из них был Генри Цу.
В первые десять секунд Исаак — который так и не был полностью введен в курс дела — получил в грудь и в голову семнадцать пуль. Гамильтон рванулся к двери. Но ему мешали его люди, стоявшие сзади. Они тоже поняли, что попали в засаду, и единственным их желанием сейчас было вырваться из ловушки Но все это слишком поздно, а потому — бессмысленно. Второй залп изрешетил их прежде, чем они добрались до дверей. За все это время ямайцы успели выстрелить всего один раз — тот самый выстрел, который выбил замок.
Гамильтон был все еще жив и полз по телам к выходу.
Один из китайцев сказал:
— Хенли Шу сказал тибе пливет.
Тогда другой китаец, который был очень похож на этого, двенадцать раз выстрелил в спину Гамильтону.
Гамильтон замер и больше не шевелился.
Генри Цу взглянул на него. Он думал о том, что всегда побеждает более древняя культура.
Глава 17
На следующее утро в десять минут десятого Карелла расписался за конверт «Федерал Экспресс». Письмо пришло из департамента полиции Сиэттла. В конверте находилась пачка ксерокопий и записка от руки. Записка гласила: «По-моему, тебе стоило бы взглянуть на это». И подпись — «Боннем». Пачка листов оказалась копией завещания Пола Чапмэна.
"Мои дочери Мелисса Чапмэн Хэммонд и Джойс Чапмэн.
Я передаю и завещаю в трастовый фонд сумму, равную одному миллиону долларов (1 000 000) с тем, чтобы прибыль от вышеназванной суммы перешла во владение первому ребенку, рожденному любой из моих вышеуказанных дочерей с тем, чтобы данный фонд управлял, инвестировал и реинвестировал вышеназванную сумму и платил все налоги, оплачивал издержки..."
— Он хотел быть уверенным, что после его смерти род не прекратится, — сказал Карелла.
— Если бы, когда он умер, его дочери все еще были бы бездетными, то у них был бы хороший повод обзавестись потомством, — кивнул Мейер.
— Заняться этим...
— Не тянуть с этим.
— Это слова Мелиссы. — Вот тебе и мотив, — сказал Карелла, хлопнув рукой по той странице завещания, где говорилось о деньгах для будущего первого ребенка.
— Он подписал смертный приговор маленькой Сьюзен, — поежился Мейер.
— Потому что, если бы она не родилась...
— Тогда первым ребенком был бы ребенок Мелиссы.
— И прибыль от миллиона долларов досталась бы ему.
Оба мужчины продолжали молча читать.
"Все оставшееся от моего движимого и недвижимого имущества, в денежной и в натуральной форме, которое я могу назвать своим или на которое я могу претендовать в момент моей смерти, включая все гонорары и долги, связанные с этим имуществом, находясь в здравом уме и твердой памяти, я завещаю...
— Формулирует свои условия, — сказал Карела.
— Остаток его имущества.
— Миллион долларов, не об этом ли она говорила?
...завещаю в равных частях в денежном эквиваленте моим дочерям, которые переживут меня...
— Именно так она нам и сказала.
...или, если какая-либо из моих дочерей умрет раньше меня...
— А вот и мотив для убийства Джойс...
...тогда я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество оставшейся в живых дочери".
— Убить Джойс — и тогда Мелисса получит все, — сказал Карелла.
— Любовь или деньги, — вздохнул Мейер. — Так будет всегда.
В завещании было еще много всего.
Но они уже узнали то, что им было нужно. И телефон зазвонил снова. В комнате не было окон.
Только сейчас Эйлин это заметила.
Не было и часов.
«Как в Лас-Вегасе», — подумала она.
— Что-нибудь случилось? — спросила Карин.
— Нет.
— А ты улыбаешься.
— Это я своим мыслям, — сказал Эйлин.
— Поделись со мной.
— Нет, все в порядке.
У нее на руке были электронные часы. Тишины комнаты они не нарушают тиканьем. Интересно, сколько времени осталось? Интересно, какого черта она вообще здесь делает.
— Давай поиграем в слова, — предложила Карин.
— Зачем?
— Знаешь, свободные ассоциации помогают расслабиться.
— Я расслаблена.
— Это как игра в снежки. Карикатуристы часто используют такую идею.
— Полицейские тоже, — добавила Эйлин.
— Да?
— В дежурной комнате. У тебя возникает какая-то мысль, и ты разрабатываешь ее варианты, — объяснила она, подозревая, что Карин все это знает не хуже нее. Если так, то зачем изображать удивление? Ей хотелось бы верить Карин. Но она не верила. Не могла избавиться от ощущения, что Эйлин Берк для Карин Левкович — всего лишь препарат на стеклянной пластинке.
— Хочешь попробовать?
— У нас осталось не так много времени, верно?
Она надеялась на это. Не хотела глядеть на часы.
— Двадцать минут точно есть, — сказал Карин.
Боже, так долго?
— Я назову тебе слово, и ты скажешь мне другое слово, которое первым придет тебе в голову, о'кей?
— Знаешь, — сказала Эйлин, — мне в самом деле не хочется ни во что играть. Я взрослая женщина.
— Да, я тоже.
— Так почему бы нам не оставить это?
— Мы можем прекратить вообще всю фигню.
Эйлин посмотрела на нее.
— Я думаю, мы только зря отнимаем друг у друга время, — безапелляционно заявила Карин. — Тебе нечего сказать мне, а если ты ничего не говоришь, то мне нечем тебе помочь. Так что, может быть, нам лучше...
— Единственная помощь, которая мне нужна...
— Да, я знаю. Совет, как уйти из полиции.
— Да.
— Вот я и не думаю, что смогу тебе в этом помочь.
— Почему же?
— Потому что я не думаю, что ты и в самом деле этого хочешь.
— Тогда скажи мне, какого черта я здесь делаю?
— Это ты скажи мне.
Эйлин сложила руки на груди.
— Ну вот, опять эта поза, — сказала Карин. — Слушай, я в самом деле не понимаю, почему ты обратилась ко мне?
— Я тебе уже рассказывала. Сэм Гроссман пред...
— Да, а ты посчитала, что это хорошая мысль. Но вот ты здесь, и тебе нечего мне сказать. Так давай закончим с этой бодягой, ладно?
— Сейчас?
— Да. Если позднее у тебя что-нибудь изменится...
— Плохо, что я не могу решиться прямо сейчас, а?
— Что ты имеешь в виду?
— Отставку. Если уходишь из полиции, то это навсегда.
— Почему ты так говоришь?
— Какое это имеет значение?
— Я в самом деле не понимаю, почему ты чувствуешь...
— Ты что, никогда не говорила с копами? Чем ты тут вообще занимаешься? С архитекторами работаешь? Или с банкирами? Я хочу сказать, разрази тебя Господь, ты что, не знаешь, как думают копы?
— А как они думают, Эйлин? Расскажи мне.
— Если я сейчас уйду... — Она опустила голову.
— Да?
— Не имеет значения, черт с ним.
— О'кей, — сказала Карин, посмотрев на часы. — У нас еще пятнадцать минут. Какие фильмы ты смотрела в последнее время? — Мне не нравится то, что тебе приходится объяснять самые простые вещи, трах-тарарах!
— Какие?
— То, что будут все про меня думать, если я уйду!
— А что все будут думать?
— И почему невозможно...
— Так что же они будут думать, Эйлин?
— Что я испугалась, мать твою так!
— Ты испугалась?
— А разве я тебе этого не говорила? А как бы тебе понравилось, если бы тебя оттрахали?
— Мне бы это не понравилось.
— Попыталась бы ты объяснить это кому-нибудь.
— Кого ты имеешь в виду?
— Людей, с которыми я работала. Я работала с копами всего этого города.
— С мужчинами?
— И с женщинами тоже.
— Ну уж женщины точно поймут, почему ты боишься снова быть изнасилованной.
— Некоторые из них могут не понять. Есть такой вид женщин-копов, которые хуже любого мужика.
— Но большинство женщин тебя поймет, не так ли?
— Я думаю, да. Ну, Энни уж точно. Энни Роулс. Она поймет.
— Она работает в отделе по борьбе с изнасилованиями, так?
— Да, там. Она просто прелесть.
— Так кто, ты думаешь, тебя не поймет? Мужчины?
— Я никогда не слышала об изнасилованных мужчинах, а ты? Кроме как в тюрьме. Но ведь большинство копов не сидело в тюрьме.
— Значит, ты беспокоишься о копах? О мужчинах-копах. Ты думаешь, что они тебя не поймут, правильно?
— Тебе бы следовало поработать с некоторыми из этих парней, — сказала Эйлин.
— Но ты в любом случае с ними не будешь больше работать, если уйдешь из полиции.
— Ну да, а они будут трепать по всему городу, что я испугалась.
— Это для тебя так важно? — Я хороший полицейский, — сказала Эйлин, — точнее, была им.
— Ты еще не ушла из полиции. Значит, ты все еще полицейский.
— Да, но уже не хороший.
— Тебе это кто-нибудь говорил?
— Не в лицо.
— Ты думаешь, что об этом говорят у тебя за спиной?
— А кого это волнует?
— Ну, тебя это волнует, разве нет?
— Может, они думают, что я испугалась, так вот, они ошибаются.
— Но ведь ты испугалась. Ты сама сказала мне, что испугалась.
— Я сама знаю, что испугалась.
— Так что тут такого?
— Я — полицейский.
— А ты думаешь, полицейские не боятся?
— Не до такой степени, как я.
— А как ты испугалась, Эйлин, ты можешь мне это рассказать?
Она надолго замолчала. Потом произнесла:
— Мне снятся кошмары, каждую ночь.
— Про изнасилование?
— Да. Как я отдала ему мое оружие. Он приставил мне нож к горлу, и я отдала ему свою пушку. Обе пушки. Свой тридцать восьмой и маленький запасной. Браунинг. Я ему их отдала.
— Так было на самом деле?
— Да. Но он все равно изнасиловал меня. Я думала...
— Да?
— Я не знаю, что я думала. Я решила, что... что если я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Когда Клинг подошел к Геррере, лежавшему на тротуаре, он увидел, как на его губах пузырится кровь. Он присел рядом с ним.
Геррера посмотрел на него.
— Кто они были?
«Они не давали тебе жить в этом городе, — подумал Геррера, — и они не дадут тебе уехать из него».
Его глаза закатились.
* * *
Сидя в машине, Гамильтон и Исаак наблюдали за двумя китайцами из группировки Цу, входящими в здание.
Гамильтон улыбался.
В чем беда китайцев, думал он, так это в том, что хоть они и соображают в бизнесе, но у них нет чувства. Они как холодные желтые лимоны.
И сегодня вечером он эти лимоны выжмет.
Мужчины из Майами ждали наверху в квартире 5С.
Это совпадало с тем, что сказал Карлос Ортега.
За десять процентов, вот падла неблагодарная!
Двое из банды Цу подымались сейчас наверх, чтобы оплатить товар и забрать его. Предыдущая проверка, где бы, черт ее возьми, она ни происходила, очевидно, завершилась без накладок, Гамильтона не интересовало это дерьмо — паршивые пять килограммов, — пусть себе растворятся в ночи. Наверху в квартире 5С было девяносто пять килограммов кокаина, и за всем этим добром присматривало только четыре человека. Он кивнул Исааку.
Исаак кивнул в ответ и включил в машине фары. Он все еще не понимал деталей происходящего. Он лишь знал, что сегодня вечером они сделают попытку прорваться на тот уровень, на котором заправляют такие крутые поссы, как «Спенглер» и «Шовер». Он верил, что Гамильтон знает, что делает. Ты или доверяешь кому-то полностью, или не доверяешь вовсе.
Они вместе вышли из автомобиля. Чуть дальше распахнулись дверцы другой машины. Из нее вышли негры в пальто. Дверцы бесшумно закрылись. Мужчины быстро собрались в плотную группу и направились скорым шагом к подъезду дома. В морозном воздухе от дыхания клубился пар. Их было восемь. Гамильтон, Исаак и еще шесть человек. Гамильтон знал, что соотношение сил будет два к одному в его пользу.
Они поднялись на пятый этаж.
Гамильтон остановился у двери, ведущей в квартиру 5С, и прислушался.
Внутри были слышны голоса.
Он четко различал речь трех человек.
Вот.
Появился четвертый голос.
Он продолжал слушать.
Гамильтон улыбнулся. Поднял вверх правую руку. И выбросил четыре пальца.
Исаак кивнул. Там их внутри четверо. Все, как говорил Ортега. Исаак кивнул тому, кто был справа.
И тот одиночным выстрелом из своего АР-15 вышиб дверной замок.
Негры ворвались внутрь.
Гамильтон все еще улыбался.
Но в этой квартире было не четыре человека.
Там находилось двенадцать колумбийцев из Майами и двенадцать китайцев, местных.
Одним из них был Генри Цу.
В первые десять секунд Исаак — который так и не был полностью введен в курс дела — получил в грудь и в голову семнадцать пуль. Гамильтон рванулся к двери. Но ему мешали его люди, стоявшие сзади. Они тоже поняли, что попали в засаду, и единственным их желанием сейчас было вырваться из ловушки Но все это слишком поздно, а потому — бессмысленно. Второй залп изрешетил их прежде, чем они добрались до дверей. За все это время ямайцы успели выстрелить всего один раз — тот самый выстрел, который выбил замок.
Гамильтон был все еще жив и полз по телам к выходу.
Один из китайцев сказал:
— Хенли Шу сказал тибе пливет.
Тогда другой китаец, который был очень похож на этого, двенадцать раз выстрелил в спину Гамильтону.
Гамильтон замер и больше не шевелился.
Генри Цу взглянул на него. Он думал о том, что всегда побеждает более древняя культура.
Глава 17
На следующее утро в десять минут десятого Карелла расписался за конверт «Федерал Экспресс». Письмо пришло из департамента полиции Сиэттла. В конверте находилась пачка ксерокопий и записка от руки. Записка гласила: «По-моему, тебе стоило бы взглянуть на это». И подпись — «Боннем». Пачка листов оказалась копией завещания Пола Чапмэна.
"Мои дочери Мелисса Чапмэн Хэммонд и Джойс Чапмэн.
Я передаю и завещаю в трастовый фонд сумму, равную одному миллиону долларов (1 000 000) с тем, чтобы прибыль от вышеназванной суммы перешла во владение первому ребенку, рожденному любой из моих вышеуказанных дочерей с тем, чтобы данный фонд управлял, инвестировал и реинвестировал вышеназванную сумму и платил все налоги, оплачивал издержки..."
— Он хотел быть уверенным, что после его смерти род не прекратится, — сказал Карелла.
— Если бы, когда он умер, его дочери все еще были бы бездетными, то у них был бы хороший повод обзавестись потомством, — кивнул Мейер.
— Заняться этим...
— Не тянуть с этим.
— Это слова Мелиссы. — Вот тебе и мотив, — сказал Карелла, хлопнув рукой по той странице завещания, где говорилось о деньгах для будущего первого ребенка.
— Он подписал смертный приговор маленькой Сьюзен, — поежился Мейер.
— Потому что, если бы она не родилась...
— Тогда первым ребенком был бы ребенок Мелиссы.
— И прибыль от миллиона долларов досталась бы ему.
Оба мужчины продолжали молча читать.
"Все оставшееся от моего движимого и недвижимого имущества, в денежной и в натуральной форме, которое я могу назвать своим или на которое я могу претендовать в момент моей смерти, включая все гонорары и долги, связанные с этим имуществом, находясь в здравом уме и твердой памяти, я завещаю...
— Формулирует свои условия, — сказал Карела.
— Остаток его имущества.
— Миллион долларов, не об этом ли она говорила?
...завещаю в равных частях в денежном эквиваленте моим дочерям, которые переживут меня...
— Именно так она нам и сказала.
...или, если какая-либо из моих дочерей умрет раньше меня...
— А вот и мотив для убийства Джойс...
...тогда я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество оставшейся в живых дочери".
— Убить Джойс — и тогда Мелисса получит все, — сказал Карелла.
— Любовь или деньги, — вздохнул Мейер. — Так будет всегда.
В завещании было еще много всего.
Но они уже узнали то, что им было нужно. И телефон зазвонил снова. В комнате не было окон.
Только сейчас Эйлин это заметила.
Не было и часов.
«Как в Лас-Вегасе», — подумала она.
— Что-нибудь случилось? — спросила Карин.
— Нет.
— А ты улыбаешься.
— Это я своим мыслям, — сказал Эйлин.
— Поделись со мной.
— Нет, все в порядке.
У нее на руке были электронные часы. Тишины комнаты они не нарушают тиканьем. Интересно, сколько времени осталось? Интересно, какого черта она вообще здесь делает.
— Давай поиграем в слова, — предложила Карин.
— Зачем?
— Знаешь, свободные ассоциации помогают расслабиться.
— Я расслаблена.
— Это как игра в снежки. Карикатуристы часто используют такую идею.
— Полицейские тоже, — добавила Эйлин.
— Да?
— В дежурной комнате. У тебя возникает какая-то мысль, и ты разрабатываешь ее варианты, — объяснила она, подозревая, что Карин все это знает не хуже нее. Если так, то зачем изображать удивление? Ей хотелось бы верить Карин. Но она не верила. Не могла избавиться от ощущения, что Эйлин Берк для Карин Левкович — всего лишь препарат на стеклянной пластинке.
— Хочешь попробовать?
— У нас осталось не так много времени, верно?
Она надеялась на это. Не хотела глядеть на часы.
— Двадцать минут точно есть, — сказал Карин.
Боже, так долго?
— Я назову тебе слово, и ты скажешь мне другое слово, которое первым придет тебе в голову, о'кей?
— Знаешь, — сказала Эйлин, — мне в самом деле не хочется ни во что играть. Я взрослая женщина.
— Да, я тоже.
— Так почему бы нам не оставить это?
— Мы можем прекратить вообще всю фигню.
Эйлин посмотрела на нее.
— Я думаю, мы только зря отнимаем друг у друга время, — безапелляционно заявила Карин. — Тебе нечего сказать мне, а если ты ничего не говоришь, то мне нечем тебе помочь. Так что, может быть, нам лучше...
— Единственная помощь, которая мне нужна...
— Да, я знаю. Совет, как уйти из полиции.
— Да.
— Вот я и не думаю, что смогу тебе в этом помочь.
— Почему же?
— Потому что я не думаю, что ты и в самом деле этого хочешь.
— Тогда скажи мне, какого черта я здесь делаю?
— Это ты скажи мне.
Эйлин сложила руки на груди.
— Ну вот, опять эта поза, — сказала Карин. — Слушай, я в самом деле не понимаю, почему ты обратилась ко мне?
— Я тебе уже рассказывала. Сэм Гроссман пред...
— Да, а ты посчитала, что это хорошая мысль. Но вот ты здесь, и тебе нечего мне сказать. Так давай закончим с этой бодягой, ладно?
— Сейчас?
— Да. Если позднее у тебя что-нибудь изменится...
— Плохо, что я не могу решиться прямо сейчас, а?
— Что ты имеешь в виду?
— Отставку. Если уходишь из полиции, то это навсегда.
— Почему ты так говоришь?
— Какое это имеет значение?
— Я в самом деле не понимаю, почему ты чувствуешь...
— Ты что, никогда не говорила с копами? Чем ты тут вообще занимаешься? С архитекторами работаешь? Или с банкирами? Я хочу сказать, разрази тебя Господь, ты что, не знаешь, как думают копы?
— А как они думают, Эйлин? Расскажи мне.
— Если я сейчас уйду... — Она опустила голову.
— Да?
— Не имеет значения, черт с ним.
— О'кей, — сказала Карин, посмотрев на часы. — У нас еще пятнадцать минут. Какие фильмы ты смотрела в последнее время? — Мне не нравится то, что тебе приходится объяснять самые простые вещи, трах-тарарах!
— Какие?
— То, что будут все про меня думать, если я уйду!
— А что все будут думать?
— И почему невозможно...
— Так что же они будут думать, Эйлин?
— Что я испугалась, мать твою так!
— Ты испугалась?
— А разве я тебе этого не говорила? А как бы тебе понравилось, если бы тебя оттрахали?
— Мне бы это не понравилось.
— Попыталась бы ты объяснить это кому-нибудь.
— Кого ты имеешь в виду?
— Людей, с которыми я работала. Я работала с копами всего этого города.
— С мужчинами?
— И с женщинами тоже.
— Ну уж женщины точно поймут, почему ты боишься снова быть изнасилованной.
— Некоторые из них могут не понять. Есть такой вид женщин-копов, которые хуже любого мужика.
— Но большинство женщин тебя поймет, не так ли?
— Я думаю, да. Ну, Энни уж точно. Энни Роулс. Она поймет.
— Она работает в отделе по борьбе с изнасилованиями, так?
— Да, там. Она просто прелесть.
— Так кто, ты думаешь, тебя не поймет? Мужчины?
— Я никогда не слышала об изнасилованных мужчинах, а ты? Кроме как в тюрьме. Но ведь большинство копов не сидело в тюрьме.
— Значит, ты беспокоишься о копах? О мужчинах-копах. Ты думаешь, что они тебя не поймут, правильно?
— Тебе бы следовало поработать с некоторыми из этих парней, — сказала Эйлин.
— Но ты в любом случае с ними не будешь больше работать, если уйдешь из полиции.
— Ну да, а они будут трепать по всему городу, что я испугалась.
— Это для тебя так важно? — Я хороший полицейский, — сказала Эйлин, — точнее, была им.
— Ты еще не ушла из полиции. Значит, ты все еще полицейский.
— Да, но уже не хороший.
— Тебе это кто-нибудь говорил?
— Не в лицо.
— Ты думаешь, что об этом говорят у тебя за спиной?
— А кого это волнует?
— Ну, тебя это волнует, разве нет?
— Может, они думают, что я испугалась, так вот, они ошибаются.
— Но ведь ты испугалась. Ты сама сказала мне, что испугалась.
— Я сама знаю, что испугалась.
— Так что тут такого?
— Я — полицейский.
— А ты думаешь, полицейские не боятся?
— Не до такой степени, как я.
— А как ты испугалась, Эйлин, ты можешь мне это рассказать?
Она надолго замолчала. Потом произнесла:
— Мне снятся кошмары, каждую ночь.
— Про изнасилование?
— Да. Как я отдала ему мое оружие. Он приставил мне нож к горлу, и я отдала ему свою пушку. Обе пушки. Свой тридцать восьмой и маленький запасной. Браунинг. Я ему их отдала.
— Так было на самом деле?
— Да. Но он все равно изнасиловал меня. Я думала...
— Да?
— Я не знаю, что я думала. Я решила, что... что если я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41