А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Война, мир, снова война и снова мир. И так всегда, пока человечество не найдет иные способы разрешения споров за рынки, пошлины и территории.
Отчаявшись добиться от России ясных ответов, император мрачно подытожил: «Если этот конфликт все же произойдет, то не по какой-либо конкретной причине, но потому, что он – в природе вещей».
К тому времени Россия успела отвергнуть его, Наполеона, несколько раз.
Двадцатилетний Бонапарт хотел устроиться на службу к Екатерине Великой, но находившийся в Париже генерал Заборовский отказал юному выскочке, о чем впоследствии жалел. Корсиканец просил слишком многого – поручик-артиллерист и подполковник национальной гвардии примеривался к чину майора русской армии.
Больно ударил по самолюбию императора отказ Петербурга в женитьбе на русской царевне. То была искренняя, но неудачная попытка взять в жены младшую сестру Александра I Анну Павловну и породниться с Романовыми. Разве стали бы после этого воевать?
Действительно, почему нельзя было отдать русскую принцессу замуж за великого человека, когда тот политически уступал ради этого всем, чем можно – и в польском вопросе (государство не будет восстановлено, а имена Польша, поляки более не будут произносимы – он соглашался на это!), и в турецком (отдать России спорные территории!)?
Благороднейший рыцарь и вернейший слуга Арман де Коленкур, герцог Виченцы, предпринимал все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы женить своего государя на юной царевне, против чего выступала императрица-мать, вдова Павла I, и уговорить двуличного Александра.
Напрасный промысел! Коленкуру так и не удалось увенчать свое четырехлетнее посольство в Санкт-Петербурге браком императора Запада и юной царевны Востока.
Так ни пора ли взять инициативу в свои руки и наказать лукавого и вероломного византийца? Ведь Россия однажды подкралась к границам Великого Герцогства Варшавского с двухсоттысячной армией, пока французские легионы сражались в Испании!
Это случилось в те весенние дни 1811 года, когда у императора родился сын, и он считал себя спасенным от всех бед. Русская армия, разбитая на многочисленные отряды, пробиралась на Запад проселочными дорогами.
В Париже об этом знали очень немногие. Наполеон готовился отразить нападение, работая по ночам с министрами, а днем принимал многочисленные поздравления. Когда весь высший свет, включая дипломатов, явился к нему на поклон, и австрийский посланник князь Шварценберг стоял вместе со всеми, Наполеон вытащил из-за ворота мундира булавку, украшенную скарабеем, и протянул ее супруге посла со словами:
– Этот камень я нашел в гробницах египетских фараонов. С тех пор всегда носил с собой как талисман. Возьмите его: теперь он мне не нужен.
Он будто ощущал себя вне времени и пространства.
Наполеон думает, что Рок увлекает Россию. Но Рок увлекал его самого.
Он сказал Коленкуру, что подпишет мир в Москве, и преследовал отступавшую русскую армию, не остановившись ни в Витебске, ни Смоленске, как советовали генералы.
И вот настал решительный день!
В пять часов утра Наполеон сел на коня и поскакал к войскам, назначенным для главной атаки.
– Сегодня немножко холодно, но ясно, – заметил император. – Это солнце Аустерлица, – сказал он сбежавшимся офицерам.
Он ошибся – то было «солнце Бородина».
Сил на опоясывающие движения уже нет, хотя Даву просил четверть армии для правого обхода. Ну, уж нет! Без импровизаций!
Во время сражения разбушевался маршал Ней, «храбрейший из храбрых»: «Что же это, наконец! Разве мы пришли сюда для удовольствия занимать поля? Что император делает там, позади? Он видит только обратную сторону дела. Коли он не хочет сам вести войну, перестал быть генералом, и корчит императора, пусть убирается в Тюильри и передает дело нам!»
Границу России пересекла полумиллионная армия. В Москву Наполеон привел лишь девяносто тысяч.
Художники написали картины, на которых Великая армия стройными рядами входит в древнюю Москву. Фатальна ли последующая гибель великолепного войска? Мог ли Наполеон закрепить успех, снова напав на русских, как говорили некоторые наблюдатели?
Да, ветераны Великой армии когда-то пересекали африканские и сирийские пустыни, переходили Сен-Бернар и Гвадарраму. Гвардейцы, карабкавшиеся на горы Гвадаррамского перевала, переговаривались о том, чтобы убить Наполеона. И он это слышал.
У солдат, в один день одолевших Пиренеи, не было за спиной перехода, подобного маршу на Москву. Летом двенадцатого года стояла такая жара, что ветераны вспоминали труднейшие дни египетского похода.
В стоптанных сапогах, а то и без обуви, страдавшие и умиравшие от тифа, дизентерии, пившие воду из луж воины не пошли бы вновь догонять русскую армию, ушедшую в южном направлении. Тем более что она опять ускользнула бы от них, не принимая боя.
Французы, всегдашняя веселость которых пропала после кровавой битвы, двинулись на Москву с больным и осипшим вождем во главе. Медики Ларрея и Деженетта и сами знаменитые доктора трудились на пределе человеческих сил.
Русские отходили к Москве, сохраняя чувство достоинства и не считая себя побежденными.
И здесь Наполеон мог поступить, как в Египте:

«Солдаты!
Я доволен вами. Битва выиграна, вы получили награды.
Никогда люди Запада не делали того, что сумели вы.
Цели Второй польской войны достигнуты, и я обращаюсь к императору Александру с предложением о мире.
Я намерен восстановить престолы в Польше и Испании, что увеличит число наших союзников.
Впереди зима, армии понадобится теплая одежда, о чем позабочусь.
Перед нами – Москва, город сотен церквей. Здесь мы отдохнем, после чего часть армии отойдет к Смоленску.
На наших складах в Смоленске есть все необходимое, а сам город следует привести в порядок.
Солдаты! Ваша слава превзошла славу поколений, сменявших друг друга два тысячелетия европейской истории. Будьте достойными ее и проявите великодушие и справедливость.
Настало время заняться делами мира, и они требуют, чтобы я ненадолго оставил армию.
Главнокомандующим назначен принц Экмюльский».
Нам неизвестно такое обращение Наполеона к армии. Но есть волнующий вопрос – а если Наполеон послушал бы «совета» маршала Нея и оставил войско не в момент полной катастрофы (как в итоге получилось), а в минуту наивысшего триумфа, попытавшись извлечь из этого максимальную политическую выгоду?
Оставлять армию и возвращаться домой с небольшой свитой Наполеону приходилось раньше, будет он так делать и позднее.
В 1799 году он «забывает армию в Египте» (выражение Достоевского), устремившись к высшей власти. Главнокомандующий Клебер погибает, а армия, которую Бонапарт подбадривал эмоциональными обращениями из Парижа, сдается англичанам. Правда, произошло это не сразу, а через два года. Бонапарт вернулся во Францию победителем и спасителем . И мало кто напоминал ему о брошенной армии. В глазах большинства этот поступок вовсе не выглядел плохим: ведь у армии были и другие генералы.
В начале 1809 года он покидает армию в Испании, не доведя дело до конца. Война – с переменным успехом – продолжалась без него. Он возвращается в Париж победителем, который предоставил своим маршалам право продолжить успешно начатое дело.
Чем ситуация сентября 1812 года была хуже или лучше положений, упомянутых выше?
Прежде всего, в сентябре 1812 года Наполеон ни только не утратил политической и пропагандистской инициативы, но владел ею как никогда. Европа и ее руководители пребывали в абсолютной уверенности, что на Востоке одерживаются одни победы. Даже проницательный Меттерних говорил о «свершившихся судьбах России». Узнав о падении Москвы, он воскликнул: «России больше нет!» Такого же мнения придерживался враг Наполеона Жозеф де Местр.
Никому в армии не нравилось, когда император ее покидал. Но он всегда находил веские причины, чтобы оправдать свой отъезд. А в сентябре, после победы «под стенами Москвы», он мог из человека войны стать Человеком Мира – по самому большому счету. Он пытался замириться, но делал это неуклюже, в формах неприемлемых и несоответствовавших его статусу императора Запада.
Зимой в Варшаве, оставшись без армии, Наполеон скажет Коленкуру, что «из своего кабинета в Тюильри он будет внушать больше почтения Вене и Берлину, чем из своей ставки».
Полюбовавшись Москвой с Поклонной горы, он мог, не теряя времени, повернуть назад, сопровождаемый неаполитанским королем, высшими чиновниками и конной гвардией.
Если бы он оставил армию таким образом, то это могло произвести негативное впечатление на часть офицерства и солдат, но вряд ли посмели бы сказать, что Наполеон «удрал такую же штуку, как в Египте». Именно потому, что Москва лежала у его ног.
«Поехал заключать мир», – подумало бы большинство.
И Наполеон мог оправдать ожидания солдат, страстно желавших возвращения домой.
При встречах с австрийским императором и прусским королем он сказал бы им: «Мы едины в нашем стремлении достичь прочного мира, а солдаты князя Шварценберга и графа Йорка хотят вернуться к своим семьям. Так подкрепите мои предложения своей волей к миру и воздействуйте на императора Александра! Вместе мы добьемся того, чего жаждут наши народы. Мне очень не хотелось бы – в случае ничем не оправданного упорства русского царя – использовать последний довод, направив двести тысяч моих солдат из Испании и сто тысяч поляков на покорение Петербурга».
Наполеон одерживал победы. С его отъездом все возможные в будущем неудачи принадлежали бы маршалам, но не ему. Он никогда не избегал ответственности, но в ряде случаев отсутствие необходимого «разделения труда» сильно повредило делу. Так было и в 1812-м, и в 1813-м году, когда накануне решающего дня сражения при Лейпциге император был вынужден заниматься испанскими делами, а подчиненные ничем не помогли, ничего не предусмотрели, ничего не взяли на себя.
Наполеон, запутавшийся в политических комбинациях и пренебрегавший нуждами простых солдат (к отступлению из Москвы ничего готово не было, отмечает Стендаль), ставший тормозом и парализовавший инициативу деятельных подчиненных, вполне мог довериться таким вождям, как Даву.
Вождь итальянцев вице-король Евгений мог бы навести порядок в Смоленске, а князь Понятовский примерить корону Польши.
Император-победитель, проезжающий через Вильну и Варшаву в сопровождении конных гвардейцев, был бы всюду восторженно встречен – как своей армией, так и населением. Сделав необходимые хозяйственные распоряжения, он мог, не медля ни дня, заняться насущными политическими делами.
«Целебные» меры (восстановление польской государственности, сполна оплаченное кровью на полях сражений, освобождение ранее плененного Римского папы и мир в Испании, вовремя подкрепленный возвращением испанцев из России), сопровождаемые пацифистским пафосом и пропагандистским шумом, – а уж в этом императору не было равных – подтвердили бы его высокое реноме и позволили бы сохранить единство Запада под его (Наполеона) скипетром и при благословении Ватикана.
Если бы спустя восемь лет после первой коронации он водрузил бы на голову корону императора Запада, мало кто возражал бы против этого триумфа.
Все тайные договоренности и союзы против Франции (Россия-Пруссия, Россия-Австрия, Россия-Испания) не стали бы действенными, а венский двор не посмел бы порвать отношения с родственником.
Русский царь, упорствовавший в своей вражде к Наполеону, выглядел бы врагом мира на континенте.
К нему можно было обращаться через европейские посольства России, а не через случайных и «подвернувшихся под руку» людей.
Мир в Испании позволил бы Наполеону иметь ветеранов Сульта и Сюше на восточном фронте, если бы это потребовалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34