Я предоставил ей возможность говорить.
— В детстве я никогда не имела ничего в достаточной мере, — может быть, вы поймете, что это значит. Во всяком случае, к тому времени, когда
я кончила школу, — вскоре после этого, — моих родителей уже не было в живых, и мне пришлось работать, чтобы не умереть с голоду. Я перепробовала массу всякой работы, неважно какой, но последняя была в кафе на Спринг-стрит — я была там официанткой. Приходили толстые, жирные типы; они считали, что за грошовые чаевые имеют привилегию наступить мне на ногу под столом или ущипнуть там, где не положено. Однажды туда зашел Джои, и мы как-то разговорились. Может быть, вы и не нашли бы в нем ничего особенного, но он был хороший человек. Правда. По крайней мере, ко мне он был добр. Он покупал мне разные вещи, водил меня в приятные места, нам было очень весело вдвоем, мы посещали клубы, — вы видели фотографии, которые мы там снимали; в некоторых местах я раньше никогда не бывала. Говорили мы и о том, чтобы пожениться, но, видно, он еще недостаточно насладился своей свободой или, может быть, не хотел еще прочно осесть на месте. Короче говоря, так появился Джо Брукс. — На минуту она умолкла, сосредоточенно занялась своим напитком, потом спросила: — Ну что, очень я плохая?
— Только не в моих глазах, Робин. Забудьте об этом.
— Спасибо вам. Обычно я не рассказываю людям свою биографию. Я посмотрел на свой пустой стакан, слегка удивившись. Пока она
говорила, я умудрился высосать весь бурбон, так что на дне остались только кубики льда. После того, как я выпиваю какое-то определенное количество, откуда-то вдруг появляется медленная, теплая волна, поднимаясь по шее и заливая мне лицо. Я уже чувствовал ее зарождение, и это ощущение было приятно.
Робин взяла у меня из руки стакан и сказала:
— Давайте не будем столь мрачными.
— Давайте не будем.
Она опять пошла к бару. Я следил за ней, смотря, как грациозно колышется белая плиссированная юбка над ее изящными, обтянутыми нейлоном икрами. Она начала смешивать новую порцию.
— Полегче, — сказал я. — Потихоньку да полегоньку. Крошечные атомы бурбона, кажется, встретились в моем желудке с родственниками, которых я поглотил вчера вечером. А тут еще готовится подкрепление. Она кивнула:
— Потихоньку да полегоньку. — И протянула мне стакан, содержимое которого было уже не таким теплым, как в первый раз. Она закурила.
— Это сумасшествие, — сказал я. — Мне ведь работать.
— Вы и работаете.
Я попытался это осмыслить.
— Работаю, да. Прекрасная работа.
Она улыбнулась полными красными губами, восхитительно приоткрывшими ровные, белые зубы. Я отпил большой глоток. Я почувствовал, как он скользит у меня в горле, словно шарик горячего воска, и шлепнулся в общую массу воска у меня в желудке. Мой желудок приятно булькал.
Робин стояла на шаг от меня; она приблизилась на шаг. Это не оставило между нами ничего, кроме нас самих. Она вглядывалась в меня; ее дыхание, вылетая из полураскрытых губ, трепетало у моего горла.
— Что случилось с кончиком вашего уха? Левого уха?
— Его откусила девочка. — Я не хотел ее рассмешить; я просто хотел посмотреть, как изменится выражение ее лица.
Оно не изменилось. Она просто затянулась сигаретой и выпустила дым мне в лицо.
— Шелл, Шелл, — сказала она, — вы острите. Что случилось с вашим носом?
— Его откусила девочка.
Она тихо засмеялась и тряхнула головой; масса рыжих с оттенком ржавчины волос разлетелась вокруг ее лица. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и вместо этого засмеялась. Она снова затянулась. Так могло продолжаться весь день. Я отступил к дивану и сел, избежав второй порции дыма. Она подошла и тоже села. Близко. Ко мне на колени.
Я опустил стакан и в конце концов поставил его на ковер.
— Не оставляйте его там, — сказала она задорно.
— Почему?
— Вы можете попасть в него ногой и перевернуть его.
— На кой черт мне попадать в него и переворачивать его? - Дурачок.
Я взглянул на нее. Она дышала мне в лицо, и я видел ее розовый язык, Глаза ее были совсем близко, мое лицо отражалось в них, всего в каких-нибудь двух дюймах от меня.
— Шелл, — сказала она тихо и мягко.
Всего один дюйм. «Шелл, Шелл, Шелл», — дыхание, шепот.
А потом она упала на меня, и я видел только сузившиеся глаза, и пряди густых рыжих волос, и теплые, влажные губы, и ее руки обвились вокруг моей шеи, и ногти нежно и мягко чертили какой-то узор у меня на щеках.
Может быть, я был пьян. Как вы думаете?
Впрочем, кому интересно, что вы думаете?
Я завязывал галстук, когда Робин лениво сказала:
— Шелл, знаешь что?
— Что?
- Ты как греческий бог. Греческий бог со сломанным носом.
— Бог — нет. Со сломанным носом — да.
— Я серьезно. — Я повернулся и посмотрел на нее; она глубоко вздохнула и медленно потянулась. Интересно.
— Который час? — спросила она. Я посмотрел на часы.
— Почти полдень. Пора бы мне быть в городе. Я не был у себя в конторе со вчерашнего дня. Так дело совсем развалится.
— Ну и пусть. Кому оно нужно? — Ее глаза горячо смотрели на меня.
— Должен зарабатывать на жизнь, Робин. На что же я стал бы покупать бурбон?
— Должно быть, так. Приходи ко мне опять, Шелл. Я весело усмехнулся.
— Приду, приду, ведьма.
— Что-оо?
— Ведьма. Та, что на помеле. Призрак.
Она перевернулась и сказала сонным голосом:
— Уходи, уходи прочь.
Я ушел. Солнце стояло почти над головой и было краснее и горячее, чем белки моих глаз. Я сел в кадиллак, дал полный газ, свернул влево на бульвар Беверли и остановился у первого кафе справа. Я долго и энергично жевал полудюймовый антрекот с разрезом посередине, который, вероятно, проделал кинжал матадора, проглотил несколько поджаренных картошек и запил тремя чашками черного кофе. Я решил, что, если буду осторожен, я протяну до вечера. Пот сочился из всех пор и капал на
одежду.
Моя контора — на втором этаже Хэмилтон Билдинг, на Бродвее, между улицами Третьей и Четвертой, в центре Лос-Анджелеса. Я поднялся в лифте на второй этаж, дошел до своей двери, остановился, улыбнулся и сказал:
— Добрый день. Клиентка?
Она сидела на деревянной скамье слева от меня, держа на коленях большую, старомодную черную сумку, собранную сверху на шнурке. Она была, вероятно, пяти футов ростом (плюс-минус один дюйм), стоя на каблуках, и весила, может быть, сто футов. И, думаю, вы бы назвали ее красивой.
По крайней мере, я подумал, что она красивая, даже если ей шестьдесят лет. На ней было простое, бесформенное черное платье, не доходившее трех-четырех дюймов до ее черных туфель, зашнурованных чуть повыше щиколотки. Седые волосы казались почти белыми. Глаза туманились за очками в золотой оправе, которые были, вероятно, изготовлены примерно во время первой мировой войны.
Она поднялась со скамьи, близоруко всмотрелась в меня и поправила очки морщинистой правой рукой.
— Вы — мистер Скотт? Мистер Шелдон Скотт? — У нее был тихий голосок, крошечный, как и она сама.
— Да, мэм, — сказал я, — входите, пожалуйста.
Я отпер дверь и прошел за ней внутрь. Она огляделась, как будто немного растерявшись, и я придвинул для нее к столу лучшее из моих кресел. Она села. Я сел за стол и принял профессиональный вид.
— Чем могу служить, мэм?
Она нервно открыла и снова закрыла старомодную сумку и сказала своим крошечным голоском:
— Право, не знаю. Я миссис Мэддерн.
Я помигал секунд десять, ожидая, что она скажет дальше, как вдруг меня осенило.
— Кто?
— Миссис Мэддерн.
Я проснулся. Ее глаза не слезились, она не была близорукой, она просто много плакала. Маленькая, старая леди, плачущая о сыне, которого она не видела месяцы, может быть, годы. Внезапно я почувствовал себя ужасно.
Я сказал мягко:
— Счастлив познакомиться с вами, миссис Мэддерн. Джо был вашим сыном?
— Да. Был. — Ее глаза снова увлажнились, и я быстро продолжал: — Если я могу чем-нибудь помочь, буду очень рад. Но я не понимаю — как вы сюда попали? То есть, я хочу сказать, именно ко мне?
— Мне посоветовал некий мистер Драгун. Я приехала навестить Джозефа, я даже не знала, что он погиб. Мне сказал мистер Драгун. — Она изо всех сил старалась говорить ровным, спокойным голосом. — Он сказал, что Джозефа сбила или переехала машина и он погиб. Потом, когда я стала его расспрашивать, он сказал, чтобы я повидалась с вами, что вы — как он выразился — «мозг здешних мест» и считаете, что гибель Джозефа не случайна. Он не очень симпатичный, он мне не понравился.
Я живо представил себе тактичную манеру Драгуна, когда он давал миссис Мэддерн свои объяснения. Я сказал:
— Мне тоже он не нравится, миссис Мэддерн. Что же вы хотели, чтобы я сделал?
— Ну, то, что он сказал. Я хочу знать все, что случилось с Джозефом. Если кто-то погубил его, я хочу, чтобы вы его нашли. Я могу заплатить вам, у меня есть деньги. — Она сняла очки и прижала пальцы к зажмуренным глазам. Из груди ее вырвалось рыдание.
Я встал и вышел из-за стола. Я мягко положил руку на ее худенькое, узкое плечо. Я не знал, что сказать. Я сказал:
— Конечно, миссис Мэддерн, конечно.
Она подняла на меня глаза; лицо ее осунулось.
— Я здесь жду с десяти часов. Джозеф был хороший мальчик. Хоть он и попадал иногда в беду, он был хороший мальчик. — Она порылась в черной сумке, выудила из нее крошечный носовой платочек и вытерла глаза. — Простите, — сказала она. — Я не хотела так... сорваться.
Я сказал ей, что все в порядке. Я невольно подумал, что, независимо от того, каков был Джои в действительности, для нее он оставался все тем же малышом в коротких штанишках, с исцарапанными коленками и с пятнами грязи на лице. Я снова сел за стол. Я сказал:
— Мне не совсем понятно, миссис Мэддерн, почему вы приехали в Лос-Анджелес и почему пошли к Драгуну. Если бы вы объяснили мне, это могло бы помочь.
Она кивнула, теперь она держала себя в руках.
— Джозеф писал мне время от времени, нерегулярно. Думаю, он был очень занят. Иногда посылал мне деньги, — когда мог; в этом отношении он был хороший сын. — Она скорбно улыбнулась и продолжала: — Последнее письмо, что я от него получила, пришло недели две назад, и мне показалось, что его что-то тревожит, что он был неспокоен, когда писал его. Он писал, что ему повезло и что он скопил порядочную сумму здесь, в Лос-Анджелесе, и положил ее в сейф городского банка. Он прислал мне один из ключей и карточку, чтобы я расписалась — чтобы в банке знали мою подпись, и тогда я могла бы взять из сейфа эти деньги. Я расписалась и отослала карточку обратно в банк. Джозеф писал, что, если с ним что-нибудь случится, я могу без труда взять эти деньги. — Она посмотрела на меня. — Ведь правда, хороший мальчик?
Я улыбнулся и кивнул.
— Не знаю, зачем я пересказываю вам это письмо, когда могу просто дать его вам прочесть. — Она извлекла из сумки конверт с письмом и протянула его мне.
Фактически она уже пересказала мне все, что было в этом письме, кроме заключительных выражений любви и вопросов о том, как ее здоровье, дела и т. п. Как бы между прочим, он писал: «Если со мной что-нибудь случится, мама, ты можешь спокойно и без особых формальностей взять эти деньги из банковского сейфа».
Миссис Мэддерн сказала:
— То, что Джозеф так написал, меня очень обеспокоило. Он даже не болел никогда — так, обычная простуда да свинка, когда он был совсем малышом. Поэтому я и решила приехать, посмотреть, как он тут. Уже почти год как он уехал из дому. Он дал мне адрес на Грэнд-стрит, сказал, чтобы я писал туда, а там уж ему передадут мои письма. — Она заколебалась, потом медленно продолжала: — Видите ли, мистер Скотт, это было первое письмо после долгого перерыва. У него была — ну, маленькая неприятность...
— Я знаю, — прервал я. — Неважно, продолжайте.
— Ну вот, из-за этих неприятностей я не знала, что с ним и где он, пока не получила от него письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— В детстве я никогда не имела ничего в достаточной мере, — может быть, вы поймете, что это значит. Во всяком случае, к тому времени, когда
я кончила школу, — вскоре после этого, — моих родителей уже не было в живых, и мне пришлось работать, чтобы не умереть с голоду. Я перепробовала массу всякой работы, неважно какой, но последняя была в кафе на Спринг-стрит — я была там официанткой. Приходили толстые, жирные типы; они считали, что за грошовые чаевые имеют привилегию наступить мне на ногу под столом или ущипнуть там, где не положено. Однажды туда зашел Джои, и мы как-то разговорились. Может быть, вы и не нашли бы в нем ничего особенного, но он был хороший человек. Правда. По крайней мере, ко мне он был добр. Он покупал мне разные вещи, водил меня в приятные места, нам было очень весело вдвоем, мы посещали клубы, — вы видели фотографии, которые мы там снимали; в некоторых местах я раньше никогда не бывала. Говорили мы и о том, чтобы пожениться, но, видно, он еще недостаточно насладился своей свободой или, может быть, не хотел еще прочно осесть на месте. Короче говоря, так появился Джо Брукс. — На минуту она умолкла, сосредоточенно занялась своим напитком, потом спросила: — Ну что, очень я плохая?
— Только не в моих глазах, Робин. Забудьте об этом.
— Спасибо вам. Обычно я не рассказываю людям свою биографию. Я посмотрел на свой пустой стакан, слегка удивившись. Пока она
говорила, я умудрился высосать весь бурбон, так что на дне остались только кубики льда. После того, как я выпиваю какое-то определенное количество, откуда-то вдруг появляется медленная, теплая волна, поднимаясь по шее и заливая мне лицо. Я уже чувствовал ее зарождение, и это ощущение было приятно.
Робин взяла у меня из руки стакан и сказала:
— Давайте не будем столь мрачными.
— Давайте не будем.
Она опять пошла к бару. Я следил за ней, смотря, как грациозно колышется белая плиссированная юбка над ее изящными, обтянутыми нейлоном икрами. Она начала смешивать новую порцию.
— Полегче, — сказал я. — Потихоньку да полегоньку. Крошечные атомы бурбона, кажется, встретились в моем желудке с родственниками, которых я поглотил вчера вечером. А тут еще готовится подкрепление. Она кивнула:
— Потихоньку да полегоньку. — И протянула мне стакан, содержимое которого было уже не таким теплым, как в первый раз. Она закурила.
— Это сумасшествие, — сказал я. — Мне ведь работать.
— Вы и работаете.
Я попытался это осмыслить.
— Работаю, да. Прекрасная работа.
Она улыбнулась полными красными губами, восхитительно приоткрывшими ровные, белые зубы. Я отпил большой глоток. Я почувствовал, как он скользит у меня в горле, словно шарик горячего воска, и шлепнулся в общую массу воска у меня в желудке. Мой желудок приятно булькал.
Робин стояла на шаг от меня; она приблизилась на шаг. Это не оставило между нами ничего, кроме нас самих. Она вглядывалась в меня; ее дыхание, вылетая из полураскрытых губ, трепетало у моего горла.
— Что случилось с кончиком вашего уха? Левого уха?
— Его откусила девочка. — Я не хотел ее рассмешить; я просто хотел посмотреть, как изменится выражение ее лица.
Оно не изменилось. Она просто затянулась сигаретой и выпустила дым мне в лицо.
— Шелл, Шелл, — сказала она, — вы острите. Что случилось с вашим носом?
— Его откусила девочка.
Она тихо засмеялась и тряхнула головой; масса рыжих с оттенком ржавчины волос разлетелась вокруг ее лица. Она открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала и вместо этого засмеялась. Она снова затянулась. Так могло продолжаться весь день. Я отступил к дивану и сел, избежав второй порции дыма. Она подошла и тоже села. Близко. Ко мне на колени.
Я опустил стакан и в конце концов поставил его на ковер.
— Не оставляйте его там, — сказала она задорно.
— Почему?
— Вы можете попасть в него ногой и перевернуть его.
— На кой черт мне попадать в него и переворачивать его? - Дурачок.
Я взглянул на нее. Она дышала мне в лицо, и я видел ее розовый язык, Глаза ее были совсем близко, мое лицо отражалось в них, всего в каких-нибудь двух дюймах от меня.
— Шелл, — сказала она тихо и мягко.
Всего один дюйм. «Шелл, Шелл, Шелл», — дыхание, шепот.
А потом она упала на меня, и я видел только сузившиеся глаза, и пряди густых рыжих волос, и теплые, влажные губы, и ее руки обвились вокруг моей шеи, и ногти нежно и мягко чертили какой-то узор у меня на щеках.
Может быть, я был пьян. Как вы думаете?
Впрочем, кому интересно, что вы думаете?
Я завязывал галстук, когда Робин лениво сказала:
— Шелл, знаешь что?
— Что?
- Ты как греческий бог. Греческий бог со сломанным носом.
— Бог — нет. Со сломанным носом — да.
— Я серьезно. — Я повернулся и посмотрел на нее; она глубоко вздохнула и медленно потянулась. Интересно.
— Который час? — спросила она. Я посмотрел на часы.
— Почти полдень. Пора бы мне быть в городе. Я не был у себя в конторе со вчерашнего дня. Так дело совсем развалится.
— Ну и пусть. Кому оно нужно? — Ее глаза горячо смотрели на меня.
— Должен зарабатывать на жизнь, Робин. На что же я стал бы покупать бурбон?
— Должно быть, так. Приходи ко мне опять, Шелл. Я весело усмехнулся.
— Приду, приду, ведьма.
— Что-оо?
— Ведьма. Та, что на помеле. Призрак.
Она перевернулась и сказала сонным голосом:
— Уходи, уходи прочь.
Я ушел. Солнце стояло почти над головой и было краснее и горячее, чем белки моих глаз. Я сел в кадиллак, дал полный газ, свернул влево на бульвар Беверли и остановился у первого кафе справа. Я долго и энергично жевал полудюймовый антрекот с разрезом посередине, который, вероятно, проделал кинжал матадора, проглотил несколько поджаренных картошек и запил тремя чашками черного кофе. Я решил, что, если буду осторожен, я протяну до вечера. Пот сочился из всех пор и капал на
одежду.
Моя контора — на втором этаже Хэмилтон Билдинг, на Бродвее, между улицами Третьей и Четвертой, в центре Лос-Анджелеса. Я поднялся в лифте на второй этаж, дошел до своей двери, остановился, улыбнулся и сказал:
— Добрый день. Клиентка?
Она сидела на деревянной скамье слева от меня, держа на коленях большую, старомодную черную сумку, собранную сверху на шнурке. Она была, вероятно, пяти футов ростом (плюс-минус один дюйм), стоя на каблуках, и весила, может быть, сто футов. И, думаю, вы бы назвали ее красивой.
По крайней мере, я подумал, что она красивая, даже если ей шестьдесят лет. На ней было простое, бесформенное черное платье, не доходившее трех-четырех дюймов до ее черных туфель, зашнурованных чуть повыше щиколотки. Седые волосы казались почти белыми. Глаза туманились за очками в золотой оправе, которые были, вероятно, изготовлены примерно во время первой мировой войны.
Она поднялась со скамьи, близоруко всмотрелась в меня и поправила очки морщинистой правой рукой.
— Вы — мистер Скотт? Мистер Шелдон Скотт? — У нее был тихий голосок, крошечный, как и она сама.
— Да, мэм, — сказал я, — входите, пожалуйста.
Я отпер дверь и прошел за ней внутрь. Она огляделась, как будто немного растерявшись, и я придвинул для нее к столу лучшее из моих кресел. Она села. Я сел за стол и принял профессиональный вид.
— Чем могу служить, мэм?
Она нервно открыла и снова закрыла старомодную сумку и сказала своим крошечным голоском:
— Право, не знаю. Я миссис Мэддерн.
Я помигал секунд десять, ожидая, что она скажет дальше, как вдруг меня осенило.
— Кто?
— Миссис Мэддерн.
Я проснулся. Ее глаза не слезились, она не была близорукой, она просто много плакала. Маленькая, старая леди, плачущая о сыне, которого она не видела месяцы, может быть, годы. Внезапно я почувствовал себя ужасно.
Я сказал мягко:
— Счастлив познакомиться с вами, миссис Мэддерн. Джо был вашим сыном?
— Да. Был. — Ее глаза снова увлажнились, и я быстро продолжал: — Если я могу чем-нибудь помочь, буду очень рад. Но я не понимаю — как вы сюда попали? То есть, я хочу сказать, именно ко мне?
— Мне посоветовал некий мистер Драгун. Я приехала навестить Джозефа, я даже не знала, что он погиб. Мне сказал мистер Драгун. — Она изо всех сил старалась говорить ровным, спокойным голосом. — Он сказал, что Джозефа сбила или переехала машина и он погиб. Потом, когда я стала его расспрашивать, он сказал, чтобы я повидалась с вами, что вы — как он выразился — «мозг здешних мест» и считаете, что гибель Джозефа не случайна. Он не очень симпатичный, он мне не понравился.
Я живо представил себе тактичную манеру Драгуна, когда он давал миссис Мэддерн свои объяснения. Я сказал:
— Мне тоже он не нравится, миссис Мэддерн. Что же вы хотели, чтобы я сделал?
— Ну, то, что он сказал. Я хочу знать все, что случилось с Джозефом. Если кто-то погубил его, я хочу, чтобы вы его нашли. Я могу заплатить вам, у меня есть деньги. — Она сняла очки и прижала пальцы к зажмуренным глазам. Из груди ее вырвалось рыдание.
Я встал и вышел из-за стола. Я мягко положил руку на ее худенькое, узкое плечо. Я не знал, что сказать. Я сказал:
— Конечно, миссис Мэддерн, конечно.
Она подняла на меня глаза; лицо ее осунулось.
— Я здесь жду с десяти часов. Джозеф был хороший мальчик. Хоть он и попадал иногда в беду, он был хороший мальчик. — Она порылась в черной сумке, выудила из нее крошечный носовой платочек и вытерла глаза. — Простите, — сказала она. — Я не хотела так... сорваться.
Я сказал ей, что все в порядке. Я невольно подумал, что, независимо от того, каков был Джои в действительности, для нее он оставался все тем же малышом в коротких штанишках, с исцарапанными коленками и с пятнами грязи на лице. Я снова сел за стол. Я сказал:
— Мне не совсем понятно, миссис Мэддерн, почему вы приехали в Лос-Анджелес и почему пошли к Драгуну. Если бы вы объяснили мне, это могло бы помочь.
Она кивнула, теперь она держала себя в руках.
— Джозеф писал мне время от времени, нерегулярно. Думаю, он был очень занят. Иногда посылал мне деньги, — когда мог; в этом отношении он был хороший сын. — Она скорбно улыбнулась и продолжала: — Последнее письмо, что я от него получила, пришло недели две назад, и мне показалось, что его что-то тревожит, что он был неспокоен, когда писал его. Он писал, что ему повезло и что он скопил порядочную сумму здесь, в Лос-Анджелесе, и положил ее в сейф городского банка. Он прислал мне один из ключей и карточку, чтобы я расписалась — чтобы в банке знали мою подпись, и тогда я могла бы взять из сейфа эти деньги. Я расписалась и отослала карточку обратно в банк. Джозеф писал, что, если с ним что-нибудь случится, я могу без труда взять эти деньги. — Она посмотрела на меня. — Ведь правда, хороший мальчик?
Я улыбнулся и кивнул.
— Не знаю, зачем я пересказываю вам это письмо, когда могу просто дать его вам прочесть. — Она извлекла из сумки конверт с письмом и протянула его мне.
Фактически она уже пересказала мне все, что было в этом письме, кроме заключительных выражений любви и вопросов о том, как ее здоровье, дела и т. п. Как бы между прочим, он писал: «Если со мной что-нибудь случится, мама, ты можешь спокойно и без особых формальностей взять эти деньги из банковского сейфа».
Миссис Мэддерн сказала:
— То, что Джозеф так написал, меня очень обеспокоило. Он даже не болел никогда — так, обычная простуда да свинка, когда он был совсем малышом. Поэтому я и решила приехать, посмотреть, как он тут. Уже почти год как он уехал из дому. Он дал мне адрес на Грэнд-стрит, сказал, чтобы я писал туда, а там уж ему передадут мои письма. — Она заколебалась, потом медленно продолжала: — Видите ли, мистер Скотт, это было первое письмо после долгого перерыва. У него была — ну, маленькая неприятность...
— Я знаю, — прервал я. — Неважно, продолжайте.
— Ну вот, из-за этих неприятностей я не знала, что с ним и где он, пока не получила от него письмо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26