Погружаясь в книги, он оставлял позади свое немощное тело и бесполезный гнев и бродил по лесам и городам в компании героев и героинь, которые жили ради денег, ради любви, ради мести, которые убивали, воровали, спасали Англию от заговоров, пускались в опасные путешествия и преследовали, словно тени, своих двойников по туманным улицам Лондона прошлого века. Он ненавидел свое тело и инвалидную коляску, хотя плечи и руки его стали мускулистыми, как у штангиста, а когда встал наконец на костыли, молча проклинал неуклюжую имитацию ходьбы, в которой вынужден был участвовать: настоящая жизнь — его настоящая жизнь — проходила на страницах сотен романов, прочитанных за этот год. Все остальное было сплошным ужасом — бесконечные падения, ползание на четырех точках, крики раздраженных учителей, а главное, сны — по ночам ему снились лужи крови, расплющенные или расчлененные тела.
Через год после аварии Том отбросил костыли и стал снова учиться ходить самостоятельно. К тому времени Том Пасмор очень сильно отличался от мальчика, который выпрыгнул год назад из молочного фургона.
И Том, и его родители объясняли изменения, происшедшие в его характере, чтением книг. Родителям Тома казалось, что странноватый, почти незнакомый мальчик, который бродит по дому, держась за столы и стулья, подобно полуторагодовалому ребенку, сознательно отдалился от реальной жизни, выбрал для себя мир теней, мир таинственного и непознанного.
Сам Том считал совсем иначе — он был уверен, что только за этот год понял, что такое настоящая жизнь, чтение не только спасло его от безумия, вызванного гневом и скукой, оно помогло ему бросить взгляд на взрослую жизнь — он словно был невидимым участником сотен драм и, что гораздо более важно, слышал тысячи разговоров, узнал множество оценок тех или иных событий, наблюдал человеческую глупость, жестокость, хитрость, дурные манеры и двуличие, которые почти всегда осуждались. К тому же он проникся красотой английского языка, ощущением его корней, и в голове Тома навсегда засела мысль, что красноречие само по себе является благом и добродетелью. И еще — он стал лучше понимать мотивы, двигавшие поступками людей. Книги, которые читал Том, и были для него настоящим образованием, гораздо в большей степени, чем уроки приходящих учителей. Иногда во время чтения Тому становилось вдруг жарко, ему казалось, что герои, действующие в книге, вот-вот сделают великое открытие, которое будет принадлежать и ему, — откроют царство скрытого смысла, таящегося за оболочкой видимого мира.
Поступив в высшую школу Брукс-Лоувуд, Том способен был заставить половину класса содрогаться от смеха репликой, которую вторая половина обычно не понимала или не хотела понимать. Том вскакивал с места, слыша громкие звуки, и надолго уходил в себя — окружающие называли такие периоды «трансами». У него была репутация «нервного» мальчика, потому что он никогда не сидел спокойно более нескольких секунд — тут же начинал дергаться, потирать подбородок или болтать с кем-нибудь, кого угораздило оказаться рядом. Тома мучили кошмары, и иногда он ходил во сне. Если бы Том действительно учился в школе так хорошо, как должен был, судя по показателям его тестов, его эксцентричное поведение списали бы на причуды интеллектуально одаренной личности, и совет попечителей школы наверняка предложил бы ему поступить в медицинский колледж — на Милл Уолк вечно не хватало врачей. Но Том не хотел учиться, поэтому его считали странным мальчиком, и поэтому он получал от опекунского совета лишь брошюры с предложением третьесортных колледжей в южных штатах.
Девять месяцев, проведенных в инвалидной коляске, не прошли даром — у Тома были широкие плечи и развитые бицепсы, которые не исчезли даже тогда, когда тело его выросло до шести футов четырех дюймов. Баскетбольный тренер, пребывавший в отчаянии после нескольких неудачных сезонов, организовал встречу с Томом и его отцом в присутствии директора школы, который давно втайне считал Тома Пасмора симулянтом. Том вежливо отказался иметь что-либо общее со спортивными командами школы.
— Я вырос таким высоким по чистой случайности, — заявил Том в кабинете директора троим мужчинам с непроницаемыми каменными лицами. — Почему бы вам не представить себе, что я ровно на фут короче?
Том не имел в виду ничего плохого, но тренеру показалось, что Том издевается над ним, директор тоже почувствовал себя оскорбленным, а Виктор Пасмор пришел в ярость.
— Будь любезен разговаривать по-человечески! — пророкотал он. — Ты должен участвовать в жизни школы! Ты не можешь больше целыми днями сидеть в своей берлоге!
— Звучит так, словно баскетбол стал обязательным школьным предметом, — тихо, словно самому себе, сказал Том.
— Для тебя — да! — не унимался отец.
И тогда Том бросил реплику, которая привела в ярость всех присутствовавших в кабинете директора.
— Я ничего не знаю о баскетболе, кроме того, что прочитал у Джона Апдайка. Кто-нибудь из вас читал «Кролик, беги!»
Конечно, никто из них не читал Апдайка — тренер вообще подумал, что речь идет о какой-нибудь книге про животных.
Том прозанимался баскетболом примерно месяц. Тренер быстро обнаружил, что его новый игрок просто не способен удержать мяч или отдать пас, не говоря уже о том, чтобы забросить мяч в корзину. Он не смог запомнить даже названия баскетбольных позиций. Тому удалось заинтересовать одного из своих друзей, Фрица Редвинга, романом «Кролик, беги!», описав ему сцену орального секса, встречающуюся на страницах книги. Книга, взятая в аптеке Ан Дай Блумен (ни один Редвинг никогда не заплатил бы деньги за такую смешную вещь, как книга), так поглотила Фрица, что это вызвало беспокойство у его родителей, и через три дня, взяв из рук сына книжку, они с ужасом и удивлением обнаружили, что она открыта именно на том абзаце, который описал Фрицу Том Пасмор.
Редвингам было бы намного легче, если бы они застали сына за занятием теми самыми вещами, которые описывались в книге. Но то, что Фриц читал об этом, было просто ужасно. Сексуальные эксперименты можно было бы отнести за счет переходного возраста, но читать о таком — это уже попахивало извращением. Фриц тут же признался, что узнал об этой книге от Тома Пасмора. И поскольку Редвинга были самой богатой, влиятельной и уважаемой семьей на Милл Уолк, репутация Тома были серьезно запятнана. Его считали теперь не вполне благонадежным.
Том предпочитал быть именно таким, каким его считали. Его вовсе не прельщала перспектива стать жалким подобием одного из Редвингов, хотя именно такой была заветная мечта почти всех членов высшего общества Милл Уолк. Благонадежность Редвингов состояла в отсутствии мыслей и приверженности привычкам, которые выдавались почему-то за единственно возможную манеру поведения, хотя на самом деле это были просто хорошие манеры и не более того.
Настоящий представитель их круга обязательно опаздывал на пять минут на деловые встречи и на полчаса — на вечеринки, старался как можно лучше играть в теннис, поло и гольф. Пил виски, джин, пиво и шампанское — поскольку мало что знал о других спиртных напитках; носил шерсть зимой и хлопок летом. (Признавая при этом одежду определенных фирм) Они улыбались и обменивались последними шутками, никогда не высказывали прилюдно своего неодобрения по тому или иному поводу и никогда ничего не хвалили. Они делали деньги (или жили на проценты, как в случае с Редвингами), но считали дурным тоном обсуждать это. Они скупали произведения искусства, но не носились с ними, как с писаной торбой, — картины, в основном пейзажи и портреты, предназначались для того, чтобы украшать стены, подниматься в цене и свидетельствовать о хорошем вкусе своих владельцев. (Когда Редвинги или другие члены их кружка решали подарить «что-нибудь из искусства» музею Милл Уолк, они обычно требовали, чтобы зал, где повесят картины, сделали точной копией с их гостиной, иначе картины не будут смотреться). Они читали романы, предназначенные для удовольствия женщин во время летнего отдыха, поэзия существовала в их жизни либо в виде безукоризненно зарифмованных детских стихов, либо в виде длинных произведений, содержание которых было многозначительно и туманно. «Классической» музыкой считались хорошо знакомые всем мелодии, под которые они обычно веселились и появлялись на людях в своих лучших костюмах и платьях. Они старались, пока было возможно, закрывать глаза на любые неудобства, которые приходилось иногда испытывать. Эти люди проводили лето в Европе, где в основном ходили по магазинам, на курортах Южной Америки, где ходили по другим магазинам, или «на севере», лучше всего на озере Игл-лейк, где пили пиво, ходили на рыбалку, устраивали роскошные пиршества и заводили интрижки с чужими женами и мужьями. Никто из них не знал иностранных языков — сама идея казалась им просто смешной, однако здесь вполне допускались зачаточные знания немецкого языка, на котором говорил дедушка, владевший когда-то собственностью на востоке острова и сумевший нажить на ней состояние. Дети их посещали школу Брукс-Лоувуд, участвовали по возможности во всех спортивных состязаниях, игнорировали или высмеивали некрасивых и непопулярных учеников, презирали бедных и коренное население острова, считали все части Восточного полушария кроме Игл-лейк и его окрестностей глухой провинцией. После школы они отправлялись в колледж, где шлифовались их хорошие манеры, при этом они не позволяли испортить себя интересными, но не имеющими значения для жизни на Милл Уолк идеями и воззрениями, а потом возвращались на остров, чтобы жениться и продолжить свой род, а также наживать и проживать богатство. Никто из них не выказывал на людях беспокойства и ни разу не произносил ничего такого, чего окружающие не слышали бы раньше. Они становились членами клуба основателей, яхт-клуба, одного или обоих существующих на острове кантри-клубов, оставаясь при этом членами клуба выпускников своего колледжа и, если речь шла о молодых бизнесменах, вступали в клуб организации Кивание, чтобы не показаться снобами. И, конечно же, все они принадлежали к англиканской церкви.
Что касается внешности, это были обычно молодые люди выше среднего роста с белокурыми волосами, голубыми глазами и безукоризненными зубами. (Хотя сами Редвинги были низенькими, коренастыми, темноволосыми и с большими щелями между зубов).
Один из многочисленных членов семейства Редвингов попытался когда-то ввести на острове новое развлечение — псовую охоту на лис, но у него ничего не получилось. На острове не было лисиц, а местные хорьки и дикие кошки быстро научились убегать от завезенных на Милл Уолк борзых, изнывающих от жары в непривычном климате. Поэтому увлечение охотой свелось постепенно к посещению Охотничьего бала, на который мужчины являлись в кожаных сапогах и розовых охотничьих куртках. Попытка внедрить этот обычай ясно показывает, что члены высшего общества Милл Уолк были преимущественно англофилами, хотя выражалось это в основном в пристрастии к пышным драпировкам, тканям в цветочек, консервативной манере одеваться, кожаной мебели, стенам, отделанным деревянными панелями, маленьким собачкам, званым обедам, на которых обязательно подавали дичь, «красноречивым» портретам любимых зверюшек, а также в полном равнодушии ко всему, что касалось интеллектуальной жизни, жизнерадостном бескультурье, врожденном чувстве собственного превосходства над окружающими и прочих подобных вещах. И конечно, они считали, что все части Милл Уолк, кроме восточной, где жили Редвинги, их родственники, друзья и знакомые, и, пожалуй, Бухты вязов, хотя она и находилась к западу от гольф-клуба Глен Холлоу, не принадлежат к цивилизованному миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84