Почему бы тебе не вычеркнуть меня из своей жизни? Тебе же больно.
— Это не в моих силах.
Она выпила остывший чай и поняла, что у нее нет сил даже подняться со стула. Как ей хотелось, чтобы Гриша ушел! Чтобы он не видел на ее лице следы этой ночи.
— Пойдем, я провожу тебя в спальню, — предложил он и помог ей подняться. — Можно, я посмотрю, как ты будешь раздеваться? Не бойся, я не наброшусь на тебя. Как ты понимаешь, я мог бы сделать это еще пять лет назад.
Я хочу посмотреть на твое тело.
И она не смогла ему отказать в такой малости. Она сняла с себя халат. Почему женщины не любят Гришу?
Он опустился перед ней на колени и обвил руками ее тонкую талию.
— Я много раз представлял тебя обнаженной, но ты лучше, чем в моих мечтах… Я не знал, что у тебя такая талия, такая нежная спина, — шептал он, прижимаясь щекой к ее животу, — такая красивая грудь и гладкий живот… Я понимаю всех твоих мужчин.
Ева растроганно смотрела, как Гриша целует ее колени, и в порыве нахлынувшей на нее нежности обняла его голову, провела пальцами по черным кудрям.
— Ты хочешь быть моим мужчиной? — прошептала она и затаила дыхание, смутно представляя себе, что может последовать за ее словами.
— Да. Хотя бы раз. Я сделаю все, как ты скажешь.
Она легла на спину и закрыла глаза.
— Ты можешь мне не поверить, но я тоже этого хочу. Ну же…
* * *
Ева открыла глаза и сразу же вспомнила, что она дома. В дверь еще раз позвонили, а она все разглядывала орнамент на стене, напомнивший ей почему-то первые минуты близости с Гришей. Она сошла с ума.
«Но он оказался прекрасным любовником», — подумала Ева, направляясь к двери.
Она чувствовала себя превосходно. Казалось, тело выражало ей благодарность за все те безумства, которые она позволила себе с тех пор, как приехала домой. Разум молчал. Совесть тоже. Жизнь дарила ей сладостные минуты любви, пусть и окрашенной в ярко-красные тона самообмана и сиреневые — благодарности.
Увидев на пороге Фибиха, она обняла его.
Профессор выглядел озадаченным.
— Ева, с приездом, конечно, но мне кажется, я совершил непоправимую ошибку.
— Что случилось? Что-нибудь с картинами?
— Ну вот, вы все и поняли. Они же как дети вам, я понимаю.
— Что-нибудь пропало? Не молчите! Я же за ними и приехала!
— Нет-нет, боже упаси, все они целехоньки. Но я показал их одному человеку. Я даже не запомнил, как его зовут. Мой адрес ему дал некий Рубин. Кажется, это ваш хороший знакомый.
«Не то слово».
— И что? Он их посмотрел? Что-нибудь сказал?
— Нет. Он только причмокивал губами. По-моему, они ему понравились.
— И вы не побоялись впустить к себе в дом незнакомого человека?
— У него такая благородная внешность. К тому же он в годах. Ну нельзя же, согласитесь, в каждом человеке видеть грабителя или убийцу. Кроме того, ближе к старости человек несколько иначе смотрит на эти вещи.
Словом, я вам признался.
— Глеб Борисыч, вы не знаете, почему я до сих пор держу вас на пороге?
— Нет, извините.
— Да потому, смешной вы человек, что испугали меня до смерти. Проходите, пожалуйста.
— Нет-нет, я хочу сказать вам еще вот что…
Звонил Бернар. — Он по-птичьи наклонил голову набок и внимательно посмотрел на Еву. — Вчера вечером. Он беспокоился, что вы не берете трубку.
— Боже! — Она взволнованно затеребила поясок халата. — Все очень просто: я не успела включить телефон. — На этот раз она не лгала, телефон действительно был отключен.
— Он будет звонить вечером. А еще он передал вам привет.
— Спасибо. Может, зайдете?
— Нет, благодарю. Ко мне сейчас придет друг.., мы с ним должны доиграть партию в шахматы…
Ева метнулась в; кладовку и достала оттуда чемодан.
— Я же совсем забыла! Все проспала. У меня для вас посылка. От Пейрара.
— Ну вот… Спасибо. Это тоже про саранчу, но только про другую…
Он ушел, а Ева решила все-таки перед тем, как звонить Драницыну, выпить чаю. На столе она нашла маленькую сафьяновую коробочку. Она открыла ее и обомлела: там лежало кольцо с крупным бриллиантом. Гриша..'. Ева поцеловала кольцо и еще долго стояла, глядя в окно.
* * *
Вечером, когда она ждала прихода Драницына и нервничала, не зная, что ей лучше надеть, позвонил Бернар.
— Бернар! Говорю сразу, что у меня, глупой, был отключен телефон. Долетела хорошо, чувствую себя нормально. Жду прихода Левы.
Фибиху кассету передала. Ты почему молчишь?
— Рад слышать твой голос. Я ужасно скучаю. У меня новости неутешительные. Ты была права. — Он говорил очень тихо. — Я не должен был ей объяснять…
— Что случилось? — У нее мороз пошел по коже и ее снова охватил страх. Она словно вынырнула из цветного дурмана удовольствий, и теперь настало время реальных черно-белых событий.
— Я сказал Натали, что у нас с тобой все серьезно и что я не смогу выполнить наш уговор.
— И что? Как она отреагировала?
— Она сказала, что это теперь не имеет значения. Сказала и ушла. И больше из своей комнаты не выходила. Симон сейчас у нее…
— Что с ней?
— Меланхолия. Черная меланхолия. И еще: она спрашивала, отдала ли ты Драницыну пакет.
— Лева еще не пришел. Как только придет, так сразу же и отдам.
— Ну хорошо, я так ей и передам.
— Бернар, поцелуй ее от меня. Все, дорогой, звонят. Это, наверное. Лева. Целую.
Она побежала открывать.
* * *
У Левы было пропорциональное, идеально сотворенное тело, словно тщательно скроенное.
Слегка вытянутое лицо с приподнятыми к вискам глазами цвета опавшей листвы, тяжелые веки, крупный прямой нос и темные полные губы. Густые светло-русые волосы с единственной седой прядью посредине, тоже эффект, доставшийся от природы.
Их сближало с Евой, пожалуй, то, что оба были талантливы не только в живописи, но и в одиночестве. Кроме того, они ощущали себя родственными душами, любили друг друга, но не могли долгое время существовать рядом. Встречи были редкими, непродолжительными, но бурными. Утомленные и пресыщенные друг другом, они расставались: Ева уезжала в Москву, Драницын, проводив ее на электричку, возвращался к себе на дачу.
Неразговорчивый, спокойный и вроде бы ленивый до безобразия, Лева между тем много ходил пешком, много работал и много наблюдал.
Сидя в своей захламленной мастерской с неизменно включенным электрическим чайником на табурете, он писал обнаженных женщин.
Увидев Еву, он обнял ее:
— Салют! Мне на дачу провели телефон.
Звонила Жуве, говорила о каком-то конверте.
— Зайдешь?
— Тебя на сколько отпустили?
— На пять дней. Я приехала вчера ночью.
А что, ты занят?
— Нет. Я намерен вплотную заниматься только тобой.
— Так пройди, поговорим.
— Некогда. Там внизу — такси. Поедем ко мне. День-два ничего не изменят.
— Но почему к тебе-то? Я думала, мы с тобой упакуем картины, все обсудим, и ты освободишься от меня.
— А где картины? — Драницын в нетерпении постукивал носком ботинка об пол.
— У Фибиха, через стенку. Надо же и с ним договориться. Вдруг в нужный момент его дома не окажется.
— Нет, не так. У тебя его телефон есть?
Есть. От меня позвонишь и обо всем договоришься. Как с билетом?
— За билет отвечает Гриша. Он привезет мне его послезавтра.
— И ему тоже позвонишь. Вот проблем-то!
Все, кончай разговоры, одевайся, возьми что-нибудь теплое, я жду тебя в машине.
Начинается. Вернее, продолжается. Все ставят ей условия. Но тут она вспомнила Вадима, что он будет ждать ее возвращения весь вечер, а потом, не выдержав, наверняка придет за ней, и решила принять предложение Левы. Ева бежала от разговора с Вадимом, объясняться с ним было выше ее сил. Ведь должен же он понять, что слабость — одна из ее ипостасей. Будь она сильной и принципиальной, вряд ли он смог бы ее полюбить. А так — один слабее другого, что может быть безнадежнее? Непонятно вообще, почему их роман так затянулся. Она надела брюки и шелковую кофточку и, захватив с собой чемодан, который так и не успела распаковать, вышла из квартиры. Позвонила Фибиху и, предупредив его, что вернется через день забрать картины, легко спустилась по лестнице.
В машине Лева обнял ее и сказал на ухо, что счастлив.
* * *
На даче он сразу повел ее в сад. Но прогулка вышла неудачной — потемнело, подул холодный ветер, который, стянув на небе обрывки туч в одну лиловую, заметался по саду, предвещая дождь.
— Хотел тебе показать войлочную вишню, она, правда, еще зеленая, но пушистая, как твоя кожа. — Лева обнял ее за плечи и повел к дому.
— Ты хочешь сказать, что у меня зеленая кожа? — попыталась пошутить Ева, не понимая, зачем он ее сюда привез. Неужели только за тем, чтобы показать войлочную вишню? Вернее, его-то она как раз и понимала, а вот себя — нет. Вряд ли он ограничится вот этим дружеским объятием.
Дом был двухэтажный, с двумя комнатками внизу (плюс кухня и веранда) и огромной мансардой-спальней наверху. Рядом с домом мостились крохотная банька и небольшая терраса с выложенным из обломков мраморных плит полом и навесом с деревянными решетками, увитыми виноградом. Здесь же, врастая железными прутьями в землю, стоял старый мангал, забитый дровами.
— Лева, неужели ты пригласил меня на шашлык?
— А ты думала, я зачем тебя сюда привез? — Сбросив плащ здесь же, на террасе, он принялся уверенно разжигать огонь. — Только бы дождя не было. А тебе здесь, на ветру, оставаться никак нельзя. Я же тебе сказал русским языком, чтобы оделась потеплее.
Ева действительно замерзла. Она закуталась в Левин плащ и, устроившись на деревянной лавке, молча наблюдала, как разгораются поленья и как Лева толстым вишневым прутом ворошит угли в мангале.
— Что ей нужно, не знаешь? Что за конверт?
— Она не сказала. Все хочу тебя спросить: откуда ты знаешь Натали?
— В Подвале познакомились сто лет назад.
Мне тогда деньги нужны были позарез, ну, я и продал ей твой триптих. Неудачная вещь.
Ева промолчала. В живописи не могло быть одного мнения. Дело вкуса.
— Ты знала?
— — Нет. — Она не стала выдавать Гришу. — В Париже, у нее в доме увидела.
— Ты прости, я понимаю, подарок, но очень нужно было.
Лева сходил в дом, принес мясо, шампуры, и Ева принялась нанизывать на них разбухшие розовые куски свинины. Все это выглядело так аппетитно, так густо было сдобрено пряностями, что Ева с трудом удерживалась, чтобы не съесть мясо сырым.
Лева оглянулся и поймал ее взгляд.
— А ты все такая же хищница?
Она не ответила. Тогда он подошел к ней и, не обращая внимания на ее немые протесты — руки в сметане, шампур, того и гляди, вонзится в его живот, — поднял ее лицо и поцеловал в губы. Ветер спутывал их волосы и задувал огонь в мангале. Стало совсем темно.
Наконец дрова догорели, и Лева отпустил Еву.
Оказывается, они простояли так довольно долго. Шелковая кофточка оказалась расстегнутой, Левин свитер серой кошкой свернулся на лавке.
— Ты помнишь, как мы жили здесь с тобой? — Он как ни в чем не бывало подхватил готовые шампуры с мясом и устраивал их над углями.
— Нет. Я ничего не помню и не хочу помнить.
— Ну как же, здесь цвел куст бульдонежа… а там ты сама вырастила астры…
— Твой бульдонеж цвел весной, а я была здесь осенью. И астры посадила не я.
— Когда цвел бульдонеж, ты прожила здесь всего несколько дней, это верно. Астры мне дала соседка, рассадой, но ухаживала за ними ты… Я хочу, чтобы ты все вспомнила.
— Лева, я, наверное, сейчас поеду домой.
Шашлык — это, конечно, хорошо, но я не могу оставаться с тобой на ночь. Ты же знаешь, я теперь живу там, у Натали… Я люблю Бернара…
— — Красивый мужик. Уверен, что и он тебя тоже любит. Но ведь он никогда не узнает, что ты была здесь. Побудь со мной. — Он подошел к ней и обнял. — Я здесь совсем одичал. Во мне столько неистраченной энергии. Я переполнен любовью. Я просто зверь.
— Здесь, в деревне, что, нет женщин?
— Сколько хочешь. Но мне нужна только ты. Какое у тебя красивое кольцо. Это тебе Бернар подарил?
— Нет, Гриша.
— Гриша?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Это не в моих силах.
Она выпила остывший чай и поняла, что у нее нет сил даже подняться со стула. Как ей хотелось, чтобы Гриша ушел! Чтобы он не видел на ее лице следы этой ночи.
— Пойдем, я провожу тебя в спальню, — предложил он и помог ей подняться. — Можно, я посмотрю, как ты будешь раздеваться? Не бойся, я не наброшусь на тебя. Как ты понимаешь, я мог бы сделать это еще пять лет назад.
Я хочу посмотреть на твое тело.
И она не смогла ему отказать в такой малости. Она сняла с себя халат. Почему женщины не любят Гришу?
Он опустился перед ней на колени и обвил руками ее тонкую талию.
— Я много раз представлял тебя обнаженной, но ты лучше, чем в моих мечтах… Я не знал, что у тебя такая талия, такая нежная спина, — шептал он, прижимаясь щекой к ее животу, — такая красивая грудь и гладкий живот… Я понимаю всех твоих мужчин.
Ева растроганно смотрела, как Гриша целует ее колени, и в порыве нахлынувшей на нее нежности обняла его голову, провела пальцами по черным кудрям.
— Ты хочешь быть моим мужчиной? — прошептала она и затаила дыхание, смутно представляя себе, что может последовать за ее словами.
— Да. Хотя бы раз. Я сделаю все, как ты скажешь.
Она легла на спину и закрыла глаза.
— Ты можешь мне не поверить, но я тоже этого хочу. Ну же…
* * *
Ева открыла глаза и сразу же вспомнила, что она дома. В дверь еще раз позвонили, а она все разглядывала орнамент на стене, напомнивший ей почему-то первые минуты близости с Гришей. Она сошла с ума.
«Но он оказался прекрасным любовником», — подумала Ева, направляясь к двери.
Она чувствовала себя превосходно. Казалось, тело выражало ей благодарность за все те безумства, которые она позволила себе с тех пор, как приехала домой. Разум молчал. Совесть тоже. Жизнь дарила ей сладостные минуты любви, пусть и окрашенной в ярко-красные тона самообмана и сиреневые — благодарности.
Увидев на пороге Фибиха, она обняла его.
Профессор выглядел озадаченным.
— Ева, с приездом, конечно, но мне кажется, я совершил непоправимую ошибку.
— Что случилось? Что-нибудь с картинами?
— Ну вот, вы все и поняли. Они же как дети вам, я понимаю.
— Что-нибудь пропало? Не молчите! Я же за ними и приехала!
— Нет-нет, боже упаси, все они целехоньки. Но я показал их одному человеку. Я даже не запомнил, как его зовут. Мой адрес ему дал некий Рубин. Кажется, это ваш хороший знакомый.
«Не то слово».
— И что? Он их посмотрел? Что-нибудь сказал?
— Нет. Он только причмокивал губами. По-моему, они ему понравились.
— И вы не побоялись впустить к себе в дом незнакомого человека?
— У него такая благородная внешность. К тому же он в годах. Ну нельзя же, согласитесь, в каждом человеке видеть грабителя или убийцу. Кроме того, ближе к старости человек несколько иначе смотрит на эти вещи.
Словом, я вам признался.
— Глеб Борисыч, вы не знаете, почему я до сих пор держу вас на пороге?
— Нет, извините.
— Да потому, смешной вы человек, что испугали меня до смерти. Проходите, пожалуйста.
— Нет-нет, я хочу сказать вам еще вот что…
Звонил Бернар. — Он по-птичьи наклонил голову набок и внимательно посмотрел на Еву. — Вчера вечером. Он беспокоился, что вы не берете трубку.
— Боже! — Она взволнованно затеребила поясок халата. — Все очень просто: я не успела включить телефон. — На этот раз она не лгала, телефон действительно был отключен.
— Он будет звонить вечером. А еще он передал вам привет.
— Спасибо. Может, зайдете?
— Нет, благодарю. Ко мне сейчас придет друг.., мы с ним должны доиграть партию в шахматы…
Ева метнулась в; кладовку и достала оттуда чемодан.
— Я же совсем забыла! Все проспала. У меня для вас посылка. От Пейрара.
— Ну вот… Спасибо. Это тоже про саранчу, но только про другую…
Он ушел, а Ева решила все-таки перед тем, как звонить Драницыну, выпить чаю. На столе она нашла маленькую сафьяновую коробочку. Она открыла ее и обомлела: там лежало кольцо с крупным бриллиантом. Гриша..'. Ева поцеловала кольцо и еще долго стояла, глядя в окно.
* * *
Вечером, когда она ждала прихода Драницына и нервничала, не зная, что ей лучше надеть, позвонил Бернар.
— Бернар! Говорю сразу, что у меня, глупой, был отключен телефон. Долетела хорошо, чувствую себя нормально. Жду прихода Левы.
Фибиху кассету передала. Ты почему молчишь?
— Рад слышать твой голос. Я ужасно скучаю. У меня новости неутешительные. Ты была права. — Он говорил очень тихо. — Я не должен был ей объяснять…
— Что случилось? — У нее мороз пошел по коже и ее снова охватил страх. Она словно вынырнула из цветного дурмана удовольствий, и теперь настало время реальных черно-белых событий.
— Я сказал Натали, что у нас с тобой все серьезно и что я не смогу выполнить наш уговор.
— И что? Как она отреагировала?
— Она сказала, что это теперь не имеет значения. Сказала и ушла. И больше из своей комнаты не выходила. Симон сейчас у нее…
— Что с ней?
— Меланхолия. Черная меланхолия. И еще: она спрашивала, отдала ли ты Драницыну пакет.
— Лева еще не пришел. Как только придет, так сразу же и отдам.
— Ну хорошо, я так ей и передам.
— Бернар, поцелуй ее от меня. Все, дорогой, звонят. Это, наверное. Лева. Целую.
Она побежала открывать.
* * *
У Левы было пропорциональное, идеально сотворенное тело, словно тщательно скроенное.
Слегка вытянутое лицо с приподнятыми к вискам глазами цвета опавшей листвы, тяжелые веки, крупный прямой нос и темные полные губы. Густые светло-русые волосы с единственной седой прядью посредине, тоже эффект, доставшийся от природы.
Их сближало с Евой, пожалуй, то, что оба были талантливы не только в живописи, но и в одиночестве. Кроме того, они ощущали себя родственными душами, любили друг друга, но не могли долгое время существовать рядом. Встречи были редкими, непродолжительными, но бурными. Утомленные и пресыщенные друг другом, они расставались: Ева уезжала в Москву, Драницын, проводив ее на электричку, возвращался к себе на дачу.
Неразговорчивый, спокойный и вроде бы ленивый до безобразия, Лева между тем много ходил пешком, много работал и много наблюдал.
Сидя в своей захламленной мастерской с неизменно включенным электрическим чайником на табурете, он писал обнаженных женщин.
Увидев Еву, он обнял ее:
— Салют! Мне на дачу провели телефон.
Звонила Жуве, говорила о каком-то конверте.
— Зайдешь?
— Тебя на сколько отпустили?
— На пять дней. Я приехала вчера ночью.
А что, ты занят?
— Нет. Я намерен вплотную заниматься только тобой.
— Так пройди, поговорим.
— Некогда. Там внизу — такси. Поедем ко мне. День-два ничего не изменят.
— Но почему к тебе-то? Я думала, мы с тобой упакуем картины, все обсудим, и ты освободишься от меня.
— А где картины? — Драницын в нетерпении постукивал носком ботинка об пол.
— У Фибиха, через стенку. Надо же и с ним договориться. Вдруг в нужный момент его дома не окажется.
— Нет, не так. У тебя его телефон есть?
Есть. От меня позвонишь и обо всем договоришься. Как с билетом?
— За билет отвечает Гриша. Он привезет мне его послезавтра.
— И ему тоже позвонишь. Вот проблем-то!
Все, кончай разговоры, одевайся, возьми что-нибудь теплое, я жду тебя в машине.
Начинается. Вернее, продолжается. Все ставят ей условия. Но тут она вспомнила Вадима, что он будет ждать ее возвращения весь вечер, а потом, не выдержав, наверняка придет за ней, и решила принять предложение Левы. Ева бежала от разговора с Вадимом, объясняться с ним было выше ее сил. Ведь должен же он понять, что слабость — одна из ее ипостасей. Будь она сильной и принципиальной, вряд ли он смог бы ее полюбить. А так — один слабее другого, что может быть безнадежнее? Непонятно вообще, почему их роман так затянулся. Она надела брюки и шелковую кофточку и, захватив с собой чемодан, который так и не успела распаковать, вышла из квартиры. Позвонила Фибиху и, предупредив его, что вернется через день забрать картины, легко спустилась по лестнице.
В машине Лева обнял ее и сказал на ухо, что счастлив.
* * *
На даче он сразу повел ее в сад. Но прогулка вышла неудачной — потемнело, подул холодный ветер, который, стянув на небе обрывки туч в одну лиловую, заметался по саду, предвещая дождь.
— Хотел тебе показать войлочную вишню, она, правда, еще зеленая, но пушистая, как твоя кожа. — Лева обнял ее за плечи и повел к дому.
— Ты хочешь сказать, что у меня зеленая кожа? — попыталась пошутить Ева, не понимая, зачем он ее сюда привез. Неужели только за тем, чтобы показать войлочную вишню? Вернее, его-то она как раз и понимала, а вот себя — нет. Вряд ли он ограничится вот этим дружеским объятием.
Дом был двухэтажный, с двумя комнатками внизу (плюс кухня и веранда) и огромной мансардой-спальней наверху. Рядом с домом мостились крохотная банька и небольшая терраса с выложенным из обломков мраморных плит полом и навесом с деревянными решетками, увитыми виноградом. Здесь же, врастая железными прутьями в землю, стоял старый мангал, забитый дровами.
— Лева, неужели ты пригласил меня на шашлык?
— А ты думала, я зачем тебя сюда привез? — Сбросив плащ здесь же, на террасе, он принялся уверенно разжигать огонь. — Только бы дождя не было. А тебе здесь, на ветру, оставаться никак нельзя. Я же тебе сказал русским языком, чтобы оделась потеплее.
Ева действительно замерзла. Она закуталась в Левин плащ и, устроившись на деревянной лавке, молча наблюдала, как разгораются поленья и как Лева толстым вишневым прутом ворошит угли в мангале.
— Что ей нужно, не знаешь? Что за конверт?
— Она не сказала. Все хочу тебя спросить: откуда ты знаешь Натали?
— В Подвале познакомились сто лет назад.
Мне тогда деньги нужны были позарез, ну, я и продал ей твой триптих. Неудачная вещь.
Ева промолчала. В живописи не могло быть одного мнения. Дело вкуса.
— Ты знала?
— — Нет. — Она не стала выдавать Гришу. — В Париже, у нее в доме увидела.
— Ты прости, я понимаю, подарок, но очень нужно было.
Лева сходил в дом, принес мясо, шампуры, и Ева принялась нанизывать на них разбухшие розовые куски свинины. Все это выглядело так аппетитно, так густо было сдобрено пряностями, что Ева с трудом удерживалась, чтобы не съесть мясо сырым.
Лева оглянулся и поймал ее взгляд.
— А ты все такая же хищница?
Она не ответила. Тогда он подошел к ней и, не обращая внимания на ее немые протесты — руки в сметане, шампур, того и гляди, вонзится в его живот, — поднял ее лицо и поцеловал в губы. Ветер спутывал их волосы и задувал огонь в мангале. Стало совсем темно.
Наконец дрова догорели, и Лева отпустил Еву.
Оказывается, они простояли так довольно долго. Шелковая кофточка оказалась расстегнутой, Левин свитер серой кошкой свернулся на лавке.
— Ты помнишь, как мы жили здесь с тобой? — Он как ни в чем не бывало подхватил готовые шампуры с мясом и устраивал их над углями.
— Нет. Я ничего не помню и не хочу помнить.
— Ну как же, здесь цвел куст бульдонежа… а там ты сама вырастила астры…
— Твой бульдонеж цвел весной, а я была здесь осенью. И астры посадила не я.
— Когда цвел бульдонеж, ты прожила здесь всего несколько дней, это верно. Астры мне дала соседка, рассадой, но ухаживала за ними ты… Я хочу, чтобы ты все вспомнила.
— Лева, я, наверное, сейчас поеду домой.
Шашлык — это, конечно, хорошо, но я не могу оставаться с тобой на ночь. Ты же знаешь, я теперь живу там, у Натали… Я люблю Бернара…
— — Красивый мужик. Уверен, что и он тебя тоже любит. Но ведь он никогда не узнает, что ты была здесь. Побудь со мной. — Он подошел к ней и обнял. — Я здесь совсем одичал. Во мне столько неистраченной энергии. Я переполнен любовью. Я просто зверь.
— Здесь, в деревне, что, нет женщин?
— Сколько хочешь. Но мне нужна только ты. Какое у тебя красивое кольцо. Это тебе Бернар подарил?
— Нет, Гриша.
— Гриша?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23