Сами собой прогниют крыши и обвалятся вниз, а потом разрушение пойдет быстрее, и даже не заметишь, как в селе останутся одни развалины, точно обглоданные червями не погребенные кости на месте кровопролитного сражения. Все зарастет труднопроходимыми зарослями. Природа старается побыстрее залечить раны, которые наносит ей человек. Легче будет построить новые дома, чем восстанавливать старые...
Люди сюда вернутся, но жизнь вряд ли потечет по прежнему руслу. Мир изменился. Надолго ли?
Первых пленных обработали быстро, узнали о численности отряда, его намерениях, вооружении и основных опорных пунктах в селе. Для оперативного получения этой информации, похоже, применялись запрещенные международной конвенцией методы. Речь шла, конечно, не о пытках, а о некоторых препаратах, которые развязывают язык так, что он не может остановиться даже тогда, когда тебя уже никто не хочет слушать, и чтобы унять неугомонный язык, заклеивает рот скотчем, а себе затыкает уши руками.
"Мусорщики" считали пленных уже сотнями. Каждый из них держал в голове какую-то цифру, которая, по его мнению, отражала количество плененных в селе боевиков. Но оказывалось, что все они разные и, видимо, все на поверку окажутся неверными. Впору было заключать пари и делать ставки.
Кондратьев видел уже достаточно домов, чтобы понять - боевики подготовились основательно. Будто заблаговременно, когда федеральные власти еще и не думали подавлять мятеж, знали, что когда-нибудь им придется здесь сражаться. Если не с войсками, так с другими отрядами за передел сфер влияния, потому что, как только исчезает внешний враг, вскоре отыскивается внутренний, а те, кто раньше считались закадычными друзьями, перегрызут друг другу горло или будут стрелять в спину. Чтобы этого не произошло, надо всегда иметь внешнего врага, а если его нет - придется найти.
Конечно, село это - не линия Маннергейма или Мажино и не Зееловские высоты. Но операция по его захвату классическими методами, с применением авиации и артиллерии, вполне заслуживала включения в специализированные учебники, потому что прежде на этой войне федеральным войскам лишь однажды приходилось сталкиваться со столь хорошо продуманной обороной, но то была местная столица.
Чем же думали те, кто зачищал это село три недели назад?
Голову хуже зубной боли или соседа, вздумавшего просверлить в крепкой стене дырку, свербила мысль, что зачистку надо закончить как можно быстрее. Вдруг снотворное перестанет действовать, боевики начнут приходить в себя. Мозги-то у них вряд ли сразу заработают, но руки точно потянутся к оружию, и тогда им уже не успеешь втолковать, что поступают они неправильно, и вместо того, чтобы хватать автомат и кричать "Аллах акбар", нажимая на курок, надо поднять руки вверх и громко сказать: "Сдаюсь. Мы не виноваты". В последнем случае они отделаются подзатыльниками, а в первом будет... о-е-ей, решето от них будет.
"Зачистить быстрее". Только эта мысль все еще приводила ноги в движение, но даже она слабела, словно в топке заканчивался уголь, пар в котлах остывал и машина начинала останавливаться.
Что же еще придумать, чтобы опять разогреть котлы?
Отряды, вошедшие в село, негласно соревновались между собой. Игра называлась: "Кто первым отыщет Егеева". Но пока победителя не было.
Проверить все дома они так и не успели. Впрочем, с самого начала нужно было готовиться к такому результату, и все же они надеялись на лучший исход, что к вечеру вернутся в казармы, хоть и без ног, а может, на всех четырех, но с ощущением, что все закончилось и завтра можно отдохнуть немного, а теперь ноги действительно отваливались, но ближайшую ночь им придется провести в этом селе. Возвращаться на исходные позиции смысла не было. Того и гляди, завтра придется повторно зачищать дома, которые накануне они уже проверили. Но, может, химики обстреляют село повторно? Тогда есть смысл уйти отсюда на время этих успокоительных процедур.
Они надели инфракрасные очки. Стали кошками, которые могут видеть в темноте.
Кондратьев остановился, замер. Какие-то тени промелькнули впереди отряда и растворились в темноте, точно это души мертвых, которым до живых не было никакого дела. Он прислушался. По селу гулял ветер. Ночь - это его время, и никому отдавать его он не собирался. Похолодало. У егерей начинало сводить челюсти, зубы клацали, как у голодных, замерзших зверей. Днем они наспех перекусили консервами и галетами. Давились едой. Как удавы судорожно заглатывали большие, плохо прожеванные куски пищи. Пусть желудок разделается с ними. Может, этим он будет занят подольше. Они закидали желудок галетами, кусками рыбы и мяса, все равно, что укрепленную огневую точку гранатами.
- Все понятно, - после продолжительной паузы, во время которой егеря тоже остановились и поглядывали то на своего командира, то по сторонам, сказал Кондратьев, - все. Алле капут. Располагаемся на ночлег. Дальнейший сбор урожая переносится на завтра. Кому какой дом больше нравится?
- Слава Богу, - простонал Голубев, - еще немного, и вам пришлось бы тащить меня на руках.
- Обойдешься, - первую реплику Голубева Кондратьев на сей раз проигнорировал. - Оставили бы тебя в снежке на улице. Глядишь - "мусорщики" и подобрали бы.
- Не-ет, у них распоряжение собирать только боевиков. Я к их клиентам не отношусь.
- Так что же они, такие нехристи, что оставили бы тебя замерзать на морозе? - удивился Евсеев.
- Злыдень ты бессердечный. Вот когда тебе за длинный язык выбьют все зубы, вставную челюсть я доставать тебе не буду.
- Если ты про еду намекаешь, что жевать без зубов не смогу, ха, так я предпочитаю протертую пищу. Как у космонавтов в полете. С детства мечтал космонавтом стать, так хоть за едой себя им почувствую.
- Это только половина ощущения. Для полноты тебя надо повыше поднять на вертолете и выбросить за борт. И парашют чтоб ты подольше не раскрывал. Только в затяжном свободном полете ты почувствуешь себя космонавтом. Поверь мне - ощущение захватывающее, но не очень приятное. Я так падал.
- Ой, а кто не падал-то, герой, - в разговор вступил молчаливый "чистильщик". - Я вот тоже так же, только не из спортивного интереса и о космосе тогда думал меньше всего. Нет, подожди, думал, потому что, если бы не раскрылся парашют, точно на небеса бы отправился в виде бестелесного духа. А парашют, собака, у меня раскрылся почти над землей, грохнулся бы так, что кости не собрали, но повезло. Куполом зацепился за дерево и над ущельем повис, а внизу бой шел. Болтаюсь, как кукла, а в ущелье духи засели и решили помочь мне, несколько раз обстреляли. Пришлось мертвым прикинуться.
- И как? Стропы не оборвались? Они на слонов не рассчитаны, - спросил Голубев.
- Как, как? Удачно. Я даже подумал, что во мне умирает великий актер. Надо увольняться из рядов вооруженных сил и в театральное училище подаваться.
- Не, не стоит. Актерский хлеб тяжелый. Слушай, но ведь ты из тюбиков-то не ел во время полета, - сказал Топорков.
- Нет, конечно.
- Ну, вот видишь. Совсем ты меня не понял. Минутку внимания, - Голубев поднял указательный палец, призывая собеседника к молчанию и останавливая его как раз в тот момент, когда он хотел изречь очередную реплику: - Я считаю, что в новый дом забираться не стоит.
- Это и так понятно, - сказал Кондратьев и подытожил: - Вернемся в предыдущий. Там тепло и уютно, и ушли мы от него недалеко, надеюсь, что его никто еще не занял.
Перво-наперво егеря потянулись за пачками сигарет, извлекая их из карманов дрожащими пальцами, как у наркоманов, добравшихся до очередной дозы, запихивали сигареты в рот, нервно прикуривали, а потом блаженно потягивались, расслаблялись. Разве что не мурлыкали от удовольствия. Табачный дым стал щекотать ноздри. Он был одновременно едким и ароматным. У Кондратьева заболела голова, когда он его вдохнул. Но эта боль быстро прошла, иначе ему пришлось бы накричать на своих подчиненных и либо запретить им курить, либо отправить их опять на улицу.
- Весь дом провоняете, - проворчал он.
- Ничего, мы утром дверь открытой оставим. Все и проветрится, - сказал Голубев.
- А ночью?
Голубев почесал затылок.
- Ночью - окно.
- Замерзнем, умник.
- Не замерзнем. Все равно в одежде спать будем. А без приоткрытого окна будет даже жарко и душно. Не переживай, командир. Боишься опять закурить?
Кондратьев оставил этот вопрос без ответа. Язык ворочался с трудом, а все слова так жутко коверкал, словно во рту не хватает нескольких зубов и надо отправляться к стоматологу.
Егеря разложили на столе сухой паек: консервы, хлеб, пакетики джема. Существенно разнообразить ужин можно было бы, использовав запасы, хранящиеся в доме. Но кашу готовить никто не вызвался бы, да и не мародеры они. Лучше слушать, как урчит голодный желудок, чем бросать тень на честь российского воинства.
- Вот что меня поразило, - задумчиво сказал Голубев, уставившись куда-то в стену, точно там висела видимая только ему картина, - я ни в одном доме детских игрушек не видел. У них же дети есть. Много детей. Как же они без игрушек обходятся? Так нельзя.
- Мальчишки гильзами пустыми играют, а девчонки... - Не знаю, может, тоже гильзами пустыми, - задумчиво протянул Луцкий.
- И я вот не знаю, что из них получится. Все-таки ребенок учиться должен. Сказки читать про Красную Шапочку и серого волка, трех поросят, Винни-Пуха, а они не знают, кто это. Знают, кто такой Егеев, а писать и читать не умеют. Плохо это.
- Мятежники в школах только Коран преподавали. Ну это все исправимо. Учителя-то тут еще остались, кто нормальные предметы преподавать умеет. Все еще восстановится, - Луцкий верил и одновременно не верил в то, что сказал, потому что не знал, сколько времени на это уйдет.
Подачу электроэнергии в село отключили, как только выяснилось, что в него вошли боевики. Теперь из-за этого возникли определенные неудобства. Во-первых, было темно, во-вторых, все продукты в холодильниках попортятся, лучше их съесть побыстрее.
Они разожгли керосиновую лампу, которую заприметили еще во время зачистки, водрузили ее посредине стола, окружив нехитрой едой.
Глаза быстро привыкли к полутьме. Они смотрели на маленький огонек. От него исходило тепло, согревавшее душу. Егеря протянули к огоньку руки, будто бы гадали на блюдце с кофейной гущей. Становилось приятно и спокойно. Непонятно, чего хотелось больше: есть или спать. Глаза слипались. Кондратьев стал массировать пальцами веки. Если в комнате было бы чуть потемнее, он уже провалился бы в сон и никакая сила не смогла бы вернуть его в реальность, даже сочный, истекающий жиром, поджаренный поросенок и уж тем более не консервы, которыми он питался уже не первый день и вскоре не сможет смотреть на них без рвотных рефлексов.
- Бога ради, прошу, не курите здесь, - опомнился "чистильщик", собака нюх потеряет.
- Ты бы ее лучше на улице оставил, - сказал кто-то.
Собака оскалилась, уставилась в полумглу, откуда донесся голос недоброжелателя. Перспектива оказаться вне дома ей совсем не нравилась.
- Сам лучше на улицу сходи, - сказал "чистильщик", защищая своего любимца.
Но более веским аргументом того, что предложение это было неуместно, служили собачьи клыки. Курильщики - Топорков, Кудимов и Евсеев - тушить сигареты не стали, но с мест своих повставали и без лишних разговоров и споров поплелись на улицу.
"Чистильщик" тем временем скинул с плеч рюкзак, поставил его между ног и развязал тесемки. Рюкзак был большим, словно "чистильщик" носил с собой все свои пожитки. К нему подошел пес, уселся рядом, уставился преданными глазами сперва на "чистильщика", а затем на мешок.
- Проголодался? - "чистильщик" погладил собаку по холке.
Пес замахал хвостом, нервно перебрал лапами, приник к полу, а потом опять выпрямился. Он сорвался бы с места, стал бы бегать вокруг "чистильщика", но в комнате было для этого слишком мало места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61