– Характерный финал для подлого века, в котором мы живем. Теперь, Челленджер, вам представляется удобный случай наблюдать субъективные явления физического распада.
– Садись на этот табурет у моих ног и дай мне руку, – сказал Челленджер своей жене. – Мне кажется, друзья мои, что дальнейшее пребывание в этом невыносимом воздухе едва ли желательно. Какого ты мнения, моя дорогая? Жена его простонала и поникла лицом на его колени.
– Я видел людей, купавшихся зимою в проруби, – заговорил лорд Джон. – Те, кто мерз на берегу, завидовали пловцам, решившимся окунуться в ледяную воду. Я был бы за то, чтобы в один прыжок покончить с этой историей. – Вы, значит, открыли бы окно и пошли бы навстречу эфиру? – Лучше погибнуть от яда, чем задохнуться!
Саммерли, кивнув головою в молчаливом одобрении, протянул Челленджеру свою худую руку.
– Хотя мы часто с вами спорили, но теперь все уже миновало, – сказал он. – Мы всегда были при этом добрыми друзьями и в душе чувствовали друг к другу величайшее уважение. Прощайте!
– Прощайте, мой мальчик! – сказал мне лорд Джон. – Окна заклеены, и вам их не удастся открыть.
Челленджер нагнулся, приподнял свою жену и крепко прижал ее к груди, а она обхватила его шею руками.
– Дайте мне подзорную трубу, Мелоун, – сказал он.
Я исполнил его желание.
– Мы отдаемся той силе, которая нас создала! – воскликнул он сильным, громким голосом.
С этими словами он пробил стекла, швырнув трубу в окно. Прежде еще чем замер последний звон посыпавшихся осколков, чистый свежий воздух сильным и бесконечно-сладостным дуновением обдал наши разгоряченные лица.
Я не знаю, как долго мы сидели, обомлев от изумления. Потом, как сквозь сон, я услышал голос Челленджера.
– Мы опять вернулись в нормальную среду, – воскликнул он. – Мир ускользнул от ядовитого потока, но мы одни пережили весь человеческий род.
5. МЕРТВЫЙ МИР
Я помню, как мы, жадно глотая воздух, сидели в своих креслах и наслаждались живительным юго-западным ветром, который свежими порывами долетал к нам со стороны моря, вздувая на окнах кисейные занавески и обвевая наши пылавшие щеки. Не знаю, как долго сидели мы в таком мертвом молчании. Впоследствии мы все различно определяли этот промежуток времени. Мы были совершенно подавлены, оглушены; сознание у нас помутилось. Все свое мужество призвали мы на помощь, чтобы встретить смерть; но этот страшный новый факт, что мы принуждены жить и впредь, пережив всех своих современников, воспринят был нами как мощный удар, сразивший нас и парализовавший. Потом остановленный механизм опять пришел медленно в движение, опять начала работать голова, и мысли снова приобрели внутреннюю связность. С резкой, неумолимой ясностью осознали мы соотношение между прошлым, настоящим и будущим, между жизнью, какую мы прежде вели, и той, которая нам предстояла. В немом отчаянии смотрели мы друг на друга, и каждый читал в глазах другого тот же мучительный вопрос. Вместо радости, которую должны чувствовать люди, бывшие на волосок от гибели и спасшиеся от нее, нами овладело самое печальное уныние. Все, что мы любили на земле, поглощено было великим, неведомым, неизмеримым океаном, и мы остались на этом пустынном острове без спутников и без всяких надежд. Еще немного лет, на протяжении которых нам предстояло, подобно шакалам, бродить вокруг могил отошедших наших современников, – а затем и нас ждала одинокая, запоздалая кончина.
– Это ужасно, Джордж, ужасно! – воскликнула, горько плача, миссис Челленджер. – Лучше бы нам было уйти вместе со всеми другими. Ах, зачем сохранил ты нам жизнь? У меня такое чувство, словно только мы умерли, а все остальные живы.
Густые брови Челленджера сдвинулись в напряженном раздумье, а его огромная волосатая лапа сжала руку, которую ему протянула жена. Я уже раньше замечал, что она при всяком огорчении простирает к нему руки, как дети к матери, когда их что-нибудь угнетает.
– Хоть я и не настолько фаталист, чтобы без сопротивления мириться со всем, – заметил он, – все же я убедился на опыте, что высшая мудрость всегда заключается в умении осваиваться с обстоятельствами данного мгновения.
Он говорил медленно, и в его полнозвучном голосе слышалось глубокое чувство.
– Я с вами не согласен, – сказал решительно Саммерли.
– Не думаю, чтобы ваше согласие или несогласие могло оказать хотя бы малейшее влияние на положение вещей, – заметил лорд Джон. – Неволей или волей вам во всяком случае придется с ним примириться. Какое же отношение к нему имеет ваш личный взгляд? Насколько помню, нас никто не спрашивал в начале этой истории, согласны ли мы, чтобы она произошла, и надо думать, что и теперь нас не спросят, как она нам нравится. Что бы мы ни думали о ней, это никак не может на ней отразиться!
– Не на ней, а на нас, – сказал Челленджер задумчивым тоном, все еще любовно поглаживая руку своей жены. – Вы можете плыть по течению и найти душевный покой, можете также противиться течению и при этом потерять бодрость и силы. Все Дело, стало быть, в нас; поэтому примем вещи, какими они нам даны, и не будем больше об этом говорить.
– Но что же нам делать, скажите на милость, с нашей жизнью? – спросил я и в отчаянии устремил взгляд в мрачное, пустое небо. – Что делать мне, например? Газет больше не существует, а чем же мне еще заняться, на что тратить свой досуг?
– Моя карьера тоже кончена, раз больше нет студентов и университетов! – воскликнул Саммерли.
– Я же благодарю небо за то, что у меня еще есть мой дом и мой муж. Цель жизни у меня осталась прежняя, – сказала миссис Челленджер. – У меня тоже, – заметил Челленджер. – Научной работы есть сколько угодно, и самая катастрофа поставит нам на разрешение множество чрезвычайно интересных проблем.
Он открыл окно, и мы созерцали молчаливый, безбрежный пейзаж. – Дайте мне подумать, – продолжал он. – Вчера, в три часа пополудни или несколько позже, земля так глубоко погрузилась в ядовитый поток эфира, что совершенно захлебнулась в нем. Теперь девять часов. Спрашивается, в каком часу вышли мы из ядовитой зоны?
– На рассвете воздух был особенно душен.
– Совершенно верно, – подтвердила миссис Челленджер. – Приблизительно в восемь часов я совершенно ясно ощутила то же удушье, какое почувствовала вчера, в начале катастрофы.
– Будем, стало быть, считать, что мы вышли из зоны в восемь часов. Семнадцать часов земля пропитана была ядовитым эфиром. Этот срок понадобился, чтобы очистить мир от человеческой плесени, поглощавшей на поверхности земли ее плоды. Так разве нельзя допустить, что дезинфекция произошла неполная и что, подобно нам, остались в живых и другие люди? – Я тоже над этим задумался, – сказал лорд Джон. – Почему именно нам быть единственными камешками, оставшимися на побережье после отлива? – Предположение, что, кроме нас, кто-нибудь еще мог пережить катастрофу, совершенно нелепо, – возразил чрезвычайно решительно Саммерли. – Вспомните только, как вредоносно действовал яд. Такой человек, как Мелоун, сильный, как буйвол, и с канатами вместо нервов, – и тот едва вскарабкался по лестнице, а потом свалился замертво. Невозможно, стало быть, допустить, чтобы кто-нибудь мог противиться этому яду хотя бы семнадцать минут, а о многих часах и говорить нечего.
– А что, если кто-нибудь предвидел катастрофу и принял свои меры предосторожности, как старый друг наш Челленджер?
– Это весьма неправдоподобно, – сказал Челленджер, пригладив себе бороду снизу вверх и сощурив глаза. – Сочетание наблюдательности, железной логики и необычайной фантазии, которое позволило мне предвидеть опасность, встречается так редко, что едва ли в одном и том же поколении возможны два таких случая.
– Ваш вывод, следовательно, тот, что, кроме нас, все погибли? – На этот счет почти не может быть сомнений. Однако мы должны принять в соображение то обстоятельство, что яд действовал в направлении снизу вверх и что поэтому меньше повлиял на возвышенные местности. Это, несомненно, поразительное явление. В будущем оно представит чрезвычайно соблазнительное поле для наших исследовании. Если поэтому кто-нибудь еще выжил, кроме нас, то поиски такого человека скорее всего увенчались бы успехом где-нибудь в тибетской деревне или в шалаше на альпийской вершине, так как они лежат на много тысяч футов выше уровня моря.
– Но если иметь в виду, что уже не существует ни кораблей, ни железных дорог, то нам от этого не больше проку, чем если бы уцелевшие находились на луне, – сказал лорд Джон. – Но я хотел бы по крайней мере точно знать, действительно ли опасность уже вполне миновала или же только часть ее оставили мы за собою.
Саммерли вывернул себе шею, чтобы обозреть весь горизонт. – Воздух стал как будто прозрачнее и чище, – заметил он, колеблясь, – но и вчера он был такой, и я ничуть не уверен, что нам больше ничто не грозит.
Челленджер пожал плечами.
– Мне приходится опять вернуться к фатализму. Если когда-либо такое событие уже совершилось во вселенной, – а это возможно, – то произошло оно, несомненно, очень давно, и мы поэтому можем твердо рассчитывать, что подобная катастрофа повторится очень нескоро.
– Все это было бы очень мило и приятно, – сказал лорд Джон, – но мы знаем из опыта, что при землетрясении, обыкновенно, за одним толчком немедленно следует другой. Мне кажется, что нам следовало бы немного пройтись и подышать свежим воздухом, пока у нас есть такая возможность. Так как наш кислород израсходован, то нам безразлично, здесь ли нас застигнет гибель, или на лоне природы.
Поразительна была та полная летаргия, которая нашла на нас в виде реакции после лихорадочного волнения и напряжения последних суток. Апатия полностью овладела и телом и духом и наполняла нас крепко укоренившимся чувством, что все безразлично и не нужно. Даже Челленджер поддался этому ощущению. Он сидел на своем месте, подпирая обеими руками могучую голову и уйдя в глубокое раздумье, пока лорд Джон и я не подхватили его под руки и чуть ли не насильно поставили на ноги, за что награждены были только злым взглядом и сердитым ворчанием раздраженного бульдога. Но, когда мы из нашего тесного приюта вышли на свежий простор, обычная наша энергия начала медленно к нам возвращаться.
Но что было нам делать на этом кладбище человечества?. Никогда не случалось людям стоять перед таким вопросом! Правда, мы имели возможность удовлетворять наши повседневные потребности и даже потребность в какой угодно роскоши, в самых широких пределах. Все съестные припасы, все винные погреба, все сокровищницы искусства были к нашим услугам. Нам достаточно было протянуть к ним руку. Но что нам было делать с нашим временем? С некоторыми задачами нужно было справиться немедленно, они уже ждали нас. Мы отправились поэтому в кухню и уложили обеих служанок на предназначенные для них постели. Они, казалось, умерли совершенно безболезненно; одна сидела на своем стуле перед очагом, другая лежала перед раковиной для мытья посуды. Затем мы принесли со двора бедного Остина. Его мускулы были тверды, как дерево. Он лежал в чрезвычайно странном окостенении, и мышцы губ стянулись так, что лицо исказилось отвратительно-насмешливой гримасой. Признаки эти наблюдались у всех, умерших от действия этого яда. Куда мы ни приходили, повсюду мы видели эти ухмыляющиеся лица, словно трунившие над нашим ужасным положением и молча, с глумливой злобной усмешкою взиравшие на последних представителей их рода.
– Послушайте! – сказал лорд Джон, без устали ходивший взад и вперед по столовой, пока мы слегка подкреплялись едою. – Не знаю, каково у вас на душе, но я положительно не в силах спокойно тут сидеть и ничего не делать. – Не будете ли вы любезны, – ответил Челленджер, – сказать нам, что в сущности должны мы делать, по-вашему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15