Ему даже отказали в элементарном праве защищаться, объяснить лично премьер-министру, что специальное расследование было навязано ему этим вот судьей и что, поставленный в немыслимую, невероятную ситуацию, он выбрал наименее опасный и наиболее быстрый ход.
Перед отъездом из Оттавы он получил совершенно четкие инструкции. Заместитель министра сказал ему лично: “Если этот Дюваль не имеет законных оснований для получения разрешения на въезд в качестве иммигранта, его нельзя впускать в страну ни при каких обстоятельствах”. Более того, Эдгар Крамер был уполномочен предпринимать с этой целью все необходимые юридические меры, в чем бы они ни заключались.
Его также предупредили, что ни политический нажим, ни поднятая общественностью шумиха никоим образом не должны помешать строгому соблюдению закона. Такой приказ, как ему сказали, исходил прямо от министра, мистера Уоррендера.
Как и всегда на протяжении своей карьеры, Эдгар Крамер добросовестно следовал полученным инструкциям. Несмотря на то, что сейчас здесь происходило, он неукоснительно соблюдал закон — закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил исполнительность и лояльность и не допустил ни малейшей небрежности. И не его это ошибка, что какой-то выскочка адвокатишка и обманутый им судья свели все его усилия на нет.
Непосредственное руководство, полагал Эдгар Крамер, его поймет. И все же… Неудовольствие премьер-министра — это совсем другое.
Порицание из уст премьер-министра может подкосить чиновника, оставить на нем неизгладимое клеймо, воспрепятствовать продвижению по службе. И даже при смене правительств подобный приговор имеет обыкновение оставаться висеть над тобой черной тенью.
В его случае порицание не было особенно серьезным, и, возможно, премьер-министр уже напрочь стер его из своей памяти. И тем не менее у Эдгара Крамера появилось тоскливое предчувствие, что его будущее, столь блестящее всего неделю назад, слегка поблекло и потускнело.
Чего ему следует опасаться и никак нельзя допустить, так это еще одного спорного шага. Если премьер-министру вновь напомнят его имя…
В зале судебных заседаний журчал поток слов. Судья несколько раз перебивал выступавших вопросами, и сейчас А. Р. Батлер и Элан Мэйтлэнд углубились в вежливый спор по поводу тончайших деталей закона. “…Мой ученый друг заявляет, что ордер отвечает точным формулировкам статьи 36. Я утверждаю, что добавление этих запятых может быть очень важным. Они не соответствуют точным формулировкам статьи 36…”
Эдгар Крамер люто ненавидел Элана Мэйтлэнда. Он столь же сильно хотел в туалет. В последние дни душевные переживания, в том числе и гнев, оказывали на него такое действие. Нельзя также отрицать, что позывы стали следовать чаще, а боли — резче. Эдгар Крамер попытался выбросить из головы эту мысль.., забыть.., думать о чем-нибудь другом…
Он посмотрел на Анри Дюваля, тот широко улыбался, не понимая происходящего, взгляд его блуждал по залу. Все чутье Крамера.., весь его опыт.., говорили ему, что этот человек никогда не устроит себе жизнь. Против него было его прошлое. Какую бы помощь ему ни оказали, он никогда не сможет приспособиться и ужиться в стране, которой ему не понять. Для людей его типа существовала хорошо известная схема поведения: кратковременная вспышка энтузиазма, энергии и предприимчивости, потом полное безделье, праздность и лень, жадная погоня за легкими деньгами, упадок, распад.., линия эта неуклонно вела вниз… В досье министерства найдется множество подобных случаев: суровая действительность, которую не желают замечать оторванные от жизни идеалисты.
Новый позыв, сильнее прежнего, почти физическая боль.., терпеть больше нет никаких сил.
Эдгар Крамер жалко скорчился на стуле. Но встать и выйти он не посмеет.
Все, что угодно, но только не привлекать к себе внимания. Закрыв глаза, он молился, чтобы объявили перерыв.
Элан Мэйтлэнд понял, что ему придется нелегко. А. Р. Батлер сражался, как лев, подвергая сомнению каждый приведенный Эланом довод, перечисляя прецеденты в противопоставление делу “Король против Ахмеда Сингха”. Да и судья казался чрезмерно сварливым и дотошным, ежеминутно перебивая Элана вопросами, словно по каким-то своим причинам стремился вывернуть выстроенную им защиту наизнанку.
В этот момент А. Р. Батлер страстно оправдывал действия министерства по делам иммиграции.
— В данном случае не имело места ущемление свободы личности, — заявил он. — Дювалю были предоставлены его права, но теперь он их исчерпал.
“Как и всегда, — думал Элан, — старший коллега производит сильное впечатление”.
Низкий, хорошо поставленный голос продолжал рокотать:
— Я утверждаю, милорд, что принять подобного человека при упомянутых здесь обстоятельствах — значит неизбежно распахнуть двери Канады потоку иммигрантов. Но это будут не те иммигранты, какими мы привыкли их знать. Это будут люди, требующие разрешения на въезд по той лишь причине, что не могут вспомнить, где родились, не имеют проездных документов и объясняются односложными словами…
Элан взвился со своего места.
— Милорд, я протестую против подобных выражений. Вопрос о том, кто и как говорит…
Судья Уиллис жестом усадил молодого адвоката.
— Мистер Батлер, — сдержанно произнес он, — не думаю, что вы или я способны вспомнить себя в день рождения.
— Милорд, я только хотел…
— Более того, — твердо продолжал судья, — мне представляется, что некоторые из наиболее уважаемых местных семей происходят от тех, кто высадился на эти берега без каких-либо проездных документов. Могу назвать сразу несколько имен.
— Если позволит ваша честь…
— Что же касается односложной речи, то мне самому приходится прибегать к ней в моей родной стране — когда, скажем, я бываю в провинции Квебек. — Судья спокойно кивнул головой:
— Пожалуйста, продолжайте, мистер Батлер.
На мгновение лицо адвоката побагровело. Однако он быстро взял себя в руки и продолжал:
— Я всего лишь хотел подчеркнуть, милорд, — несомненно, неудачно, как ваша честь столь великодушно отметил, — что народ Канады вправе рассчитывать, что закон об иммиграции обеспечит ему защиту…
На первый взгляд слова складывались и произносились с прежней легкостью и уверенностью. Но теперь Элан почувствовал, что настала очередь А. Р. Батлера хвататься за соломинку.
Какое-то время после начала слушания Элана терзало опасение: вдруг, несмотря ни на что, он проиграет. Его мучил страх, что даже на этой стадии Анри Дюваля обрекут остаться на отплывающем сегодня вечером “Вастервике”. И что сенатор Деверо вообразит тогда, что его посулы сработали-таки… Но сейчас к нему возвращалось чувство уверенности.
В ожидании, когда А. Р. Батлер закончит со своей порцией аргументов, Элан переключился мыслями на Анри Дюваля. Несмотря на его убеждение в том, что молодой человек является потенциально добропорядочным иммигрантом, утренний инцидент в отеле его не на шутку встревожил. С беспокойством он вспомнил и сомнения Тома Льюиса. Как он там говорил? “Надлом.., слабина.., возможно, не его вина.., может быть, что-то в его прошлом…” Что-то в этом духе.
Но это не обязательно должно быть правдой, яростно убеждал сам себя Элан. Любому, каким бы ни было его прошлое, нужно время, чтобы приспособиться к новому окружению. Кроме того, важен сам принцип — личная свобода, свобода личности. В какой-то момент, посмотрев в зал, Элан поймал на себе взгляд Эдгара Крамера. Ну ладно, он покажет этому самодовольному чинуше, что существуют законы, куда более могущественные, нежели своевольные административные постановления.
А. Р. Батлер величественно уселся на свое место. В данный момент Элан предпринял попытку вернуться к вопросу об апелляции в министерство по делам иммиграции в связи с результатами специального расследования. А. Р. Батлер немедленно заявил протест, однако судья вынес решение, что эта тема может быть затронута, и словно мимоходом добавил:
— Полагаю, мы могли бы сделать небольшой перерыв, когда стороны сочтут нужным.
Уже совсем собравшись вежливо согласиться с предложением судьи, Элан поймал на лице Эдгара Крамера нескрываемое облегчение. Он также отметил про себя, что в последние несколько минут тот непрестанно ерзал на стуле, как будто ему было неудобно сидеть. Внезапное воспоминание пришло ему в голову… Элан заколебался. И заявил:
— Если ваша честь позволит, я был бы признателен за возможность завершить только одну эту часть моих доводов.
Судья Уиллис согласно кивнул.
Элан продолжал свое обращение к суду. Он подробно проанализировал всю процедуру рассмотрения апелляции, подверг пространной критике состав апелляционной комиссии, в которую, помимо Эдгара Крамера, были включены ближайшие соратники Джорджа Тэмкинхила, проводившего специальное расследование.
— Можно ли предполагать, что комиссия, составленная подобным образом, аннулирует выводы своего ближайшего коллеги? — риторически вопрошал Элан. — Более того, способна ли комиссия в таком составе пересмотреть решение, уже обнародованное в палате общин самим министром по делам иммиграции?
А. Р. Батлер вмешался с несколько необычной для него горячностью:
— Мой ученый друг сознательно извращает факты. Комиссия, о которой он говорит…
На этих словах судья подался вперед. Судьи всегда болезненно относятся к административным трибуналам… Что-что, а уж это-то Элану было доподлинно известно. Вновь поглядев на Крамера, Элан вдруг понял, почему он решил тянуть время. Это был злой порыв — приступ жестокости, в котором до этого момента Элан не хотел признаваться даже самому себе. Да и не так уж был нужен этот его коварный маневр — Элан знал, что дело выиграно.
Словно сквозь туман до Эдгара Крамера, ввергнутого душевной мукой и физической пыткой в полубессознательное состояние, доносился обмен репликами. Он ждал, молясь про себя, чтобы все это кончилось, чтобы наступил наконец обещанный судьей перерыв.
— Если я правильно понимаю, — язвительно заметил судья Уиллис, — эта так называемая апелляция есть не более чем пустая формальность. Но зачем же тогда вообще называть подобное апелляцией?
Вперив строгий пристальный взгляд в Крамера, судья сурово произнес:
— Я заявляю представителю министерства по делам гражданства и иммиграции, что суд питает серьезные сомнения…
Но Эдгар Крамер уже ничего не слышал. Физическая боль.., нестерпимый позыв стали всепоглощающими. Разум и тело утратили способность воспринимать что-либо еще, кроме невыносимого страдания. Судорожным движением оттолкнув стул, Эдгар Крамер бросился вон из зала.
— Остановитесь! — хлестнул резкий приказ судьи. Крамер и ухом не повел. В коридоре, чуть ли не бегом поспешая к туалету, он еще слышал голос судьи, едко выговаривавшего А. Р. Батлеру:
— Предупредите этого чиновника.., неуважение.., еще одно любое проявление.., оскорбление суда… — и затем неожиданно:
— Объявляется перерыв на пятнадцать минут.
Эдгар Крамер предвидел исполненные злорадства сообщения репортеров, которые они через минуту-две начнут диктовать по телефону: “Эдгар С. Крамер, высокопоставленный чиновник министерства по делам иммиграции, сегодня был обвинен в неуважении к суду в ходе слушания в Верховном суде Британской Колумбии по делу Анри Дюваля. Игнорируя распоряжение судьи, Крамер в ответ на критические замечания судьи Уиллиса в его адрес покинул зал судебных заседаний…”
Такое опубликуют все и повсюду. А прочитают и рядовые граждане, и его коллеги, и его подчиненные, и его начальники, министр и премьер-министр…
Но объяснить он им ничего не сможет.
Крамер знал, что его карьере пришел конец. Теперь последуют нагоняи и выговоры, после которых он, конечно, останется чиновником на государственной службе, но уже без всяких перспектив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Перед отъездом из Оттавы он получил совершенно четкие инструкции. Заместитель министра сказал ему лично: “Если этот Дюваль не имеет законных оснований для получения разрешения на въезд в качестве иммигранта, его нельзя впускать в страну ни при каких обстоятельствах”. Более того, Эдгар Крамер был уполномочен предпринимать с этой целью все необходимые юридические меры, в чем бы они ни заключались.
Его также предупредили, что ни политический нажим, ни поднятая общественностью шумиха никоим образом не должны помешать строгому соблюдению закона. Такой приказ, как ему сказали, исходил прямо от министра, мистера Уоррендера.
Как и всегда на протяжении своей карьеры, Эдгар Крамер добросовестно следовал полученным инструкциям. Несмотря на то, что сейчас здесь происходило, он неукоснительно соблюдал закон — закон об иммиграции, принятый парламентом. Он проявил исполнительность и лояльность и не допустил ни малейшей небрежности. И не его это ошибка, что какой-то выскочка адвокатишка и обманутый им судья свели все его усилия на нет.
Непосредственное руководство, полагал Эдгар Крамер, его поймет. И все же… Неудовольствие премьер-министра — это совсем другое.
Порицание из уст премьер-министра может подкосить чиновника, оставить на нем неизгладимое клеймо, воспрепятствовать продвижению по службе. И даже при смене правительств подобный приговор имеет обыкновение оставаться висеть над тобой черной тенью.
В его случае порицание не было особенно серьезным, и, возможно, премьер-министр уже напрочь стер его из своей памяти. И тем не менее у Эдгара Крамера появилось тоскливое предчувствие, что его будущее, столь блестящее всего неделю назад, слегка поблекло и потускнело.
Чего ему следует опасаться и никак нельзя допустить, так это еще одного спорного шага. Если премьер-министру вновь напомнят его имя…
В зале судебных заседаний журчал поток слов. Судья несколько раз перебивал выступавших вопросами, и сейчас А. Р. Батлер и Элан Мэйтлэнд углубились в вежливый спор по поводу тончайших деталей закона. “…Мой ученый друг заявляет, что ордер отвечает точным формулировкам статьи 36. Я утверждаю, что добавление этих запятых может быть очень важным. Они не соответствуют точным формулировкам статьи 36…”
Эдгар Крамер люто ненавидел Элана Мэйтлэнда. Он столь же сильно хотел в туалет. В последние дни душевные переживания, в том числе и гнев, оказывали на него такое действие. Нельзя также отрицать, что позывы стали следовать чаще, а боли — резче. Эдгар Крамер попытался выбросить из головы эту мысль.., забыть.., думать о чем-нибудь другом…
Он посмотрел на Анри Дюваля, тот широко улыбался, не понимая происходящего, взгляд его блуждал по залу. Все чутье Крамера.., весь его опыт.., говорили ему, что этот человек никогда не устроит себе жизнь. Против него было его прошлое. Какую бы помощь ему ни оказали, он никогда не сможет приспособиться и ужиться в стране, которой ему не понять. Для людей его типа существовала хорошо известная схема поведения: кратковременная вспышка энтузиазма, энергии и предприимчивости, потом полное безделье, праздность и лень, жадная погоня за легкими деньгами, упадок, распад.., линия эта неуклонно вела вниз… В досье министерства найдется множество подобных случаев: суровая действительность, которую не желают замечать оторванные от жизни идеалисты.
Новый позыв, сильнее прежнего, почти физическая боль.., терпеть больше нет никаких сил.
Эдгар Крамер жалко скорчился на стуле. Но встать и выйти он не посмеет.
Все, что угодно, но только не привлекать к себе внимания. Закрыв глаза, он молился, чтобы объявили перерыв.
Элан Мэйтлэнд понял, что ему придется нелегко. А. Р. Батлер сражался, как лев, подвергая сомнению каждый приведенный Эланом довод, перечисляя прецеденты в противопоставление делу “Король против Ахмеда Сингха”. Да и судья казался чрезмерно сварливым и дотошным, ежеминутно перебивая Элана вопросами, словно по каким-то своим причинам стремился вывернуть выстроенную им защиту наизнанку.
В этот момент А. Р. Батлер страстно оправдывал действия министерства по делам иммиграции.
— В данном случае не имело места ущемление свободы личности, — заявил он. — Дювалю были предоставлены его права, но теперь он их исчерпал.
“Как и всегда, — думал Элан, — старший коллега производит сильное впечатление”.
Низкий, хорошо поставленный голос продолжал рокотать:
— Я утверждаю, милорд, что принять подобного человека при упомянутых здесь обстоятельствах — значит неизбежно распахнуть двери Канады потоку иммигрантов. Но это будут не те иммигранты, какими мы привыкли их знать. Это будут люди, требующие разрешения на въезд по той лишь причине, что не могут вспомнить, где родились, не имеют проездных документов и объясняются односложными словами…
Элан взвился со своего места.
— Милорд, я протестую против подобных выражений. Вопрос о том, кто и как говорит…
Судья Уиллис жестом усадил молодого адвоката.
— Мистер Батлер, — сдержанно произнес он, — не думаю, что вы или я способны вспомнить себя в день рождения.
— Милорд, я только хотел…
— Более того, — твердо продолжал судья, — мне представляется, что некоторые из наиболее уважаемых местных семей происходят от тех, кто высадился на эти берега без каких-либо проездных документов. Могу назвать сразу несколько имен.
— Если позволит ваша честь…
— Что же касается односложной речи, то мне самому приходится прибегать к ней в моей родной стране — когда, скажем, я бываю в провинции Квебек. — Судья спокойно кивнул головой:
— Пожалуйста, продолжайте, мистер Батлер.
На мгновение лицо адвоката побагровело. Однако он быстро взял себя в руки и продолжал:
— Я всего лишь хотел подчеркнуть, милорд, — несомненно, неудачно, как ваша честь столь великодушно отметил, — что народ Канады вправе рассчитывать, что закон об иммиграции обеспечит ему защиту…
На первый взгляд слова складывались и произносились с прежней легкостью и уверенностью. Но теперь Элан почувствовал, что настала очередь А. Р. Батлера хвататься за соломинку.
Какое-то время после начала слушания Элана терзало опасение: вдруг, несмотря ни на что, он проиграет. Его мучил страх, что даже на этой стадии Анри Дюваля обрекут остаться на отплывающем сегодня вечером “Вастервике”. И что сенатор Деверо вообразит тогда, что его посулы сработали-таки… Но сейчас к нему возвращалось чувство уверенности.
В ожидании, когда А. Р. Батлер закончит со своей порцией аргументов, Элан переключился мыслями на Анри Дюваля. Несмотря на его убеждение в том, что молодой человек является потенциально добропорядочным иммигрантом, утренний инцидент в отеле его не на шутку встревожил. С беспокойством он вспомнил и сомнения Тома Льюиса. Как он там говорил? “Надлом.., слабина.., возможно, не его вина.., может быть, что-то в его прошлом…” Что-то в этом духе.
Но это не обязательно должно быть правдой, яростно убеждал сам себя Элан. Любому, каким бы ни было его прошлое, нужно время, чтобы приспособиться к новому окружению. Кроме того, важен сам принцип — личная свобода, свобода личности. В какой-то момент, посмотрев в зал, Элан поймал на себе взгляд Эдгара Крамера. Ну ладно, он покажет этому самодовольному чинуше, что существуют законы, куда более могущественные, нежели своевольные административные постановления.
А. Р. Батлер величественно уселся на свое место. В данный момент Элан предпринял попытку вернуться к вопросу об апелляции в министерство по делам иммиграции в связи с результатами специального расследования. А. Р. Батлер немедленно заявил протест, однако судья вынес решение, что эта тема может быть затронута, и словно мимоходом добавил:
— Полагаю, мы могли бы сделать небольшой перерыв, когда стороны сочтут нужным.
Уже совсем собравшись вежливо согласиться с предложением судьи, Элан поймал на лице Эдгара Крамера нескрываемое облегчение. Он также отметил про себя, что в последние несколько минут тот непрестанно ерзал на стуле, как будто ему было неудобно сидеть. Внезапное воспоминание пришло ему в голову… Элан заколебался. И заявил:
— Если ваша честь позволит, я был бы признателен за возможность завершить только одну эту часть моих доводов.
Судья Уиллис согласно кивнул.
Элан продолжал свое обращение к суду. Он подробно проанализировал всю процедуру рассмотрения апелляции, подверг пространной критике состав апелляционной комиссии, в которую, помимо Эдгара Крамера, были включены ближайшие соратники Джорджа Тэмкинхила, проводившего специальное расследование.
— Можно ли предполагать, что комиссия, составленная подобным образом, аннулирует выводы своего ближайшего коллеги? — риторически вопрошал Элан. — Более того, способна ли комиссия в таком составе пересмотреть решение, уже обнародованное в палате общин самим министром по делам иммиграции?
А. Р. Батлер вмешался с несколько необычной для него горячностью:
— Мой ученый друг сознательно извращает факты. Комиссия, о которой он говорит…
На этих словах судья подался вперед. Судьи всегда болезненно относятся к административным трибуналам… Что-что, а уж это-то Элану было доподлинно известно. Вновь поглядев на Крамера, Элан вдруг понял, почему он решил тянуть время. Это был злой порыв — приступ жестокости, в котором до этого момента Элан не хотел признаваться даже самому себе. Да и не так уж был нужен этот его коварный маневр — Элан знал, что дело выиграно.
Словно сквозь туман до Эдгара Крамера, ввергнутого душевной мукой и физической пыткой в полубессознательное состояние, доносился обмен репликами. Он ждал, молясь про себя, чтобы все это кончилось, чтобы наступил наконец обещанный судьей перерыв.
— Если я правильно понимаю, — язвительно заметил судья Уиллис, — эта так называемая апелляция есть не более чем пустая формальность. Но зачем же тогда вообще называть подобное апелляцией?
Вперив строгий пристальный взгляд в Крамера, судья сурово произнес:
— Я заявляю представителю министерства по делам гражданства и иммиграции, что суд питает серьезные сомнения…
Но Эдгар Крамер уже ничего не слышал. Физическая боль.., нестерпимый позыв стали всепоглощающими. Разум и тело утратили способность воспринимать что-либо еще, кроме невыносимого страдания. Судорожным движением оттолкнув стул, Эдгар Крамер бросился вон из зала.
— Остановитесь! — хлестнул резкий приказ судьи. Крамер и ухом не повел. В коридоре, чуть ли не бегом поспешая к туалету, он еще слышал голос судьи, едко выговаривавшего А. Р. Батлеру:
— Предупредите этого чиновника.., неуважение.., еще одно любое проявление.., оскорбление суда… — и затем неожиданно:
— Объявляется перерыв на пятнадцать минут.
Эдгар Крамер предвидел исполненные злорадства сообщения репортеров, которые они через минуту-две начнут диктовать по телефону: “Эдгар С. Крамер, высокопоставленный чиновник министерства по делам иммиграции, сегодня был обвинен в неуважении к суду в ходе слушания в Верховном суде Британской Колумбии по делу Анри Дюваля. Игнорируя распоряжение судьи, Крамер в ответ на критические замечания судьи Уиллиса в его адрес покинул зал судебных заседаний…”
Такое опубликуют все и повсюду. А прочитают и рядовые граждане, и его коллеги, и его подчиненные, и его начальники, министр и премьер-министр…
Но объяснить он им ничего не сможет.
Крамер знал, что его карьере пришел конец. Теперь последуют нагоняи и выговоры, после которых он, конечно, останется чиновником на государственной службе, но уже без всяких перспектив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76