Эта версия о Христе-ученом приохотила юного Фрайгейта к чтению научной фантастики. По горло занятый Свифтом, Твеном и Дойлем, Баумом, Дюма и Гомером, он едва находил время для Библии и карманного издания Джона Баньяна, иллюстрированного Доре. В его запутанных лабиринтах подсознания религиозные тексты смешивались с работой ученых, которые спасали человечество от неминуемой гибели. Те прежние журналы и книги научной фантастики проповедовали рационализм и неодолимую силу логики. Юный Питер верил, что только наука может вывести людей из той кутерьмы, которую они наворочали за последнюю сотню тысячелетий. Родившись в высокоразвитом технологическом обществе, он тогда еще не знал, что в каждом ребенке присутствовали каменный, бронзовый и железный века — багаж, который нес на свой плечах каждый мысливший человек. Некоторым счастливчикам удавалось избавиться от части этого груза, но никто и никогда не отбрасывал его полностью.
Впрочем, возможно, Нур исключение?
— Даже в тех эпохах имелось много хорошего и желанного,ответил мавр.Зачем же мне избавляться от этого?
Когда Фрайгейту исполнилось одиннадцать, его родители впали в религиозную апатию. Они перестали посещать Первую Церковь Христа-ученого на Гамильтон-бульваре, но отец настоял на том, чтобы их старший сын по-прежнему ходил на все церковные собрания. Отвозить его на Гамильтон-бульвар не хотелось ни отцу, ни матери, поэтому они устроили Питера в воскресную школу пресвитерианской церкви, которая находилась на Аркадия-авеню недалеко от их дома.
И тогда на полной теологической скорости он ушел с головой в теорию предопределенности. Однако и она не излечила его от контузии души и философских травм, нанесенных необъясненными противоречиями.
— После этого мир стал для меня больничной палатой для выздоравливающих, — рассказывал он Бертону. — Хотя я, конечно, кое в чем преувеличиваю.
К тому времени Фрайгейт уяснил, что людей награждали с небес только в том случае, если их жизни были наполнены хорошими делами, а сами они непоколебимо верили в существование Бога и самодостаточность Библии.
— Однако пресвитериане утверждали обратное. Они говорили, что нет большой разницы в том, какими являются люди, — тщеславными грешниками или примерными христианами. За тысячи лет до создания вселенной великий Бог уже определил, что этот нерожденный человек будет спасен, а тот нерожденный человек будет проклят. Их вера очень похожа на теорию Твена о глобальной предопределенности событий. В тот миг, когда первый атом столкнулся со вторым, цепь событий замкнулась в определенном направлении, и отныне все явления заданы углом и скоростью, с которыми эти два атома врезались друг в друга. Если бы угол и скорость имели другие значения, наш мир выглядел бы совершенно иначе. Таким образом, жизнь человека определена во всем, и ничего уже нельзя изменить. Или, выражаясь языком двадцатого века, мы запрограммированы на все сто процентов.
Вся хитрость божественного замысла заключалась в том, что люди не могли сказать себе: «Какого черта?» — и жить распутной безответственной жизнью. Мы верили в непреложность христианского уклада, и, что хуже всего, нам приходилось следовать этим правилам. От нас требовалась вера в Бога, и при этом нам запрещали быть лицемерами. Но до самой смерти человек не знал, куда определена ему дорога — в рай или в вечное пламя ада.
Если верить словам пресвитериан, каждый из нас мог грешить всю жизнь.
Если Бог отметил человека как спасенного, великий грешник раскаялся бы в последний момент и вкусил вечного блаженства. Но кто мог дать гарантии, что это случится с нами?
Наверное, мне следовало рассказать родителям о своей духовной агонии.
Они избавили бы меня от сомнений и объяснили, что на свете нет таких вещей, как ад и предопределение. По крайней мере, они успокоили бы меня. Но я стеснялся говорить им об этом и молча страдал. А может, во всем виноваты проблемы с общением? Тогда остается только сожалеть, что мои родители не знали, чему на самом деле меня учили в воскресной школе, до которой можно было дойти пешком. Короткая прогулка в ад сомнений и отчаяния.
— Неужели ты так сильно страдал? — спросил Бертон.
— Это случалось лишь иногда и длилось недолго. Будучи смышленым и любознательным мальчишкой, я понимал, что взрослые в церкви играли в какую-то свою игру. Они только притворялись, что верят в предопределение, а сами в реальной жизни придерживались абсолютно других принципов. И уж, конечно, они не страдали от сомнений и сожалений по поводу их странной доктрины. Они признавали ее лишь на словах и забывали о ней, едва выходили из церкви, — а возможно, и еще быстрее.
Читая о жизни Твена, я видел, что он тоже не верил в свою безбожную и механическую вселенную. Марк Твен выбирал одни пути и отвергал другие; он всю жизнь совершал волевые поступки, хотя и много говорил об отсутствии свободной воли у людей.
В двенадцатилетнем возрасте Фрайгейт стал закоренелым атеистом.
— Вернее, искренне верующим в науку и считающим ее спасительницей человечества. Я имею в виду науку в руках разумных людей. В то время до меня еще не доходили мудрые слова Свифта, который утверждал, что большинство людей по своей сути являются тупыми иеху.
Он поспешил внести поправку. Большинство людей превращались в иеху лишь время от времени, и только малая часть всегда оставалась поросшим шерстью зверьем. Впрочем, и их хватало с избытком.
— На самом деле наука могла стать нашей спасительницей только в одном единственном случае — если бы ее не использовали во вред. Но люди всегда и во всем доходят до крайности, и, видимо, зло является сутью наших душ. Я понял это только после тридцати пяти лет. Как и у Данте, мой маленький челн, выплыв на середину жизни, находился еще по ту сторону адских врат.
— Как много времени тебе понадобилось на такую маленькую истину,сказал Нур. — Неужели так трудно понять, что, несмотря на разум, люди остались животными? Гуманность требует сил; вот они и ведут себя, как звери. Так и проще и легче.
— Вот именно, — поддержал его Бертон. — В нас живут не только люди из палеолита, но и двуногие обезьяны. Хотя мне не хотелось бы оскорблять обезьян.
Долгие годы Фрайгейт считал, что у человека вообще не существует души.
И вот однажды его осенила крамольная мысль: если Бог не дал людям бессмертного начала, то они сами должны создать его для себя. Питер написал рассказ, в основу которого легла идея об искусственно созданных душах. Эти синтезированные образования обеспечивали бессмертие, которым Бог не пожелал одарить людей.
В те времена еще никто не касался этой темы. Фрайгейт развил ее до научно-фантастической новеллы, и она получилась довольно интересной. В ней он выразил свое глубинное убеждение в том, что люди должны спасать себя самостоятельно. Бессмысленно ждать спасителя, который, прилетев с небес или другой планеты, искупил бы грехи человечества.
— В чем-то я, конечно, ошибался, но не во всем, — рассказывал Фрайгейт.Мы нашли свое спасение в синтетических душах, но их создали не люди, а внеземные существа.
— Ватан — это еще не спасение, — возразил Нур. — Это только средство, чтобы приблизиться к концу. Спасение может прийти только из глубины сердца.
И оно приходит само по себе.
Слияние науки и религиозных побуждений привело к созданию Мира Реки. Но ватаны завели этиков в тупик. С их появлением наука угасла, как закат солнца, и ведущие позиции заняла метафизика.
Тем временем люди продолжали свое существование, двигаясь в потоке событий и забот. Нравилось им это или нет, но они спали, питались и влюблялись, удовлетворяли старые потребности и искали новые. Задавая вопросы компьютеру, они часто не получали ответов, однако у них оставалась надежда, что однажды им их дадут.
Познакомившись со Звездной Ложкой, Фрайгейт немного поболтал с ней о жизни в долине и на Земле. Он с трудом понимал ее эсперанто, поскольку последние полсотни лет китаянка жила среди своих соотечественников восьмого века нашей эры и итальянских сабинов пятого века до Рождества Христова. Ее речь имела множество незнакомых слов, заимствованных из других языков. Устав от путаницы, Питер сослался на дела, извинился и ушел в свои апартаменты.
Его, как и Бертона, тревожил поступок Ли По, который без ведома коллег отважился на воскрешение Звездной Ложки. Впрочем, их группа нуждалась в новых членах; восьмерых человек не хватало для того, чтобы внести в их маленькую общину свежесть и разнообразие встреч. Лишения и беды сплотили их в одно целое — в большую и крепкую семью. Тем не менее, они часто действовали друг другу на нервы и ссорились по пустякам — за исключением Нура.
Фрайгейт не возражал против новых воскрешений, но прежде чем что-то делать, требовалось все взвесить и обсудить с остальными. Ему не нравились поспешные действия, революции, поллюции и тому подобная истерика.
«А ведь Ли По открыл плотину, — размышлял американец. — И теперь остальным тоже захочется воскресить своих друзей. Но мы не готовы к колонизации Туманной башни. У нас нет никаких квот по количеству и составу людей».
Очевидно, эта проблема волновала не только Бертона и Фрайгейта. Однако Ричард, их палочка-выручалочка, не мог взять ситуацию под свой контроль.
Будучи храбрым, сильным и настойчивым человеком, он не имел задатков лидера и годился в вожди только тогда, когда требовались крутые и насильственные меры. Для мирных времен он абсолютно не подходил.
Группа охотно приняла бы руководство Нура эль-Музафира, но тот ни за что не согласился бы стать их лидером. Его ум, доброта и предусмотрительность могли бы помочь им в сложившейся обстановке. Однако мавр утверждал, что стремление к анархии контролировать невозможно.
Глава 15
Когда экран начал показывать рождение Звездной Ложки, она едва не упала в обморок. Бертон не ожидал от нее таких эмоций. Его удивило обилие слез и криков. Как и многие западные люди, он считал китайцев расой «непроницаемых азиатов». Неудержимый и почти маниакальный характер Ли По казался ему исключением, которое лишь подтверждало правило. Смущенно отозвав китайца в сторону, он поделился с ним своим недоумением. Ли По громко рассмеялся и сказал:
— Наверное, китайцы твоей эпохи старались не выражать своих эмоций при странных и опасных ситуациях. Но я и Звездная Ложка принадлежим седьмому веку. Неужели ты думаешь, что мы похожи на них? Это то же самое, как сравнивать тебя и англичан седьмого века.
— Ты прав, а я достоин упреков и наказания, — пошутил Бертон.
— Мне кажется, ее тревожит не столько то, что она видит сейчас, как то, на что ей придется смотреть в дальнейшем,тихо произнес Нур.
При виде картин чужого прошлого они чувствовали смущение и беспокойство. По этой причине Бертон предложил выбрать для общих встреч и совместных ужинов одно из пустовавших помещений. Закрасив стены, они избавились бы не только от экранов, но и от стыда за свои прошлые поступки.
Все согласились, и на этом их очередная встреча закончилась. Вернувшись к себе, Бертон дал компьютеру особые указания и заказал двух андроидов, которые через тридцать секунд появились в камере конвертера. Один из них во всем походил на полковника Генри Корселлиса в годы его командования Восемнадцатым полком бомбейской пехоты. Второй андроид представлял собой копию сэра Джеймса Аутрэма — героя индийской компании и представителя ее величества в Адене.
Корселлис невзлюбил Бертона из-за пустяка. На одной из офицерских пирушек Ричард наскоро сочинял эпиграммы на своих друзей. Зная вздорный и обидчивый нрав командира, он пропустил его имя в своей шутливой перекличке.
Однако Корселлис потребовал куплет про себя, и Бертон продекламировал следующую эпитафию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56