— По-моему, скорее фуражка.
Отвечая на вопросы Каду, свидетельница сначала упомянула про шляпу, потом про фуражку.
— Вы убеждены, что он был не в шляпе?
Каду предъявил ей светло-серую шляпу, в которой в тот вечер был Желино. Ламбер вернулся домой в фуражке, и единственная шляпа, найденная в доме, была коричневого цвета.
— Уверена. Я знаю, что говорю. Я подождала, пока он пойдет под фонарем, чтобы получше разглядеть.
— Для чего? Полагаю, в тот момент вы не знали, что вам придется давать показания.
— Как я могла это предвидеть!
Прокурор на своей скамье проявлял некоторую нервозность. Он не ожидал, что Ломон займет в отношении свидетельницы такую враждебную позицию. Председательствующий не выходил за пределы своих полномочий, и упрекнуть его в предвзятости было нельзя, но антипатия к акушерке была тем более удивительна, что до сих пор он проявлял терпимость ко всем свидетелям.
— Стоя на балконе, вы как бы находились над путями?
— А как же! Балкон-то выше полотна.
— В тот вечер вы ничего не заметили на насыпи или на рельсах?
— Было слишком темно. В том месте пути не освещаются; освещение есть только значительно дальше, со стороны будки стрелочника.
— Когда мужчина прошел под фонарем, вы его точно опознали?
— Да, господин председательствующий.
— Он шел по тротуару на другой стороне улицы? Каду этого вопроса ей не задавал, и Армемье сделал пометку на лежащем перед ним листке. Жозеф, двигавшийся так бесшумно, словно плыл по воздуху, стал за спиной Ломона, наклонился к нему и прошептал:
— Вот письмо. Женщина наказала передать вам его немедленно.
— Та, что пререкалась с полицейским?
— Да.
— Где она?
— Сразу ушла.
Конверт, протянутый Жозефом, был дешевый, из тех, что продаются в бакалейных лавочках сразу по полдюжины. На нем не было ни адреса, ни фамилии, и Ломон, задумавшись, не сразу его распечатал.
— Кто же был тот мужчина, которого вы увидели?
Акушерка как будто ждала этого момента; она круто повернулась к скамье подсудимых, протянула руку и указала пальцем на Дьедонне Ламбера.
— Вот он.
По залу словно прошел электрический ток. Даже Лам-бер вздрогнул и провел языком по внезапно пересохшим зубам.
— Вы уверены, что опознали именно его?
— Совершенно уверена: на нем был светло-серый костюм, в котором я часто его встречала на улице,
— Он шел походкой пьяного?
— Вовсе нет. Нормальной, как у вас и у меня.
— Куда он пошел, миновав фонарь?
— Должно быть, к себе.
— Могли вы с балкона на Железнодорожной улице увидеть, как он входит в дом на Верхней?
- Конечно нет, и вам это известно, Когда: я говорю,что он вернулся к себе, то это лишь мое предположение: он скрылся за углом, значит...
— Уличный фонарь, по вашим словам, находится метрах в тридцати от лестницы?
— Да, так я говорила.
— А на каком расстоянии от той же лестницы находится угол Верхней улицы?
— Почти на таком же. На один-два метра дальше.
— Иначе говоря, уличный фонарь находится на противоположном тротуаре почти на углу улицы. Почему бы человеку, особенно если он торопится, спустившись с лестницы и направляясь на Верхнюю улицу, не пойти кратчайшим путем, по диагонали, вместо того чтобы добираться до уличного фонаря и лишь там поворачивать за угол?
Не найдя что ответить, акушерка сухо отпарировала:
— Каждый поступает, как ему заблагорассудится. Не мое дело объяснять чужие поступки.
Ломон вскрыл конверт и пробежал глазами лежащий в нем листок. Две строчки карандашом, почерк, как у первоклассника, в углу жирное пятно:
«Спросите-ка у этой Берне, не теткой ли она приходится молодому Папу».
Армемье со своей скамьи наблюдал за Ломоном. Лам-бер, наклонившись к адвокату, что-то ему оживленно втолковывал. Он, видимо, возмущался, и адвокат силился его успокоить.
— Вы подтверждаете свои показания, госпожа Берне, и помните, что даете их под присягой?
— Я не лгунья. Коли говорю, что он, значит, это он и был.
— У вас не было никаких отношений с Ламбером?
— Никаких. Я знала его только в лицо.
— А по фамилии?
— Как всех в своем квартале.
— Вы и с Мариеттой Ламбер никогда не разговаривали?
Г-жа Берне заколебалась, явно собираясь соврать, но в последнюю минуту спохватилась.
— Один раз. Она приходила ко мне.
— Зачем?
— Сами можете догадаться, Я ответила, что такими делами не занимаюсь,
Ламбер показал, что его жена сама делала себе аборты с тех пор, как студент-медик научил ее этому. Очевидно, после особенно болезненного ей пришла мысль обратиться к акушерке.
— Когда она приходила к вам?
— Года два назад. Помню только, что в декабре. Я ее даже в дом не впустила.
Ломон некоторое время молча смотрел на нее, вертя в руках письмо. Он все еще не решался воспользоваться анонимной информацией, понимая, что, если содержащееся в письме сообщение не подтвердится, его, Ломона, строго осудят за вопрос, который будет сейчас им задан.
Все в зале, должно быть, почувствовали, что молчание председательствующего — прелюдия к чему-то драматическому, и замерли, вытянув шеи.
— Не скажет ли свидетельница присяжным, состоит ли она в родственных отношениях с одним из свидетелей, который еще не давал показаний?
Удар попал в цель. Лицо г-жи Берне окаменело. Челюсти плотно сжались. Казалось, акушерка вот-вот даст себе волю и осыплет председательствующего бранью, но она нашла в себе силы сдержаться.
— Не понимаю, какое это имеет отношение к делу и что от этого меняется.
— Прошу свидетельницу ответить на вопрос.
— Да, состою.
— Чья вы родственница?
— Жозефа Папа.
— Какова степень родства?
— Я его тетка. Мы с его матерью сестры.
— Вы с ней в хороших отношениях?
— Нам нечего делить.
— Вы встречались с сестрой в присутствии вашего племянника или без него перед тем, как пойти двадцать четвертого марта прошлого года в уголовную полицию и рассказать там все, что вы сегодня повторили?
Ламбер удивленно посмотрел на судью, словно не веря своим ушам; Армемье нервно играл золотым автокарандашиком. Люсьена Жирар в зале ликовала, и Ломону почудилось, что она поблагодарила его взглядом. Г-жа Фальк, сразу став внимательнее, с острым интересом присматривалась к акушерке.
— Да, я с ней встречалась. Не припоминаю, только было это до или после,
— Газеты сообщили об обнаружении трупа в утреннем выпуске двадцать первого марта: двадцатого было воскресенье, и они не выходили. Конечно, вам незачем было ждать их появления, чтобы узнать, что случилось под вашими окнами. В воскресенье утром в течение двух часов на путях царила суматоха. Там присутствовали представители власти и толпилось немало народу. Вы рано встаете, госпожа Берне?
— В семь утра,— процедила она сквозь зубы.
— Наверно, сразу поднимаете шторы? А может быть, открываете балконную дверь для кошки?
Г-жа Берне побелела от ярости. На губах Деланна мелькнула слабая улыбка: неожиданная позиция председательствующего, видимо, привела его в восторг; Фриссар нахмурился и знаком дал понять жене — он не в курсе происходящего.
— Значит, вы видели полицейских, представителей прокуратуры, фотографов и вскоре собравшуюся там толпу. Согласно полицейскому донесению, ваши соседи переговаривались друг с другом из окон.
— Ну и что из этого?
- Вы узнали, что произошло, и связали это с тем, что видели накануне. Может быть, даже вспомнили зеленое пальто и красное платье Мариетты Ламбер, которое, наверное, примелькалось в квартале?
Г-жа Берне молчала и с вызовом смотрела на судью.
— И вам не пришло в голову двадцатого, а затем двадцать первого, двадцать второго, двадцать третьего марта, что ваши показания представляют существенный интерес для полиции и следователя?
— У меня на руках была роженица. Я ведь живу не на ренту, да и не люблю вмешиваться в то, что меня не касается.
Прошло несколько минут, прежде чем Ломон отыскал среди бумаг нужную ему справку, и зал воспользовался паузой, чтобы немного расслабиться. Послышалось покашливание, перешептывание, шарканье ног.
— Я читаю в протоколе, что двадцать третьего марта вашего племянника Жозефа Папа в первый раз допросили в полиции — до этого о его связи с Мариеттой Ламбер не было известно. И вот двадцать четвертого, то есть на следующий день, вы являетесь в полицию и просите комиссара Беле лично принять вас.
— Я никогда не обращаюсь к подчиненным —всегда к Начальнику.
— Вы подтверждаете точность этих двух дат?
— Ну и что? Простое совпадение.
— Вы встречались с сестрой двадцать третьего? Сами отправились к ней?
— Не помню. Может быть, в тот день она навестила меня. Я не записываю, ни когда хожу к ней, ни когда она ходит ко мне.
Луиза Берне рассчитывала, вероятно, на долгую баталию с председательствующим и совершенно растерялась, когда Ломон неожиданно объявил:
— Свидетельница может быть свободна, если только...
Он увидел знак, поданный ему г-жой Фальк. Присяжная поднялась, повернулась лицом к залу и заговорила!
— Я хотела бы узнать, будет ли свидетельница настаивать на своих показаниях, если ей обещают не привлекать ее к ответственности?
— Насколько я понял, вы спрашиваете, станет ли свидетельница настаивать на своих показаниях, будучи уверена, что ее не привлекут к ответственности за лжесвидетельство?
— Вот именно, господин председательствующий.
Не успел Ломон обратиться к акушерке, как та ответила, с ненавистью глядя на г-жу Фальк:
— Я не отказываюсь ни от чего, что тут говорила, и не моя вина, если кого-то это не устраивает. Я видела то, что видела. Даже если меня упекут в тюрьму.
Ломон подал знал Жозефу вывести ее, и, идя по центральному проходу, г-жа Берне взывала к присутствующим, надеясь на их поддержку. У выхода она в последний раз повернулась и что-то проворчала, но слова ее не долетели до судей.
— Перерыв на десять минут.
Ломон был доволен собой. Он не понимал толком, почему его поединок с акушеркой принес ему облегчение, но тяжесть на сердце стала меньше. Ночные кошмары ушли куда-то далеко. Он предвидел, что его позиция на сегодняшнем заседании вызовет споры и расценят ее по-разному, кое-кто даже осудит. Явно не погрешив против требуемой от судьи нелицеприятности, он все же дал волю чувствам, во всяком случае, по отношению к последней свидетельнице.
Рассердится ли на него Армемье, которому придется частично изменить обвинительную речь? Если да, значит, он неплохой актер, потому что бросил Ломону в совещательной комнате:
— Быстро же вы свели на нет ее показания! Этого она вам никогда не простит.
Помолчав, прокурор спросил:
— Как вы добыли такую информацию?
— Самым нелепым образом — из анонимного письма. Полиция все учла, но разве можно было предположить, что самые важные свидетели состоят в родстве?
— Акушерка настаивает на своих показаниях.
— Ей нельзя отступать. Убежден, что она в самом деле видела спускавшегося по лестнице мужчину. Может быть, даже приняла его за Ламбера, но уверена в этом не была: если человек направляется на Верхнюю улицу, мало вероятно, что он дойдет до газового фонаря и лишь потом пересечет мостовую под прямым углом, А если только что убил жену и отнес ее тело на рельсы— подавно. Когда эта Берне узнала, что ее племянничек — один из любовников Мариетты и рискует быть замешан, она пообещала сестре помочь ему выпутаться.
Очередь Жозефа Папа давать показания еще не подошла: до него предстояло выслушать Элен Ардуэн и Желино. Находится ли в зале г-жа Пап? Вполне возможно, но Ломон ее не знает, а у нее есть причины скромно сидеть где-нибудь в углу потемнее.
Незадолго до возобновления заседания комиссар Беле спросил у председателя, не может ли тот уделить ему минуточку, и Ломон на ходу переговорил с ним в коридоре.
— Извините, что я не раскрыл их родство, господин председатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22