Со дня его смерти прошло два месяца.
— Ты не нуждалась в деньгах?
— Зачем говорить об этом?
— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.
— Спасибо. Два куска сахара?
— Один. И без молока.
— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.
— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!
И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:
— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?
— Нет.
— А что доктор Бернар сказал обо мне?
— Он не говорил о тебе.
— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?
— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.
— А Алиса?
Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.
— Что тебе рассказала Алиса?
— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.
— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.
Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!
Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…
Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:
— Я дурная женщина, Жанна.
В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.
— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.
— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.
Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.
Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:
— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми. Знаешь, как твой отец меня сразу же прозвал? Серой Мышкой! Ты ведь помнишь, как он говорил — словно каждое его слово имело огромный смысл. Даже Баба, прислуга, которая у них тогда была, презирала меня, и если я хотела сделать что-нибудь, она забирала у меня из рук то, что я держала: «Оставь это!»
Как будто я была ни на что не способна! Как будто я не у себя дома, а где-нибудь в пансионе… Послушай, Жанна! Ну вот, опять приближается.
Гроза кружит над городом. Старый Бернар утверждал, что ее река притягивает… О чем я говорила? Не помню, на чем я остановилась. Мне кажется, я тебе наскучила…
— Пей свой кофе.
— Да… Он слишком горячий… Даже мои дети… Ты увидишь, как они держат себя со мной… Что же до Алисы, так она одержима одной идеей, одним желанием — как можно скорее покинуть этот дом. Она готова и ребенка бросить, если будет нужно. Не знаю, вернется ли она после похорон…
Ты веришь, что она вернется?
— Убеждена в этом.
— А я нет. Через шесть недель после рождения ее сына я как-то вечером застала Алису врасплох…
Вспышка молнии была столь яркой, что осветила весь дом; на этот раз они обе подумали, что гроза действительно прямо над ними. Луиза грохнулась на колени, вцепившись обеими руками в платье своей невестки:
— Мы сейчас все погибнем, ты же видишь…
Жанна продолжала стоять, и ей ничего не оставалось, кроме как рассеянно погладить Луизу по волосам.
— По-моему, Боб кричит, — сказала Жанна через мгновение.
— Он-то не боится. Он ничего не знает. Он слишком мал. Боже, прости меня!
— Тише!
— Что такое?
И, поскольку Жанна пошла к двери, Луиза двинулась за ней — все так же на коленях.
— Нет. Это хлопает ставень. Я думала, что это ребенок.
Она прекрасно понимала, что Луиза испытала укол ревности за то внимание, которое Жанна оказывала малышу; эта ревность с минуты на минуту могла смениться яростью.
— Подымись и выпей кофе. Если уж молния должна в нас попасть…
— Умоляю, замолчи!
— Тогда успокойся. Вот-вот вернется Анри. Твоя дочь, конечно, тоже вернется сегодня вечером, и ей нужно будет рассказать, что произошло.
— Они не тратят свое время на меня, так же не тратили его и на отца.
Или, скорее, время от времени они еще проявляли заботу об отце, боялись его огорчить, а вот уж со мной…
— Ты все видишь в черном цвете, Луиза.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Только то, что сказала. Ты сама себя мучаешь, словно получаешь от этого удовольствие, вместо того чтобы посмотреть на вещи прямо.
— Ты уверена, что не имела в виду совеем другое?
Признайся, Алиса тебе рассказала?
— Еще раз говорю — нет. Доктор Бернар тоже. И никто другой ничего мне не говорил. Просто я услышала запах твоего дыхания, когда ты утром открыла мне дверь своей комнаты, и все поняла.
— Я тебе противна?
— Нет.
— Почему?
— Я знаю, что это такое.
— Ты не считаешь, что я виновата?
— Нет.
— Я не подлая?
— Всего лишь слабая.
— Я по-всякому пыталась. Бывало, не притрагивалась к нему несколько дней, неделю, иногда две. В такие периоды я специально делала так, чтобы дома вообще ничего не было, а на винный склад я старалась не ходить. Я больше так не могу, Жанна. Я дошла до края. Я ни на что не годна. Пользы от меня никакой. Я никому не нужна. Это я должна была умереть…
— Не говори так.
— Нет, нужно, чтобы я об этом сказала, потому что с самого утра меня мучает одна мысль. Я не спала ни минуты. Я слышала каждый звук. Я прислушивалась к твоим шагам. Все это время я думала об одном и том же, я задавалась одним и тем же вопросом. Ответь мне честно. Ты не видела его много лет, но он твой брат. Это моя вина, скажи? Он из-за меня это сделал? Прошу тебя, скажи мне. Жить с этой мыслью… это ужасно! Мне нужен кто-нибудь, кто простил бы меня…
— Ты полностью прощена.
— А ты, ты меня прощаешь?
— Мне не за что тебя прощать.
— Ты простишь меня от имени твоего брата?
— Я убеждена, что он никогда и не сердился на тебя.
Ведь это он, прежде чем уйти в мир иной, попросил у тебя прощения.
Она задумчиво прошептала:
— Это так!
Но в ней все так же продолжали биться разные мысли — то черные, то чуть светлее, и от этого она выглядела как человек, пугливо ищущий выход. Свет надежды горел в ней лишь несколько мгновений и, погаснув, оставил ее еще более подавленной, чем раньше.
— Это потому, что Робер был хорошим человеком. Но я-то вовсе не такая. Я пыталась. Я никогда не смогу. И поэтому не бросай меня, Жанна. Я не хочу одна оставаться в этом доме. Мне будет страшно от взглядов сына и дочери, когда они вернутся. Ты сама видела сегодня утром — у Алисы для меня нет ни слова сострадания. Их для меня никогда ни у кого не было.
О да, Робер! И он тоже устал. Вот что произошло, понимаешь ли ты? Он надеялся. Потом он понял, что ни к чему это не ведет, что ничего поделать нельзя, и замкнулся. В течение многих лет я видела, как он замыкается в себе все больше и больше. Ему случалось еще и посмеяться и пошутить, но только когда у нас были посторонние или когда он думал, что находится с детьми один. А еще он, одеваясь, мог невзначай напевать, но стоило мне в этот момент войти в комнату, как он снова принимал обычный отсутствующий вид.
— Ты просто вбила себе это в голову.
— Я могу почти точно сказать, когда это началось. Сразу же после смерти его отца, вот уже десять лет. Дети были маленькие, дело процветало. Мы зарабатывали много денег и именно тогда с радостью решились на перестройку дома… Жанна!.. Прямо в мост!
Но молния не попала в мост напротив дома, и снова послышался шум дождя. Они были совсем одни в ярко освещенной белой кухне, все остальное в доме тонуло в темноте; ни одной ни другой не приходило в голову перейти из кухни в какую-нибудь комнату.
— Раз уж я должна остаться здесь, мне нужно позвонить в «Золотое кольцо», чтобы их предупредить.
— Только не звони, пока не кончится гроза. Это слишком опасно.
— Я могла бы туда сбегать, когда все это кончится, и забрать свой чемодан.
Она сняла с крючка передник, который стал уже ее передником, и завязала его на себе.
— Что ты собираешься делать?
— Нужно приготовить обед.
— Для кого?
— Для тебя, для меня, для твоих детей, когда они вернутся.
— А если они вернутся поздно ночью?
Жанна не ответила и принялась за работу. Луиза продолжала стоять, облокотившись на раковину и чувствуя свою бесполезность перед снующей взад-вперед невесткой.
— Я не знаю, как ты делаешь.
— Как я делаю что?
Чего ради объяснять? Жанна и так поняла. А объяснить было бы нелегко.
К тому же это заняло бы так много времени!
— Еще чашку кофе?
— Спасибо. Ты очень добра.
— Я не нашла в доме одну вещь: ящика для отходов.
Раньше он стоял во дворе, слева за дверью.
Луиза сделала два шага и потянула выдвижной ящик, отчего весьма совершенное устройство пришло в действие.
— Чем я могу тебе помочь? — спросила Луиза без особого, впрочем, энтузиазма.
— Ничем. Сиди. Гроза проходит.
— Ты думаешь?
— Она проходит. Я обещала служащему похоронного бюро позвонить сегодня вечером по поводу писем с извещениями. Список адресов ему нужен как можно раньше. Фамилии клиентов он возьмет завтра у бухгалтера. Этот служащий надеется получить у епископа разрешение на отпевание.
Луиза поняла не сразу. В те мгновения, когда она становилась подозрительной, ее зрачки сужались, как у кошки, и превращались в маленькие блестящие точки.
— А, да! Я и не подумала об этом.
Они обе не замечали, что мало-помалу природа успокаивалась вокруг них, ливень закончился, и только редкие капли дождя падали на землю; вечерняя тишина опускалась на кухню и весь дом.
Время от времени Жанна подходила к приоткрытой двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок.
Глава 4
До дня похорон, состоявшихся в среду, новых кризисов у Луизы не было.
Она, казалось, держалась настороже, как человек, принявший какое-то решение, и Жанна обратила внимание на то, что Луиза убрала отовсюду бутылки с вином, включая и бутылку с мадерой.
Когда дети в воскресенье вечером после грозы вернулись домой, сестра через полчаса после брата, их мать была настолько опустошена, что не прореагировала на их приезд и лишь разыграла в своем углу роль молчаливого наблюдателя.
Анри приехал первым. Около десяти часов, открыв ключом дверь, он ворвался в дом как ветер, бросив освещенную появившейся луной машину на улице. Его сразу же сбила с толку темнота во всем доме за исключением кухни, где друг против друга сидели две женщины. Шляпу Анри не носил. У него были густые светлые волосы и ясные, как у отца, глаза, но Анри был заметно мельче, хотя и широк в плечах, с решительной манерой держаться.
Уже на пороге в глаза ему ударил яркий свет, он нахмурился, недовольный — хотя, вероятно, не отдавая себе в этом отчета — тем, что в доме царила совсем не та атмосфера, к которой он привык, тем, что увидел свою мать сидящей в углу стола, где обычно сидела служанка, а рядом с матерью — толстую женщину с лунообразным лицом, которая спокойно разглядывала его.
Агрессивным, почти обвиняющим тоном он бросил:
— Как это случилось?
Поскольку он машинально обратился к тетке, ему пришлось повернуться к матери:
— Ты была при этом?
Жанна поняла, что Луиза испугалась вопроса и вся сжалась, словно чувствуя за собой вину; отвечать пришлось Жанне:
— Твоя мать ходила к мессе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Ты не нуждалась в деньгах?
— Зачем говорить об этом?
— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.
— Спасибо. Два куска сахара?
— Один. И без молока.
— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.
— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!
И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:
— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?
— Нет.
— А что доктор Бернар сказал обо мне?
— Он не говорил о тебе.
— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?
— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.
— А Алиса?
Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.
— Что тебе рассказала Алиса?
— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.
— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.
Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!
Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…
Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:
— Я дурная женщина, Жанна.
В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.
— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.
— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.
Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.
Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:
— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми. Знаешь, как твой отец меня сразу же прозвал? Серой Мышкой! Ты ведь помнишь, как он говорил — словно каждое его слово имело огромный смысл. Даже Баба, прислуга, которая у них тогда была, презирала меня, и если я хотела сделать что-нибудь, она забирала у меня из рук то, что я держала: «Оставь это!»
Как будто я была ни на что не способна! Как будто я не у себя дома, а где-нибудь в пансионе… Послушай, Жанна! Ну вот, опять приближается.
Гроза кружит над городом. Старый Бернар утверждал, что ее река притягивает… О чем я говорила? Не помню, на чем я остановилась. Мне кажется, я тебе наскучила…
— Пей свой кофе.
— Да… Он слишком горячий… Даже мои дети… Ты увидишь, как они держат себя со мной… Что же до Алисы, так она одержима одной идеей, одним желанием — как можно скорее покинуть этот дом. Она готова и ребенка бросить, если будет нужно. Не знаю, вернется ли она после похорон…
Ты веришь, что она вернется?
— Убеждена в этом.
— А я нет. Через шесть недель после рождения ее сына я как-то вечером застала Алису врасплох…
Вспышка молнии была столь яркой, что осветила весь дом; на этот раз они обе подумали, что гроза действительно прямо над ними. Луиза грохнулась на колени, вцепившись обеими руками в платье своей невестки:
— Мы сейчас все погибнем, ты же видишь…
Жанна продолжала стоять, и ей ничего не оставалось, кроме как рассеянно погладить Луизу по волосам.
— По-моему, Боб кричит, — сказала Жанна через мгновение.
— Он-то не боится. Он ничего не знает. Он слишком мал. Боже, прости меня!
— Тише!
— Что такое?
И, поскольку Жанна пошла к двери, Луиза двинулась за ней — все так же на коленях.
— Нет. Это хлопает ставень. Я думала, что это ребенок.
Она прекрасно понимала, что Луиза испытала укол ревности за то внимание, которое Жанна оказывала малышу; эта ревность с минуты на минуту могла смениться яростью.
— Подымись и выпей кофе. Если уж молния должна в нас попасть…
— Умоляю, замолчи!
— Тогда успокойся. Вот-вот вернется Анри. Твоя дочь, конечно, тоже вернется сегодня вечером, и ей нужно будет рассказать, что произошло.
— Они не тратят свое время на меня, так же не тратили его и на отца.
Или, скорее, время от времени они еще проявляли заботу об отце, боялись его огорчить, а вот уж со мной…
— Ты все видишь в черном цвете, Луиза.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего. Только то, что сказала. Ты сама себя мучаешь, словно получаешь от этого удовольствие, вместо того чтобы посмотреть на вещи прямо.
— Ты уверена, что не имела в виду совеем другое?
Признайся, Алиса тебе рассказала?
— Еще раз говорю — нет. Доктор Бернар тоже. И никто другой ничего мне не говорил. Просто я услышала запах твоего дыхания, когда ты утром открыла мне дверь своей комнаты, и все поняла.
— Я тебе противна?
— Нет.
— Почему?
— Я знаю, что это такое.
— Ты не считаешь, что я виновата?
— Нет.
— Я не подлая?
— Всего лишь слабая.
— Я по-всякому пыталась. Бывало, не притрагивалась к нему несколько дней, неделю, иногда две. В такие периоды я специально делала так, чтобы дома вообще ничего не было, а на винный склад я старалась не ходить. Я больше так не могу, Жанна. Я дошла до края. Я ни на что не годна. Пользы от меня никакой. Я никому не нужна. Это я должна была умереть…
— Не говори так.
— Нет, нужно, чтобы я об этом сказала, потому что с самого утра меня мучает одна мысль. Я не спала ни минуты. Я слышала каждый звук. Я прислушивалась к твоим шагам. Все это время я думала об одном и том же, я задавалась одним и тем же вопросом. Ответь мне честно. Ты не видела его много лет, но он твой брат. Это моя вина, скажи? Он из-за меня это сделал? Прошу тебя, скажи мне. Жить с этой мыслью… это ужасно! Мне нужен кто-нибудь, кто простил бы меня…
— Ты полностью прощена.
— А ты, ты меня прощаешь?
— Мне не за что тебя прощать.
— Ты простишь меня от имени твоего брата?
— Я убеждена, что он никогда и не сердился на тебя.
Ведь это он, прежде чем уйти в мир иной, попросил у тебя прощения.
Она задумчиво прошептала:
— Это так!
Но в ней все так же продолжали биться разные мысли — то черные, то чуть светлее, и от этого она выглядела как человек, пугливо ищущий выход. Свет надежды горел в ней лишь несколько мгновений и, погаснув, оставил ее еще более подавленной, чем раньше.
— Это потому, что Робер был хорошим человеком. Но я-то вовсе не такая. Я пыталась. Я никогда не смогу. И поэтому не бросай меня, Жанна. Я не хочу одна оставаться в этом доме. Мне будет страшно от взглядов сына и дочери, когда они вернутся. Ты сама видела сегодня утром — у Алисы для меня нет ни слова сострадания. Их для меня никогда ни у кого не было.
О да, Робер! И он тоже устал. Вот что произошло, понимаешь ли ты? Он надеялся. Потом он понял, что ни к чему это не ведет, что ничего поделать нельзя, и замкнулся. В течение многих лет я видела, как он замыкается в себе все больше и больше. Ему случалось еще и посмеяться и пошутить, но только когда у нас были посторонние или когда он думал, что находится с детьми один. А еще он, одеваясь, мог невзначай напевать, но стоило мне в этот момент войти в комнату, как он снова принимал обычный отсутствующий вид.
— Ты просто вбила себе это в голову.
— Я могу почти точно сказать, когда это началось. Сразу же после смерти его отца, вот уже десять лет. Дети были маленькие, дело процветало. Мы зарабатывали много денег и именно тогда с радостью решились на перестройку дома… Жанна!.. Прямо в мост!
Но молния не попала в мост напротив дома, и снова послышался шум дождя. Они были совсем одни в ярко освещенной белой кухне, все остальное в доме тонуло в темноте; ни одной ни другой не приходило в голову перейти из кухни в какую-нибудь комнату.
— Раз уж я должна остаться здесь, мне нужно позвонить в «Золотое кольцо», чтобы их предупредить.
— Только не звони, пока не кончится гроза. Это слишком опасно.
— Я могла бы туда сбегать, когда все это кончится, и забрать свой чемодан.
Она сняла с крючка передник, который стал уже ее передником, и завязала его на себе.
— Что ты собираешься делать?
— Нужно приготовить обед.
— Для кого?
— Для тебя, для меня, для твоих детей, когда они вернутся.
— А если они вернутся поздно ночью?
Жанна не ответила и принялась за работу. Луиза продолжала стоять, облокотившись на раковину и чувствуя свою бесполезность перед снующей взад-вперед невесткой.
— Я не знаю, как ты делаешь.
— Как я делаю что?
Чего ради объяснять? Жанна и так поняла. А объяснить было бы нелегко.
К тому же это заняло бы так много времени!
— Еще чашку кофе?
— Спасибо. Ты очень добра.
— Я не нашла в доме одну вещь: ящика для отходов.
Раньше он стоял во дворе, слева за дверью.
Луиза сделала два шага и потянула выдвижной ящик, отчего весьма совершенное устройство пришло в действие.
— Чем я могу тебе помочь? — спросила Луиза без особого, впрочем, энтузиазма.
— Ничем. Сиди. Гроза проходит.
— Ты думаешь?
— Она проходит. Я обещала служащему похоронного бюро позвонить сегодня вечером по поводу писем с извещениями. Список адресов ему нужен как можно раньше. Фамилии клиентов он возьмет завтра у бухгалтера. Этот служащий надеется получить у епископа разрешение на отпевание.
Луиза поняла не сразу. В те мгновения, когда она становилась подозрительной, ее зрачки сужались, как у кошки, и превращались в маленькие блестящие точки.
— А, да! Я и не подумала об этом.
Они обе не замечали, что мало-помалу природа успокаивалась вокруг них, ливень закончился, и только редкие капли дождя падали на землю; вечерняя тишина опускалась на кухню и весь дом.
Время от времени Жанна подходила к приоткрытой двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок.
Глава 4
До дня похорон, состоявшихся в среду, новых кризисов у Луизы не было.
Она, казалось, держалась настороже, как человек, принявший какое-то решение, и Жанна обратила внимание на то, что Луиза убрала отовсюду бутылки с вином, включая и бутылку с мадерой.
Когда дети в воскресенье вечером после грозы вернулись домой, сестра через полчаса после брата, их мать была настолько опустошена, что не прореагировала на их приезд и лишь разыграла в своем углу роль молчаливого наблюдателя.
Анри приехал первым. Около десяти часов, открыв ключом дверь, он ворвался в дом как ветер, бросив освещенную появившейся луной машину на улице. Его сразу же сбила с толку темнота во всем доме за исключением кухни, где друг против друга сидели две женщины. Шляпу Анри не носил. У него были густые светлые волосы и ясные, как у отца, глаза, но Анри был заметно мельче, хотя и широк в плечах, с решительной манерой держаться.
Уже на пороге в глаза ему ударил яркий свет, он нахмурился, недовольный — хотя, вероятно, не отдавая себе в этом отчета — тем, что в доме царила совсем не та атмосфера, к которой он привык, тем, что увидел свою мать сидящей в углу стола, где обычно сидела служанка, а рядом с матерью — толстую женщину с лунообразным лицом, которая спокойно разглядывала его.
Агрессивным, почти обвиняющим тоном он бросил:
— Как это случилось?
Поскольку он машинально обратился к тетке, ему пришлось повернуться к матери:
— Ты была при этом?
Жанна поняла, что Луиза испугалась вопроса и вся сжалась, словно чувствуя за собой вину; отвечать пришлось Жанне:
— Твоя мать ходила к мессе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21