эти люди не явились из жизни, а словно сошли со страниц назидательного романа.
— Итак, во вторник после полудня вы отправились на улицу Сен-Доминик.
— Да.
— У вас была особая причина пойти туда?
— Более или менее. Два дня тому назад умер мой дед. Я подумал, что бабушке захочется узнать, как к этому отнесся ее друг.
— А вам самому не было любопытно?
— Наверное, да. Я знал, что они поклялись пожениться, если когда-нибудь представится такая возможность.
— Эта перспектива радовала вас?
— Пожалуй, да.
— А ваших родителей?
— Я никогда не говорил об этом с отцом, но имел основания верить, что замужество бабки не вызовет у него неудовольствия. Вот мама, возможно…
Он не закончил фразу, и Мегрэ подстегнул его:
— Значит, ваша мать…
— Я не хотел бы говорить о ней плохо, но должен сознаться, что титулы и внешний блеск значат для нее больше, чем для остальных членов семьи.
Разумеется, ведь она родилась не принцессой, а всего лишь Ирен де Маршанжи.
— И что произошло во время вашей встречи на улице Сен-Доминик?
— Ничего особенного. И все же я подумал, что лучше поговорить с вами. С самого начала мне показалось, будто граф де Сент-Илер чем-то озабочен — и я внезапно понял, что он уже глубокий старик. До этого он всегда выглядел моложе своих лет. Чувствовалось, что он любит жизнь, знает все ее радости и ежеминутно наслаждается ею. Я всегда считал его человеком позапрошлого столетия, который как-то заблудился во времени. Вы понимаете, о чем я?
Мегрэ кивнул.
— Я не ожидал, что его так поразит смерть моего деда, который был на два года старше его, тем более что причиной смерти послужил несчастный случай, и дед скончался без мучений. Но в этот вторник Сент-Илер был сам не свой и избегал смотреть на меня, будто что-то скрывал.
Я произнес какую-то фразу типа: «Через год вы женитесь наконец на моей бабушке…» Он отвернулся, но я был настойчив: «Разве это не волнует вас?» Вот бы припомнить в точности, что он сказал. Странно, что я не помню этих слов, хотя их смысл и то, что вставало за ними, так поразило меня. В общем, он ответил так:
«Этого не допустят».
И когда я взглянул ему в лицо, мне показалось, будто он чего-то боится.
Видите, все очень туманно. Тогда я не придал разговору особого значения, подумал, что это — естественная реакция старика, узнавшего о смерти своего ровесника и подумавшего, что и его черед не за горами.
Но когда я узнал, что его убили, эта сцена всплыла в моей памяти.
— Вы кому-нибудь говорили об этом?
— Нет.
— Даже бабушке?
— Не хотелось ее расстраивать. Теперь, задним числом, я уверен, что графу угрожали. Такой человек не мог предаваться пустым фантазиям. Несмотря на годы, он сохранил необыкновенную ясность рассудка, а его философия исключала любые необоснованные страхи.
— Если я правильно вас понял, вы думаете, что граф предвидел, как будут развиваться события.
— Да, да, он предвидел какое-то несчастье. Я решил сообщить вам об этом, потому что со вчерашнего дня наш разговор не дает мне покоя.
— Он говорил с вами о своих друзьях?
— Об умерших друзьях. Живых уже почти не осталось, но это не слишком огорчало его.
«В конце концов, — говаривал он, — не так уж скверно оказаться тем, кто уходит последним. — И добавлял с грустью: — Ведь остается память, в которой все остальные продолжают жить».
— Он называл каких-нибудь врагов?
— Я уверен, что врагов у него никогда не было. Может быть, завистники в начале его карьеры, которая была стремительной и блестящей. Да и те уже давно на кладбище.
— Благодарю вас. Вы правильно сделали, что пришли.
— Вы узнали что-нибудь новое?
Мегрэ поколебался немного, но не стал ничего говорить о Жакетте, которая в этот момент беседовала в его кабинете с аббатом Барро.
В уголовной полиции кабинет комиссара частенько называли в шутку «исповедальней» — и вот теперь там впервые проходила настоящая исповедь.
— Нет, ничего определенного.
— Мне нужно вернуться на улицу Ульм.
Мегрэ проводил его до лестницы.
— Еще раз спасибо.
Он походил немного по широкому коридору, заложив руки за спину, попыхивая трубкой, и в конце концов зашел в кабинет инспекторов. Жанвье сидел там и, похоже, чего-то ждал.
— Аббат прибыл?
— Уже давно.
— И каков он из себя?
Жанвье ответил с довольно горькой иронией:
— Самый старый из всех!
Глава 8
— Позвони Люка.
— На улицу Сен-Доминик?
— Да. Я послал его сменить Лапуэнта.
Мегрэ начинал терять терпение. В соседнем кабинете продолжалась тихая беседа: даже если подойти к самой двери, можно было расслышать лишь невнятное бормотание, как возле настоящей исповедальни.
— Люка?.. У тебя все спокойно?.. Только журналисты звонят?.. По-прежнему отвечай им, что ничего нового нет… Что?.. Нет! Она не заговорила… Да, она у меня в кабинете, но не со мной и не с другим полицейским… со священником.
Через минуту позвонил судебный следователь, и Мегрэ повторил ему почти то же самое:
— Я не оказываю давление, будьте спокойны. Наоборот…
Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в своей жизни обращался с кем-то так бережно, с таким терпением. Английская статья, которую прочел ему Пардон, то и дело приходила на ум и вызывала ироническую улыбку.
Автор статьи в «Ланцете» ошибся. В конечном итоге не учитель, не романист, даже не полицейский оказался в состоянии решить проблему Жакетты, а восьмидесятилетний аббат.
— Давно они там?
— Двадцать пять минут.
Он даже не мог утешить себя кружкой пива, потому что поднос остался в кабинете. К тому же и пиво, наверное, уже теплое. Оно и без того отнюдь не было ледяным. Возникло искушение спуститься в пивную «У дофины», но он так и не решился отойти.
Он чувствовал, что решение загадки — под рукой, тщился найти его, чисто по-человечески, а не как комиссар уголовной полиции, которому поручено обнаружить преступника.
Потому что это расследование лично затронуло его, всколыхнуло давние детские воспоминания.
Может быть, это навредило делу? Если Сент-Илер десятки лет был послом, если его платоническая любовь к Изабель длилась около пятидесяти лет, то он, Мегрэ, двадцать пять лет проработал в уголовной полиции и лишь накануне был уверен, что любые образчики человеческой породы прошли перед ним.
Он не мнил себя сверхчеловеком, не считал себя непогрешимым. Наоборот: всякое расследование, даже самое простое, он начинал с каким-то смирением.
Он не доверял видимости, не делал поспешных выводов. Он терпеливо старался понять, зная, что самые очевидные мотивы, как правило, не относятся к сути дела.
Если он и невысоко ставил людей и их возможности, то все же продолжал верить в человека.
Он искал в людях слабые места. А когда находил их и надавливал пальцем, не праздновал победу, а ощущал какую-то тоску.
Но с недавнего времени Мегрэ потерял почву под ногами, ибо без всякой подготовки столкнулся лицом к лицу с людьми, о существовании которых и не подозревал. Их манеры, слова и поступки были ему чужды, и он тщетно пытался как-то классифицировать их.
Он хотел бы полюбить этих людей, даже Жакетту, которая вымотала из него всю душу.
Он открывал в их жизни изящество, гармонию, искренность, которые пленяли его.
Но время от времени он холодно повторял про себя:
«И все же Сент-Илер был убит!»
Кем-то из них — это было почти очевидно. А именно Жакеттой, если в научных методах остался хоть какой-нибудь смысл.
И он начинал ненавидеть их всех, включая покойного, включая юношу, при встрече с которым он сильнее, чем когда бы то ни было, ощутил тоску по отцовству.
Ну почему эти люди не такие, как все? Почему он должен верить, будто им неведома корысть и низкие страсти?
Невинная история слишком возвышенной любви вдруг стала раздражать его. Он перестал в нее верить и принялся искать другое объяснение, более доступное его опыту.
Разве две женщины, столько лет любившие одного мужчину, не должны возненавидеть друг друга?
Разве семейство, породненное с большинством царствующих домов Европы, не воспримет как угрозу своему престижу смехотворный брак двух стариков?
Но никто из них не таил злобы на ближнего. Никто не имел врагов. Все жили в мире и согласии, кроме Алена Мазерона и его жены, которые все же разошлись.
Взбешенный нескончаемым бормотанием, Мегрэ чуть было не распахнул рывком дверь, но его остановил укоризненный взгляд Жанвье.
Этот тоже подпал под обаяние!
— Надеюсь, ты поставил охрану в коридоре?
Мегрэ дошел до того, что заподозрил, будто престарелый священник сбежит вместе со своей кающейся прихожанкой.
И все же он чувствовал, что истина где-то близко, — но нужная мысль ускользала. Все было очень просто, и он это знал. Если подумать, то все человеческие драмы очень просты.
Уже вчера, уже этим утром у него возникали неясные догадки.
Кто-то деликатно постучал в дверь кабинета, и комиссар подскочил на месте.
— Проводить вас? — осведомился Жанвье.
— Если не трудно.
В дверях стоял аббат Барро, в самом деле очень старый, весь высохший, как скелет, с растрепанными, очень длинными волосами, похожими на нимб. Его заношенная сутана лоснилась, на ней пестрели грубые заплаты.
Жакетта по-прежнему очень прямо сидела на своем стуле. Изменилось только выражение ее лица. Напряжение исчезло, борьба была окончена. Она больше не бросала вызов, не собиралась упрямо хранить молчание.
Улыбки не было, но все ее лицо светилось безмятежностью.
— Простите, господин комиссар, что я заставил вас так долго ждать. Видите ли, проблема, которую мадемуазель Ларрье предложила моему вниманию, весьма деликатного свойства, и я должен был тщательно рассмотреть ее, прежде чем дать ответ. Признаюсь, я чуть было не попросил разрешения позвонить епископу, чтобы спросить у него совета.
Жанвье, пристроившись на краю стола, торопливо записывал. Мегрэ, чтобы соблюсти приличия, занял свое место.
— Садитесь, господин аббат.
— Вы позволите мне остаться?
— Полагаю, ваша прихожанка все еще нуждается в добрых советах?
Священник уселся, вытащил из-под сутаны самшитовую табакерку и взял понюшку. Этот жест и крошки табака на выцветшей сутане опять вызвали в памяти у Мегрэ что-то давно забытое.
— Мадемуазель Ларрье, как вы знаете, очень набожна и именно из благочестия совершила поступок, который я счел своим долгом ей простить. Она боялась, что граф де Сент-Илер не удостоится христианского погребения, и поэтому решилась молчать до похорон.
Словно блеснул под солнцем взмывший к небу воздушный шарик — Мегрэ внезапно все понял, и ему стало стыдно, что он не догадался раньше, хотя решение и лежало на поверхности.
— Граф де Сент-Илер покончил с собой?
— К несчастью, это правда. Но, как я уже говорил мадемуазель Ларрье, мы не можем поручиться, что он не раскаялся в последний момент. В глазах Церкви мгновенной смерти не существует. Мы признаем бесконечность времени, как и бесконечность пространства, и ничтожно малый промежуток времени, ускользающий от внимания врачей, может оказаться достаточным для покаяния. Не думаю, чтобы Церковь отказала графу де Сент-Илеру в последнем благословении.
Тут глаза Жакетты впервые наполнились слезами, и она вынула из сумочки платок, чтобы утереть их. Лицо ее жалобно сморщилось, словно у обиженной девочки.
— Говорите, Жакетта, — подбодрил ее священник. — Повторите то, что вы сказали мне.
Она всхлипнула:
— Я легла и уснула. Потом услышала выстрел и бросилась в кабинет.
— И обнаружили вашего хозяина лежащим на ковре с развороченным лицом.
— Да.
— Где был пистолет?
— На письменном столе.
— И что вы сделали?
— Пошла к себе в комнату и взяла зеркало: нужно было убедиться, что он больше не дышит.
— Вы уверились, что он мертв. Потом?
— Прежде всего я подумала, что нужно позвонить принцессе.
— Почему же вы этого не сделали?
— Было уже около полуночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Итак, во вторник после полудня вы отправились на улицу Сен-Доминик.
— Да.
— У вас была особая причина пойти туда?
— Более или менее. Два дня тому назад умер мой дед. Я подумал, что бабушке захочется узнать, как к этому отнесся ее друг.
— А вам самому не было любопытно?
— Наверное, да. Я знал, что они поклялись пожениться, если когда-нибудь представится такая возможность.
— Эта перспектива радовала вас?
— Пожалуй, да.
— А ваших родителей?
— Я никогда не говорил об этом с отцом, но имел основания верить, что замужество бабки не вызовет у него неудовольствия. Вот мама, возможно…
Он не закончил фразу, и Мегрэ подстегнул его:
— Значит, ваша мать…
— Я не хотел бы говорить о ней плохо, но должен сознаться, что титулы и внешний блеск значат для нее больше, чем для остальных членов семьи.
Разумеется, ведь она родилась не принцессой, а всего лишь Ирен де Маршанжи.
— И что произошло во время вашей встречи на улице Сен-Доминик?
— Ничего особенного. И все же я подумал, что лучше поговорить с вами. С самого начала мне показалось, будто граф де Сент-Илер чем-то озабочен — и я внезапно понял, что он уже глубокий старик. До этого он всегда выглядел моложе своих лет. Чувствовалось, что он любит жизнь, знает все ее радости и ежеминутно наслаждается ею. Я всегда считал его человеком позапрошлого столетия, который как-то заблудился во времени. Вы понимаете, о чем я?
Мегрэ кивнул.
— Я не ожидал, что его так поразит смерть моего деда, который был на два года старше его, тем более что причиной смерти послужил несчастный случай, и дед скончался без мучений. Но в этот вторник Сент-Илер был сам не свой и избегал смотреть на меня, будто что-то скрывал.
Я произнес какую-то фразу типа: «Через год вы женитесь наконец на моей бабушке…» Он отвернулся, но я был настойчив: «Разве это не волнует вас?» Вот бы припомнить в точности, что он сказал. Странно, что я не помню этих слов, хотя их смысл и то, что вставало за ними, так поразило меня. В общем, он ответил так:
«Этого не допустят».
И когда я взглянул ему в лицо, мне показалось, будто он чего-то боится.
Видите, все очень туманно. Тогда я не придал разговору особого значения, подумал, что это — естественная реакция старика, узнавшего о смерти своего ровесника и подумавшего, что и его черед не за горами.
Но когда я узнал, что его убили, эта сцена всплыла в моей памяти.
— Вы кому-нибудь говорили об этом?
— Нет.
— Даже бабушке?
— Не хотелось ее расстраивать. Теперь, задним числом, я уверен, что графу угрожали. Такой человек не мог предаваться пустым фантазиям. Несмотря на годы, он сохранил необыкновенную ясность рассудка, а его философия исключала любые необоснованные страхи.
— Если я правильно вас понял, вы думаете, что граф предвидел, как будут развиваться события.
— Да, да, он предвидел какое-то несчастье. Я решил сообщить вам об этом, потому что со вчерашнего дня наш разговор не дает мне покоя.
— Он говорил с вами о своих друзьях?
— Об умерших друзьях. Живых уже почти не осталось, но это не слишком огорчало его.
«В конце концов, — говаривал он, — не так уж скверно оказаться тем, кто уходит последним. — И добавлял с грустью: — Ведь остается память, в которой все остальные продолжают жить».
— Он называл каких-нибудь врагов?
— Я уверен, что врагов у него никогда не было. Может быть, завистники в начале его карьеры, которая была стремительной и блестящей. Да и те уже давно на кладбище.
— Благодарю вас. Вы правильно сделали, что пришли.
— Вы узнали что-нибудь новое?
Мегрэ поколебался немного, но не стал ничего говорить о Жакетте, которая в этот момент беседовала в его кабинете с аббатом Барро.
В уголовной полиции кабинет комиссара частенько называли в шутку «исповедальней» — и вот теперь там впервые проходила настоящая исповедь.
— Нет, ничего определенного.
— Мне нужно вернуться на улицу Ульм.
Мегрэ проводил его до лестницы.
— Еще раз спасибо.
Он походил немного по широкому коридору, заложив руки за спину, попыхивая трубкой, и в конце концов зашел в кабинет инспекторов. Жанвье сидел там и, похоже, чего-то ждал.
— Аббат прибыл?
— Уже давно.
— И каков он из себя?
Жанвье ответил с довольно горькой иронией:
— Самый старый из всех!
Глава 8
— Позвони Люка.
— На улицу Сен-Доминик?
— Да. Я послал его сменить Лапуэнта.
Мегрэ начинал терять терпение. В соседнем кабинете продолжалась тихая беседа: даже если подойти к самой двери, можно было расслышать лишь невнятное бормотание, как возле настоящей исповедальни.
— Люка?.. У тебя все спокойно?.. Только журналисты звонят?.. По-прежнему отвечай им, что ничего нового нет… Что?.. Нет! Она не заговорила… Да, она у меня в кабинете, но не со мной и не с другим полицейским… со священником.
Через минуту позвонил судебный следователь, и Мегрэ повторил ему почти то же самое:
— Я не оказываю давление, будьте спокойны. Наоборот…
Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в своей жизни обращался с кем-то так бережно, с таким терпением. Английская статья, которую прочел ему Пардон, то и дело приходила на ум и вызывала ироническую улыбку.
Автор статьи в «Ланцете» ошибся. В конечном итоге не учитель, не романист, даже не полицейский оказался в состоянии решить проблему Жакетты, а восьмидесятилетний аббат.
— Давно они там?
— Двадцать пять минут.
Он даже не мог утешить себя кружкой пива, потому что поднос остался в кабинете. К тому же и пиво, наверное, уже теплое. Оно и без того отнюдь не было ледяным. Возникло искушение спуститься в пивную «У дофины», но он так и не решился отойти.
Он чувствовал, что решение загадки — под рукой, тщился найти его, чисто по-человечески, а не как комиссар уголовной полиции, которому поручено обнаружить преступника.
Потому что это расследование лично затронуло его, всколыхнуло давние детские воспоминания.
Может быть, это навредило делу? Если Сент-Илер десятки лет был послом, если его платоническая любовь к Изабель длилась около пятидесяти лет, то он, Мегрэ, двадцать пять лет проработал в уголовной полиции и лишь накануне был уверен, что любые образчики человеческой породы прошли перед ним.
Он не мнил себя сверхчеловеком, не считал себя непогрешимым. Наоборот: всякое расследование, даже самое простое, он начинал с каким-то смирением.
Он не доверял видимости, не делал поспешных выводов. Он терпеливо старался понять, зная, что самые очевидные мотивы, как правило, не относятся к сути дела.
Если он и невысоко ставил людей и их возможности, то все же продолжал верить в человека.
Он искал в людях слабые места. А когда находил их и надавливал пальцем, не праздновал победу, а ощущал какую-то тоску.
Но с недавнего времени Мегрэ потерял почву под ногами, ибо без всякой подготовки столкнулся лицом к лицу с людьми, о существовании которых и не подозревал. Их манеры, слова и поступки были ему чужды, и он тщетно пытался как-то классифицировать их.
Он хотел бы полюбить этих людей, даже Жакетту, которая вымотала из него всю душу.
Он открывал в их жизни изящество, гармонию, искренность, которые пленяли его.
Но время от времени он холодно повторял про себя:
«И все же Сент-Илер был убит!»
Кем-то из них — это было почти очевидно. А именно Жакеттой, если в научных методах остался хоть какой-нибудь смысл.
И он начинал ненавидеть их всех, включая покойного, включая юношу, при встрече с которым он сильнее, чем когда бы то ни было, ощутил тоску по отцовству.
Ну почему эти люди не такие, как все? Почему он должен верить, будто им неведома корысть и низкие страсти?
Невинная история слишком возвышенной любви вдруг стала раздражать его. Он перестал в нее верить и принялся искать другое объяснение, более доступное его опыту.
Разве две женщины, столько лет любившие одного мужчину, не должны возненавидеть друг друга?
Разве семейство, породненное с большинством царствующих домов Европы, не воспримет как угрозу своему престижу смехотворный брак двух стариков?
Но никто из них не таил злобы на ближнего. Никто не имел врагов. Все жили в мире и согласии, кроме Алена Мазерона и его жены, которые все же разошлись.
Взбешенный нескончаемым бормотанием, Мегрэ чуть было не распахнул рывком дверь, но его остановил укоризненный взгляд Жанвье.
Этот тоже подпал под обаяние!
— Надеюсь, ты поставил охрану в коридоре?
Мегрэ дошел до того, что заподозрил, будто престарелый священник сбежит вместе со своей кающейся прихожанкой.
И все же он чувствовал, что истина где-то близко, — но нужная мысль ускользала. Все было очень просто, и он это знал. Если подумать, то все человеческие драмы очень просты.
Уже вчера, уже этим утром у него возникали неясные догадки.
Кто-то деликатно постучал в дверь кабинета, и комиссар подскочил на месте.
— Проводить вас? — осведомился Жанвье.
— Если не трудно.
В дверях стоял аббат Барро, в самом деле очень старый, весь высохший, как скелет, с растрепанными, очень длинными волосами, похожими на нимб. Его заношенная сутана лоснилась, на ней пестрели грубые заплаты.
Жакетта по-прежнему очень прямо сидела на своем стуле. Изменилось только выражение ее лица. Напряжение исчезло, борьба была окончена. Она больше не бросала вызов, не собиралась упрямо хранить молчание.
Улыбки не было, но все ее лицо светилось безмятежностью.
— Простите, господин комиссар, что я заставил вас так долго ждать. Видите ли, проблема, которую мадемуазель Ларрье предложила моему вниманию, весьма деликатного свойства, и я должен был тщательно рассмотреть ее, прежде чем дать ответ. Признаюсь, я чуть было не попросил разрешения позвонить епископу, чтобы спросить у него совета.
Жанвье, пристроившись на краю стола, торопливо записывал. Мегрэ, чтобы соблюсти приличия, занял свое место.
— Садитесь, господин аббат.
— Вы позволите мне остаться?
— Полагаю, ваша прихожанка все еще нуждается в добрых советах?
Священник уселся, вытащил из-под сутаны самшитовую табакерку и взял понюшку. Этот жест и крошки табака на выцветшей сутане опять вызвали в памяти у Мегрэ что-то давно забытое.
— Мадемуазель Ларрье, как вы знаете, очень набожна и именно из благочестия совершила поступок, который я счел своим долгом ей простить. Она боялась, что граф де Сент-Илер не удостоится христианского погребения, и поэтому решилась молчать до похорон.
Словно блеснул под солнцем взмывший к небу воздушный шарик — Мегрэ внезапно все понял, и ему стало стыдно, что он не догадался раньше, хотя решение и лежало на поверхности.
— Граф де Сент-Илер покончил с собой?
— К несчастью, это правда. Но, как я уже говорил мадемуазель Ларрье, мы не можем поручиться, что он не раскаялся в последний момент. В глазах Церкви мгновенной смерти не существует. Мы признаем бесконечность времени, как и бесконечность пространства, и ничтожно малый промежуток времени, ускользающий от внимания врачей, может оказаться достаточным для покаяния. Не думаю, чтобы Церковь отказала графу де Сент-Илеру в последнем благословении.
Тут глаза Жакетты впервые наполнились слезами, и она вынула из сумочки платок, чтобы утереть их. Лицо ее жалобно сморщилось, словно у обиженной девочки.
— Говорите, Жакетта, — подбодрил ее священник. — Повторите то, что вы сказали мне.
Она всхлипнула:
— Я легла и уснула. Потом услышала выстрел и бросилась в кабинет.
— И обнаружили вашего хозяина лежащим на ковре с развороченным лицом.
— Да.
— Где был пистолет?
— На письменном столе.
— И что вы сделали?
— Пошла к себе в комнату и взяла зеркало: нужно было убедиться, что он больше не дышит.
— Вы уверились, что он мертв. Потом?
— Прежде всего я подумала, что нужно позвонить принцессе.
— Почему же вы этого не сделали?
— Было уже около полуночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16