— Повторяю, это мне неизвестно. О тебе не следует даже упоминать на суде. Лучше бы вообще никто не знал, что ты в Либревиле. Тебе еще невдомек? Адель — славная девочка и совсем не заслуживает того, чтобы ей влепили восемь или десять лет каторжных работ.
Тимару казалось, что у него галлюцинация: до него доносились слова, он понимал их смысл, но в то же время ему чудилось, что слова эти образовывают перед ним непроницаемую завесу.
Адель — славная девочка! Вот как они о ней говорят!
И они, черт возьми, конечно, спали с ней! Это все друзья-приятели, одна банда, для которой он стал помехой.
Тоном разгневанного юнца, который и слушать ничего не желает, он повторил:
— Где она?
Буйу, казалось, не знал что делать. Он выпил свой стакан, забыв помешать Тимару наполнить себе еще один.
— Послушай меня! Здесь белые держатся друг за друга. То, что она сделала, она и должна была сделать.
Рассуждать об этом бесполезно. Повторяю тебе, что все уже устроено и тебе остается только ждать и довериться…
— Разве, когда вы были ее любовником…
— Да нет же, молодой человек, ничего подобного не было.
— Вы сами мне говорили…
— Это не одно и то же. Нужно постараться понять, ведь положение очень серьезное. Я говорил, что спал с Аделью. И другие делали то же самое. Все это к делу не относится.
Тимар рассмеялся скрипучим смехом.
— Повторяю, это не имеет к делу никакого отношения. Вот почему я не позволю теперь…
Лицо Тимара внезапно побледнело, кулаки сжались, и Буйу поспешил продолжить:
— В жизни бывает всякое. В ту пору за спиной у Адели стоял Эжен. До тебя еще не дошло? Эжен никогда в таких случаях не ревновал. Он знал, как ему нужно поступать.
Тимар смеялся, но не был уверен, что через минуту не зарыдает от унижения.
— Мы, живущие здесь, и большие господа вроде губернатора и его компании, все мы были с ней близки.
Адель этим показывала расположение к нам, при ее ремесле это было просто необходимо.
Буйу говорил все резче, почти угрожающим тоном:
Я знаю Адель уже десять лет. Что же касается тебя, то, пожалуй, подобное случилось с ней впервые.
Знай я об этом раньше, я сделал бы все возможное, чтобы вам помешать. Так-то!
Он продолжал с большой горячностью:
— Хорошо еще, что Эжен умер как раз в ту ночь, так как — я уверен — все могло бы плохо обернуться. Ты по-прежнему не понимаешь? Нужно поставить точку над «и»? Вот тебе честное слово Буйу: Адель в затруднительном положении. Это чудо, что ей удалось более или менее выпутаться, правда, еще не совсем: дело окончательно решится только завтра. Так вот, повторяю, нас здесь несколько человек, которые не позволят, чтобы…
Он замолк. Может быть, почувствовал, что слишком далеко зашел? А может быть, его испугало лицо Тимара, бледное, с красными лихорадочными пятнами, блестящими глазами и багровыми губами? Длинные тонкие пальцы Тимара дрожали на столе.
— Нет смысла нам ссориться. Адель знает что делает.
Бильярдные шары все еще ударялись друг о друга, а оба игрока неутомимо огибали зеленое поле.
— Так вот! У Адели свой план. Завтра вечером все будет кончено. Она сможет возвратиться с тобой туда.
Что же касается того, права ли она, что покинула Либревиль, это уж ее дело.
— Где она сейчас?
— Где? Понятия не имею. Да и никто здесь не вправе спрашивать об этом. Слышишь? А ты — меньше чем кто-либо другой. Где она? Может быть, с кем-нибудь любезничает, чтобы спасти свою голову.
Буйу внезапно повернулся к бою, неподвижно стоявшему возле стойки:
— Запирай!
— А вы сматывайтесь! — обратился он к игрокам.
Теперь он сам был охвачен гневом. Тимар не знал, что ответить. Ему так хотелось выхватить револьвер, что рука судорожно сжалась. С грохотом закрылись ставни, и послышались удаляющиеся шаги двух последних клиентов.
— Если все это необходимо, чтобы спасти голову, неужели ты станешь вмешиваться…
Его сжатые кулаки готовы были обрушиться на Тимара, а тот, в свою очередь, уже схватился за револьвер.
Но нет! Зверь вдруг обернулся человеком, заговорил приветливо, похлопал молодого человека по плечу.
— Вот что, юноша, не нужно ничего вбивать себе в голову. Сейчас спокойно идите спать, а завтра вечером все будет кончено, и вы сможете отправиться вдвоем туда, к себе, и будете заниматься любовью, сколько душе угодно…
Тимар налил себе последний стакан и выпил. Вид у него был по-прежнему хмурый, беспокойный, но когда Буйу подтолкнул его к двери, он больше не спорил.
— Это женщина, перед которой нужно снимать шляпу, — услышал он за собой голос лесоруба.
Тимар потом не мог вспомнить, ни кто ему сунул в руку подсвечник, ни как он добрался до своей комнаты. Бросившись на кровать в одежде, он сорвал москитную сетку.
Он только хорошо помнил, что плакал, судорожно всхлипывая, и внезапно проснулся, как раз перед тем, как догорела и угасла свеча, и увидел, что сжимает в объятиях подушку, как будто это была Адель.
Глава двенадцатая
Все было сделано наспех, сновали какие-то люди, чувствовалось полное пренебрежение к традициям, и потому Тимар невольно подумал о похоронах Эжена Рено.
В здании суда не было ни лепных украшений, ни тяжелых деревянных панелей, ничего такого, что придавало бы обстановке надлежащую торжественность.
Большая комната с голыми стенами смело могла сойти за факторию. Стены были покрыты известкой, четыре окна выходили на веранду, где теснилось не менее двухсот негров: городские — в одежде, из леса — голые. Одни стояли, другие сидели на земле.
В помещении не было ни стульев, ни скамеек для публики, ни загородки для обвиняемого, ничего, что напоминало бы суд. Места официальных лиц отделяла от толпы веревка, но некоторые белые были допущены на эти огражденные места.
По другую сторону веревки толпились негры, испанцы, португальцы, наконец, несколько французов, которые, как Тимар, только что прибыли в город.
За столом, покрытым зеленым сукном, сидел, должно быть, председатель суда. Были ли находившиеся по обе стороны от него люди заседателями? А может быть, он вершил суд один? Тот, что писал, безусловно, являлся секретарем. Но что здесь делали прокурор и комиссар полиции, которые устроились на соломенных стульях, вытянув ноги? И еще какие-то лица, которых Тимар не знал.
В открытых окнах виднелись неподвижные фигуры негров. Все белые явились в светлых полотняных костюмах, и большинство из них, спасаясь от солнечных лучей, оставалось в шлемах. Они курили и чувствовали себя как дома.
Тимар, затерявшийся среди негров, искал глазами Адель и долго не мог ее найти.
Уснуть ему удалось только под утро. Буйу, безусловно умышленно, не стал его будить, и когда Жозеф открыл глаза, уже было десять. Тимар, даже не побрившись, спустился в нижний этаж, застал в доме только одного боя и сразу же умчался с грязным лицом и в мятом костюме, не выпив кофе. Он стремительно ворвался в толпу черных, в самое пекло суда, но не сразу освоился с обстановкой, не сразу мог увидеть и понять, что здесь происходит.
Белые, все без исключения, изнемогали от жары. В первом ряду перед веревкой полуголый негр, с лицом жителя лесных дебрей, монотонно излагал какую-то жалобу, иногда сопровождая слова робким жестом руки с розовой ладонью, тогда как ноги его находились в позиции «смирно».
Слушал ли его кто-нибудь? Белые болтали между собой. Председатель то и дело поворачивался к окнам и что-то кричал. Тогда негры, сгрудившиеся на веранде, немного отодвигались, чтобы через короткое время снова сжаться в плотную массу.
Тимар не понимал слов туземца, не знал, что это за человек. Но теперь он разглядел поблизости от прокурора черное платье Адель и ее профиль. Она его еще не заметила. Тимар видел, как она делает кому-то знаки.
Негр неумолчно бормотал, жалобно произнося фразу за фразой. На стене висели часы с тусклым циферблатом, какие можно видеть во всех присутственных местах. Стрелки двигались рывками. Бой, пробравшись сквозь толпу к председателю, поставил на стол поднос со стаканами, сифон и бутылку. Мужчины за столом стали пить, по-прежнему не обращая ни малейшего внимания на негра. Адель только что заметила Тимара.
Бледная, затаив дыхание, она издали смотрела на него, а он уставился на нее с нескрываемой злобой.
Тимар до сих пор ничего не ел и не пил. У него кружилась голова, но, чтобы видеть, он вынужден был стоять и даже приподниматься на цыпочки.
— Ладно! — вдруг заявил председатель, посмотрев на часы, которые показывали без четверти одиннадцать. — Тихо!
Негр ничего не понял, но инстинктивно замолчал.
— Переведи нам то, что он рассказал. Это уже относилось к другому негру в белых брюках и черной куртке. На нем был целлулоидный воротничок и очки.
Переводчик обладал глухим голосом, напоминавшим отдаленный гром.
— Он говорит, что никогда не видел Тома, что они даже не из одной деревни и что он никогда не слыхал про такого.
У переводчика ушло три минуты на то, чтобы вытолкнуть из себя эти несколько фраз.
— Громче! — закричал председатель.
— Он говорит, что все началось с коз, которых он потребовал у своего шурина, потому что его жена ушла с человеком из другой деревни. Это была его первая жена, одна из дочерей старосты, и она повсюду рассказывала…
Никто не слушал. У Тимара, как и у других, не хватало мужества следить за путаной нитью рассказа, из которого, сверх того, ускользало каждое второе слово.
Он смотрел на Адель. Его мозг сверлила мысль, где и с кем она провела ночь.
— Ему ни за что не хотелось отдать козу…
Внезапно четыре негра враз затараторили на своем диалекте, обращаясь к говорившему и перебивая друг друга. Голоса у них были пронзительные, и обвиняемый, повязанный тряпкой, служившей ему набедренной повязкой, с испугом поочередно оглядел их.
Все происходящее утрачивало реальность, стоило хоть несколько минут внимательно следить за ним, превращалось в нелепый кошмар, в дикую пародию. На столе с зеленым сукном стояло виски. Белые предлагали друг другу папиросы и говорили о вещах, не имеющих никакого отношения к делу.
Среди них был и Буйу, еще три лесоруба и счетовод.
Они образовали промежуточную группу между официальными лицами и неграми и стояли перед окном у самой веревки. Буйу закричал первым:
— Хватит!
Другие белые поддержали его:
— Хватит!
Председатель позвонил в колокольчик, напоминавший детскую игрушку.
— Нам остается заслушать жену Амами? Где Амами?
Стоявшая у порога негритянка, расталкивая толпу, стала пробираться к веревке. Это была старая женщина с отвислой грудью. На руках и на животе выступала татуировка, а череп был наголо выбрит.
Старуха остановилась там, где ей приказали. Тимар глядел на ее профиль, и вдруг перед ним возник образ той девушки, с которой он развлекался в деревушке на берегу реки. Разве это были не те же черты, не та же линия плеч и бедер? Уж не мать ли она той молодой негритянки?
В таком случае обвиняемый, тот маленький человек, который столько говорил впустую, ее отец?
Тимар стал сравнивать чудесный образ девушки, ее стройную фигуру и округлые линии с тем жалким зрелищем, которое представляла эта пара. Оба были почти нагишом. Кожа старухи имела землистый оттенок.
Супруги держались на некотором расстоянии друг от друга. Тимар уловил взгляд мужа, ответный взгляд жены и понял, что они совсем не соображают, ни где находятся, ни зачем их сюда привели, и особенно не понимают того, за что на них взъелись. Мужчина, курносый, красноглазый, исподлобья бросал вокруг себя безумные взгляды.
Никто не обращал на них внимания. Но в тот же миг Тимар заметил, что его пристально разглядывает Буйу и даже едва уловимо кивает, одновременно выражая как бы просьбу и угрозу: «Спокойно!»
Теперь послышался голос женщины, размеренный, будто все слоги равнозначны. Говоря, она то завязывала, то развязывала набедренную повязку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19