Когда Абакумов (за три дня перед арестом) доложил, что производительность труда в концлагерях резко падает, заключенные по-прежнему мрут от голода, Сталин, опросив мнение членов Политбюро и не получив удовлетворившего его ответа, обратился к Абакумову:
– Ваше предложение? Тот ответил:
– Товарищ Сталин, если мы уберем десять процентов заключенных, тогда норма питания автоматически увеличится, работа пойдет успешнее.
– Что значит «уберем»? – Сталин остановился посреди кабинета, упершись взглядом в лицо Молотова. – Отправите по домам, что ли?
– Нет, – ответил Абакумов, – я должен получить санкцию на ликвидацию больных и наиболее истощенных.
– Не ликвидацию, – по-прежнему не отрывая взгляда от Молотова, жена которого сидела в концлагере как «еврейская националистка», – а расстрел. Нет смысла танцевать на паркете, здесь не бал, а Политбюро... Приучитесь называть вещи своими именами, пора бы... И не больных надо расстреливать, а наиболее злостных врагов народа, диверсантов и шпионов... Больные и сами помрут... Десять процентов многовато, а пять процентов достаточно. Как, товарищ Молотов? Согласны?
– Д-да, т-товарищ Сталин, с-согласен, – ответил тот, заикаясь больше обычного.
Берия понимал, что после предстоящего ареста Молотова и Ворошилова из тех вполне могут выбить показания и на него с Маленковым.
Поэтому через неделю после ареста Абакумова он отправился к Суслову. Затем, посоветовавшись с Хрущевым, которого Старец перевел в Москву первым секретарем горкома, – чего мужика бояться, не конкурент, образование не позволяет, но в раскладе сил необходим, врубит, если надо, от всего сердца – Берия поехал к Маленкову.
– Егор, я поглядел абакумовские дела с врачами, которых он прикрывал, и пришел в ужас: а если еврейские демоны решат мстить нам и обратят свой удар против товарища Сталина? Ты представляешь себе, что постигнет нас, родину, мир, наконец?!
Маленков поднялся из-за стола:
– Неужели они могут пойти на такое?!
– Ты считаешь невозможным? Тогда я снимаю вопрос. Просто я не мог с тобой не поделиться... Все-таки Иосифу Виссарионовичу за семьдесят, мы должны беречь его, как отца...
– Нет, нет, хорошо, что ты поднял этот вопрос... Что надо предпринять?
Берия, готовясь к этому разговору, заново просмотрел все материалы, связанные с болезнью Ленина, когда Политбюро поручило генеральному секретарю Сталину личную ответственность за лечение Ильича.
Наученный читать не только строки, но и типичные византийские междустрочья, Берия многое понял, лишний раз испугавшись вседозволенного коварства Старца.
– Предпринять можно одно: провести на Политбюро решение о твоем назначении на пост ответственного за состояние здоровья товарища Сталина.
Маленков долго смотрел в бесстрастное лицо Берия, выражения глаз маршала понять не мог, бликовали стекла пенсне, потом ответил:
– Я завтра же внесу на Политбюро предложение о придании тебе функции лично отвечающего за состояние здоровья Иосифа Виссарионовича...
...Что и требовалось доказать!
Когда решение состоялось (все проголосовали «за» при одном воздержавшемся – Сталине: «Я себя отлично чувствую, зря вы это затеяли», но при этом смотрел на Маленкова с добротой), Берия встретился с Комуровым и сказал во время прогулки по аллеям Серебряного бора:
– Включай в работу того самого следователя... Как его? Забыл фамилию... Ну, ты его взял «на подслухе», он Гитлера хвалил...
– Рюмин, – сказал Комуров. – Подполковник Рюмин.
– Ты от него отодвинься, – заметил Берия, – чтоб никто и никогда не прочитал никаких твоих с ним связей... Передай кому-то из новых игнатьевских ребят... Не сам, а через третьи руки...
– А в какую работу его включать? – спросил Комуров.
Берия ответил не сразу, сунул кулаки еще глубже в карманы пиджака, несколько минут шел молча, в трудном раздумье, потом спросил:
– Кто у тебя есть из надежной агентуры в Кремлевке? Из врачей, работающих там постоянно?
Комуров начал неторопливо перечислять, загибая короткие пальцы.
– Евреи не годятся, – внимательно выслушав его, заметил Берия. Попросил рассказать о каждом подробнее; слушал вбирающе, замерев. – А вот эта твоя Тимашук... Она кардиолог?
– По-моему, сидит на электрокардиограммах.
– Годится... Кто ее вербовал?
– Абакумовцы.
– Прекрасно. Подведи к ней кого-нибудь из непосаженных еще абакумовских парней, и пусть они поработают с ней, пусть подскажут, как написать письмо в МГБ, что в Кремлевке действует банда врачей-убийц, еврейский заговор против членов Политбюро, а в основном против товарища Сталина.
Берия заметил, как Комуров, обычно краснолицый, побледнел, понизил голос:
– Кого называть? Поименно? Или вообще?
– Кто тебя в Кремлевке лечит?
– Постоянно – Коган... Горло ведет Преображенский... Егоров консультирует...
Берия поморщился:
– Нужны евреи. Коган, его брат, мой доктор – Фельдман, брат Михоэлса профессор Вовси, профессор Зеленин, тоже еврей, кстати... Но – тебя нет во всем этом. Ты – человек-невидимка. Недреманное всевидящее око. Донесение этой самой Тимашук должно попасть в руки Рюмина... Твои люди, имеющие на него влияние, помогут ему сочинить письмо Сталину... Мне – ни в коем случае. Только копия... Срок даю минимальный. Как себя ведет министр Игнатьев в последние дни?
Комуров усмехнулся:
– Хоть и болен, но пообещал научить всех нас работать без белых перчаток...
– Это в связи с чем?
– Лозовский, Перец Маркиш, Бергельсон, Фефер, словом, Еврейский антифашистский комитет...
– Верно, – Берия кивнул, – Хозяин торопит, да и костоломам не терпится вкусить дымной кровушки...
Через неделю все члены Антифашистского комитета во главе с членом ЦК Лозовским были расстреляны без суда; стихотворение Квитко «Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят», напечатанное во всех школьных хрестоматиях, было предписано заклеить куском белой бумаги, зачеркнув предварительно строки тушью.
Через три дня Сталин согласился принять врачей из Санупра Кремля; профессор Виноградов (Вовси более к Вождю не подпускали) сказал то, что ему порекомендовал «старый друг», личный агент Берия (из его «золотого фонда»): «Товарищ Сталин, я не вижу особых отклонений от нормы, но вам необходим длительный отдых, по крайней мере два-три месяца».
Сталин прореагировал на эту рекомендацию спокойно (в кругу друзей называл Виноградова «куци-куц» – у профессора была такая постоянная присказка), сказал об этом Берия, заметив, что, видимо, поживет на Рице; начал собираться в дорогу. Однако через два дня позвонил в четыре утра: Берия не спал, сидел у аппарата, звонка этого ждал, ибо получил информацию, что письмо Рюмина о врачах-убийцах передано Поскребышеву.
– Немедленно приезжайте ко мне, – сухо, с трудно сдерживаемой яростью сказал Сталин.
Берия знал, что деспот в Кремле; когда вошел в кабинет, тот – пожелтевший, осунувшийся за день – поинтересовался, подчеркнуто выделяя местоимение «вы»:
– Откуда вы знали, что я здесь?! В это время я обычно бываю на Ближней!
Берия похолодел: если сказать, что звонил на дачу, Сталин спросит, с кем разговаривал, конец, провал; ответил поэтому полуправдой:
– Мне бы позвонили, товарищ Сталин... Мне звонят, когда вы уезжаете...
Сталин кивнул на две странички, лежавшие на совершенно пустом огромном столе для заседаний:
– Прочтите...
Берия внимательно прочитал текст, который знал наизусть, ибо Рюмину помогли сочинять его «верные люди».
Сыграл ярость, ударил кулаками по столу, вскочил со стула:
– Я их завтра же поставлю к стенке!
– Э, нет, – очень тихо, злобно, стараясь не сорваться, проговорил Сталин. – Сначала эта сволочь будет арестована, пройдет круги ада, скажет всю правду, а потом уж выведем на процесс... Все. Идите. Не вы, а патриот России Рюмин раскрыл заговор... Рюмин, простой следователь, а не вы, – Сталин брезгливо заключил, – отвечающий за бесценное здоровье лучшего друга всех народов товарища Сталина...
Берия побледнел:
– Товарищ Сталин, Рюмин выпестован мною, нашими людьми, мы его сориентировали на поиск...
В дверях Берия столкнулся с серым от волнения новым министром госбезопасности Игнатьевым. Тому Сталин сказал лишь несколько фраз:
– Всех врачей – в карцеры. Заковать в кандалы. Применять пытки. Дело поручаю генералу Рюмину, вашему заместителю. Завтра приму его в пять часов. Все. Идите.
Оставшись один, с внезапным ужасом вспомнил двадцать второй год, когда он, используя врачей, приглашенных из Германии, отправил Ленина в Горки, запретив ему (решением Политбюро) текущую партийную и государственную работу...
Услышал вдруг: «Мне отмщение и аз воздам».
Позвонил Маленкову, шел уже пятый час утра:
– Решение Политбюро о моем отпуске отменяется. Все заседания Политбюро и Секретариата буду проводить лично я. Бюро Совета Министров – тоже.
Новых врачей генералиссимус не принимал три недели; через секретариат нашел своего старого друга – еще по Царицыну, тот был военфельдшером, вызвал на дачу, дал себя обслушать и обстучать; старик махнул рукой:
– Ты здоров, Коба... Здоров, как бык... А новым врачам покажись, только пусть я буду при этом... Не в белом халате, конечно, а в сталинке, вроде бы твой денщик...
...После ареста Виноградова, который сразу же согласился сотрудничать со следствием, Сталин, получив от Рюмина первые собственноручные признания Виноградова и Вовси: «работали на англичан, филиал американской разведки и еврейский „Джойнт“, собрал Политбюро:
– Врачей-убийц будем вешать на Лобном месте. Прилюдно. Погромы, которые начнутся следом за этим, не пресекать. Подготовить обращение еврейства к правительству: «просим спасти нашу нацию и выселить нас в отдаленные районы страны». Кагановичу проследить за тем, чтобы были подготовлены бараки для депортируемых. Молотов отвечает за редакцию текста обращения.
Вечером позвонил Берия:
– Пусть твои грызуны (так пренебрежительно звал грузин) приготовят ужин, привезешь на дачу, я приглашаю Хрущева и Булганина, посидим вчетвером.
...Разлив из большой супницы харчо, обратился к Берия:
– Пробуй первым. Если невкусно – выплюнь.
Не отрывал прищуренных глаз от лица Берия, который начал жадно поедать харчо.
Все следующие блюда пробовал только после того, как заканчивали Берия и Булганин с Хрущевым.
К концу вечера подобрел:
– Одному скучно, будем теперь вместе ужинать... На прощание сказал:
– Завтра присылайте новых эскулапов, пусть осмотрят...
Дождавшись, когда машины Хрущева и Булганина отъехали, Берия сказал с горечью:
– Товарищ Сталин, ведь мерзавца Абакумова не я назначал, а Жданов... Поднимите архивы – его резолюция стоит... Разве я тогда мог противиться? Я ж в кандидатах ходил... Абакумова наши люди разоблачили, Комуров его разоблачил, товарищ Сталин...
Сталин долго, неотрывно, бегающе смотрел на Берия, потом, повернувшись, бросил:
– Случись что со мной, тебя первого вздернут... Как паршивого кинто... Рюмин – талант, береги его... Он ненавидит Сион, и верно делает... Все враги народа – жидовня, начиная с Троцкого, я им всегда поперек глотки стоял...
Собравшись, сдерживая нервный озноб, Берия ответил:
– Не только им, товарищ Сталин... У меня есть один нелегал, может быть, помните, он разгадал переговоры американцев с нацистами в Берне... Юстас, он же Штирлиц... Если бы я вам его привез, он бы такое рассказал про корни, про союз евреев и американцев с гестапо...
– Не буду я никого принимать, – отрезал Сталин. – Пусть напишет и даст показания на процессе... Если знал – отчего молчал? Еврей, конечно?
– Русский.
– Штирлиц – не русское имя... Пройдет на процессе как еврей, вздернем на Лобном рядом с изуверами...
Берия решил разыграть эту свою последнюю карту, потому что подивился крепкой собранности Старца, хорошему цвету его лица и вновь обретенному спокойствию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38