Будь ты писатель или художник, я бы сказал: да, старина, здесь врать опасно — талант тем велик, что он умеет убеждать в своей правоте. Но ты, увы, не писатель... Ты репортер... Великолепный репортер, и ты служишь минуте, тогда как талант принадлежит веку, если только талант не ленив, не капризен, если он не избалован, а подобен каменщику, который каждое утро начинает класть стену дома... Я бы не посмел просить тебя лгать, не думай... Просто, думается мне, сейчас твое место в драке с нацистами более выгодно в рядах их друзей, чем открытых противников...
Они долго ехали молча. Вольф спросил:
– Тебе куда?
– Меня ждет подруга.
– Между прочим, она не из контрразведки?
– Вряд ли. А если и да — что из этого?
– Я ее не знаю?
– Нет...
– Что с твоим «во-вторых»?
– Во-вторых... И это очень серьезно, Вольф. Ты — патриот своей страны, и это очень хорошо. А я — патриот моей страны.
– И это тоже очень хорошо... Если тебе кажется, что Гитлер не угрожает твоей родине в такой же мере, как и моей, тогда нам лучше не видеться. И, думается мне, никто так не поможет миру в драке с Гитлером, как моя родина... У нас друзей Гитлера нет, а сколько их на Западе? Я не знаю. Я только знаю, что их здесь много, и что они могущественные, и что они могут сделать так, чтобы здешние владыки снюхались с Берлином против Москвы. Это допустимо?
– Не знаю.
– Я тоже. Это и нужно знать. И сделаешь это ты. И будет ли это предательством по отношению к твоей родине?
– Нет, — ответил Пальма, закуривая, — это предательством по отношению к моей родине не будет, здесь ты прав.
– Вот... И последнее. Ты как-то говорил мне: «Хочу, чтобы хоть кто-то знал обо мне правду...» Ты объявление в газете опубликуй: «Я в шутку перекрасился в коричневый цвет. На самом деле я начал драку с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Вы мне верьте, я помогал антифашистам в Вене и Берлине».
– Останови здесь.
– Не сердись...
– За углом живет Мэри. Я не сержусь. Просто я не хочу, чтобы нас видели вместе.
– Ты становишься конспиратором, Дориан, браво...
Мэри прижалась к Яну, шепнула:
– Проведи меня в фехтовальный зал, милый.
– Verboten fur Damen[2.Дамам запрещено (нем.).].
– Warum[3.Почему? (нем.).]?
– Как тебе мой берлинский диалект?
– Я никогда не была в Берлине.
– У меня великолепный берлинский выговор, немцы меня принимают за истинного берлинца. Научись делать мне комплименты, я очень честолюбив.
– У тебя фантастический берлинский выговор, и вообще я обожаю тебя, и ты самый прелестный мужчина из всех, кого я встречала в жизни.
– Во всех смыслах?
Мэри улыбнулась:
– Именно. Почему ты не хочешь взять меня на фехтование?
– Ты же знаешь, в нашем клубе не принято, чтобы дамы посещали зал фехтования.
– Пора нарушить эти ваши дряхлые аристократические законы. Я женщина из предместья, где нет клубов. Мне можно. С кем ты сегодня фехтуешь?
– Лерст, я не знаю, кто это...
Какое-то мгновение, перед тем как Лерст опустил сетку, лицо его казалось Яну знакомым. Но он сразу же забыл об этом, потому что фехтовал Лерст великолепно. Он был артистичен в нападении и совершенно недосягаем в обороне.
«Что он тянет? — подумал тогда Пальма. — Он уже раза четыре мог бы победить меня. Наверное, ему нравится затяжная игра. Он хороший спортсмен, если так».
– Знаете, — сказал Ян Лерсту, когда они, подняв защитные сетки, обменивались рукопожатиями, — пусть у нас будет турнир из трех боев.
– У вас хороший глаз и точная рука, — ответил Лерст. — Через год мне бы не хотелось драться с вами.
– Не любите проигрывать?
– Очень.
– А это спортивно?
Лерст рассмеялся:
– Вы хотите моей крови, а я — вашей дружбы. Я ее добивался с первого же нашего знакомства.
«Где же я его видел? — снова подумал Пальма. — Я его определенно где-то видел».
– Разве мы с вами встречались? Я запамятовал...
Лерст изучающе посмотрел в глаза Яну и ответил:
– Я имею в виду наше заочное знакомство: это я звонил вам вчера. Я — секретарь германского посольства.
Москва, 1938, 6 апреля, 12 час. 42 мин.
– Какие будут предложения, товарищи? — спросил начальник управления.
– Вариант с подменой самолета, — доложил руководитель отдела, — перспективен со всех точек зрения. Я подготовил семь берлинских адресов, которые могут установить точную дату вылета самолета, его номер и фамилии членов экипажа.
– Я опасаюсь вашего чрезмерного оптимизма, — сказал начальник управления, — они могут отправить этот самолет не с Темпельхофа... Я знаю ваших тамошних людей, это надежные люди, но Гейдрих может отправить самолет с испытательных аэродромов завода Хейнкель, неподалеку от Науэна. Они практикуют это в редких случаях. Канарис, по-моему, именно оттуда летает в Испанию. Что, если самолет они отправят из Науэна? Возможный вариант?
– Вполне.
– У кого есть иные предложения?
– Позвольте, товарищ комиссар?
– Пожалуйста.
– Можно продумать такой вариант. Юстас организует вызов Хагена с их базы в посольство, в центр Бургоса. В это время мы своими возможностями по шифру Гейдриха передаем радиограмму Юстасу с просьбой обеспечить доставку Дориана на аэродром и посылаем туда наш самолет из Барселоны, закамуфлированный под «немца».
– Хорошее предложение, но так мы погубим Юстаса. Он будет скомпрометирован. Мы должны продумать вариант, по которому Хаген, именно Хаген, передаст Дориана нашим людям... А как последний вариант, самый последний — это ваше предложение серьезно.
– Каким следует считать предпоследний вариант, товарищ комиссар?
– Их несколько, предпоследних-то, — ответил начальник управления. — Налет на конспиративную квартиру гестапо — то, что предлагает Вольф. Еще я тут подумывал над самым простым делом: Штирлиц увозит Дориана во время налета республиканских самолетов на Бургос. Самое простое дело... Только нужны две абсолютные гарантии. Первая — самолеты туда прорвутся, и вторая — они точно раздолбят гестаповский домик. Но когда я думал обо всех этих предпоследних вариантах, я каждый раз упирался вот еще во что: как Дориан объяснит своим знакомым столь долгое отсутствие? Хотя, — он тяжело усмехнулся, — сначала его надо вытащить, а потом будем ломать голову над легендой его возвращения. Какие еще мнения, товарищи?
– Разрешите, товарищ комиссар?
– Пожалуйста...
Лондон, 1936
На приеме у чрезвычайного и полномочного посла Германии Иоахима фон Риббентропа собрались активисты Англо-германского общества, дипломаты, видные английские и иностранные журналисты, актеры, представители делового мира. Угощали, как всегда на приемах в германском посольстве, вкусной колбасой, отменным бело-розовым окороком и — в огромных количествах — лучшим мюнхенским пивом.
Уго Лерст, встречавший гостей у входа, поклонился Мэри Пейдж, пожал руку Яну Пальма и сказал:
– Пойдемте, я буду вас знакомить с моими коллегами. Учтите, я никому не говорил, что вы побежденный, я говорил всем, что вы — победитель.
– Напрасно, — заметил Пальма, — я люблю, когда обо мне говорят правду. Во всяком случае, о моих победах и поражениях в спорте.
Мэри засмеялась:
– Не верьте ему, мистер Лерст. Ян не терпит, когда о нем говорят правду. Он страшный честолюбец, он хочет всегда выигрывать.
– Покажите мне человека, который любит проигрывать, — вздохнул Лерст. — Думаете, я люблю проигрывать?
Он остановился возле благообразного старикашки и сказал:
– Мистер Роквон, позвольте представить вам мистера Яна Пальма. Он — бриллиантовое перо Риги, пишет и для ваших газет...
Пальма и Роквон пожали друг другу руки. Лерст пояснил Мэри:
– Мистер Роквон — один из организаторов журнала «Англо-германское ревю».
– А я и не слыхал о таком журнале, — шепнул Ян Мэри так, чтобы его шепот услышал Лерст. — Может быть, я не прав?
– Я тоже не слыхала.
– О нем мало кто знает, — улыбнулся Лерст, — а мне бы хотелось, чтобы об этом журнале знало как можно больше людей в Великобритании.
– Да, подпольный журнал в Лондоне пока еще не в моде. Впрочем, кто знает, что будет через год-другой.
– Я хочу познакомить вас с мистером Риббентропом, — сказал Лерст и подвел Пальма и Мэри к послу.
Риббентроп был одет в строгий черный костюм. В петличке поблескивал маленький золотой значок члена партии.
– Господин посол, — сказал Лерст, — позвольте представить вам друга Германии, журналиста Яна Пальма.
– Рад видеть вас, мистер Пальма.
– Очень рад видеть вас, господин посол.
– Мисс Мэри Пейдж, — сказал Лерст, представляя подругу Яна.
– Здравствуйте, мисс Пейдж. Как приятно, что вы нашли время посетить нас.
– Мисс Пейдж, — пояснил Лерст, — не только любит спорт, не только великолепно поет о спорте, но и представляет собой класс английских болельщиц в спорте.
Мэри поправила Лерста:
– Это не класс, это сословие.
– Вероятно, мисс Пейдж увлекается не только спортом и пением, — заметил Риббентроп, — но и общественными науками. Различать класс и сословие — удел философов и социологов, но отнюдь не очаровательных женщин.
– В наш век, — ответила Мэри, — женщины все больше и больше тяготеют к политике. Ничего не поделаешь — это теперь модно.
Риббентроп развел руками:
– Что же делать мужчине? Вероятно, долг рыцаря — уступить место женщине.
Пальма хмыкнул:
– Если мы пустим женщин в политику и уступим им место, господин посол, нам будет очень трудно жить дальше. Начнется худшая форма либерального вандализма.
– Я думаю, — сказал Риббентроп, — что вандализм нам грозит отнюдь не от прекрасных дам. Я думаю, что варварство грозит нам со стороны тех мужчин и женщин, которые живут восточнее Лондона, Берлина и — в определенной мере — Варшавы.
К Риббентропу подошел лорд Редсдейл — сухой, словно бы мумифицированный старик.
– Добрый вечер, милорд, — сказал Риббентроп, шагнув навстречу Редсдейлу. — Я рад, что вы нашли возможность посетить нас.
– Добрый вечер, мистер Риббентроп, я всегда посещаю и буду посещать те места, где собираются люди, симпатичные мне и разделяющие мои взгляды.
Редсдейл посмотрел на Яна и полувопросительно сказал:
– Вы сын старого Пальма?
– Да, сэр.
– Это вы временами пишете для «Пост»?
– Да, сэр.
– У вас воистину бриллиантовое перо.
– Благодарю вас, сэр, но пока что я считаю его железным.
– Ну, уж позвольте мне давать оценку вашей работе, — сказал Редсдейл, — и запомните, что я не люблю делать комплименты. Впрочем, вы не женщина, вы в них не нуждаетесь. Надеюсь также, что вы и не гомосексуалист, посему не нуждаетесь в них, как дурной мужчина.
Риббентроп смущенно отвел глаза, а Мэри рассмеялась. Это спасло положение.
– Мы сейчас дискутировали проблему, — продолжил Риббентроп, — о том, кто угрожает цивилизации. Мистер Пальма считает прекрасных дам главной угрозой прогрессу. А я полагаю, что главная угроза — это Восток, и в данном случае я солидарен с мистером Киплингом: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, но вместе им не сойтись».
– Как вам сказать, — ответил Редсдейл, — сойтись можно. У нас стало модным забывать традиции «Эмпайр ментелити», традиции имперского самосознания... А ведь в этом мы где-то близки к Востоку, я бы даже конкретизировал — к Китаю. Я анализировал философию китайской императорской власти. Заметьте, Китай называет себя «Срединным царством» и все земли вокруг считает своими владениями. Земли за Амуром и в сторону южных морей — это владения, которые должны принадлежать Китаю, а весь остальной мир — владения, которые могут стать Китаем.
Риббентроп заметил:
– С сожалением должен констатировать, что в Великобритании, в стране, к которой я отношусь с глубочайшим уважением, совершенно не знают о благородных целях фюрера Германии Адольфа Гитлера и принятой им на себя миссии по спасению западной цивилизации.
Пальма сказал:
– Господин посол, по-моему, в Англии не дают себе отчета в том, что расовая теория господина Гитлера в общем-то не противоречит основным принципам британской имперской политики в колониях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Они долго ехали молча. Вольф спросил:
– Тебе куда?
– Меня ждет подруга.
– Между прочим, она не из контрразведки?
– Вряд ли. А если и да — что из этого?
– Я ее не знаю?
– Нет...
– Что с твоим «во-вторых»?
– Во-вторых... И это очень серьезно, Вольф. Ты — патриот своей страны, и это очень хорошо. А я — патриот моей страны.
– И это тоже очень хорошо... Если тебе кажется, что Гитлер не угрожает твоей родине в такой же мере, как и моей, тогда нам лучше не видеться. И, думается мне, никто так не поможет миру в драке с Гитлером, как моя родина... У нас друзей Гитлера нет, а сколько их на Западе? Я не знаю. Я только знаю, что их здесь много, и что они могущественные, и что они могут сделать так, чтобы здешние владыки снюхались с Берлином против Москвы. Это допустимо?
– Не знаю.
– Я тоже. Это и нужно знать. И сделаешь это ты. И будет ли это предательством по отношению к твоей родине?
– Нет, — ответил Пальма, закуривая, — это предательством по отношению к моей родине не будет, здесь ты прав.
– Вот... И последнее. Ты как-то говорил мне: «Хочу, чтобы хоть кто-то знал обо мне правду...» Ты объявление в газете опубликуй: «Я в шутку перекрасился в коричневый цвет. На самом деле я начал драку с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Вы мне верьте, я помогал антифашистам в Вене и Берлине».
– Останови здесь.
– Не сердись...
– За углом живет Мэри. Я не сержусь. Просто я не хочу, чтобы нас видели вместе.
– Ты становишься конспиратором, Дориан, браво...
Мэри прижалась к Яну, шепнула:
– Проведи меня в фехтовальный зал, милый.
– Verboten fur Damen[2.Дамам запрещено (нем.).].
– Warum[3.Почему? (нем.).]?
– Как тебе мой берлинский диалект?
– Я никогда не была в Берлине.
– У меня великолепный берлинский выговор, немцы меня принимают за истинного берлинца. Научись делать мне комплименты, я очень честолюбив.
– У тебя фантастический берлинский выговор, и вообще я обожаю тебя, и ты самый прелестный мужчина из всех, кого я встречала в жизни.
– Во всех смыслах?
Мэри улыбнулась:
– Именно. Почему ты не хочешь взять меня на фехтование?
– Ты же знаешь, в нашем клубе не принято, чтобы дамы посещали зал фехтования.
– Пора нарушить эти ваши дряхлые аристократические законы. Я женщина из предместья, где нет клубов. Мне можно. С кем ты сегодня фехтуешь?
– Лерст, я не знаю, кто это...
Какое-то мгновение, перед тем как Лерст опустил сетку, лицо его казалось Яну знакомым. Но он сразу же забыл об этом, потому что фехтовал Лерст великолепно. Он был артистичен в нападении и совершенно недосягаем в обороне.
«Что он тянет? — подумал тогда Пальма. — Он уже раза четыре мог бы победить меня. Наверное, ему нравится затяжная игра. Он хороший спортсмен, если так».
– Знаете, — сказал Ян Лерсту, когда они, подняв защитные сетки, обменивались рукопожатиями, — пусть у нас будет турнир из трех боев.
– У вас хороший глаз и точная рука, — ответил Лерст. — Через год мне бы не хотелось драться с вами.
– Не любите проигрывать?
– Очень.
– А это спортивно?
Лерст рассмеялся:
– Вы хотите моей крови, а я — вашей дружбы. Я ее добивался с первого же нашего знакомства.
«Где же я его видел? — снова подумал Пальма. — Я его определенно где-то видел».
– Разве мы с вами встречались? Я запамятовал...
Лерст изучающе посмотрел в глаза Яну и ответил:
– Я имею в виду наше заочное знакомство: это я звонил вам вчера. Я — секретарь германского посольства.
Москва, 1938, 6 апреля, 12 час. 42 мин.
– Какие будут предложения, товарищи? — спросил начальник управления.
– Вариант с подменой самолета, — доложил руководитель отдела, — перспективен со всех точек зрения. Я подготовил семь берлинских адресов, которые могут установить точную дату вылета самолета, его номер и фамилии членов экипажа.
– Я опасаюсь вашего чрезмерного оптимизма, — сказал начальник управления, — они могут отправить этот самолет не с Темпельхофа... Я знаю ваших тамошних людей, это надежные люди, но Гейдрих может отправить самолет с испытательных аэродромов завода Хейнкель, неподалеку от Науэна. Они практикуют это в редких случаях. Канарис, по-моему, именно оттуда летает в Испанию. Что, если самолет они отправят из Науэна? Возможный вариант?
– Вполне.
– У кого есть иные предложения?
– Позвольте, товарищ комиссар?
– Пожалуйста.
– Можно продумать такой вариант. Юстас организует вызов Хагена с их базы в посольство, в центр Бургоса. В это время мы своими возможностями по шифру Гейдриха передаем радиограмму Юстасу с просьбой обеспечить доставку Дориана на аэродром и посылаем туда наш самолет из Барселоны, закамуфлированный под «немца».
– Хорошее предложение, но так мы погубим Юстаса. Он будет скомпрометирован. Мы должны продумать вариант, по которому Хаген, именно Хаген, передаст Дориана нашим людям... А как последний вариант, самый последний — это ваше предложение серьезно.
– Каким следует считать предпоследний вариант, товарищ комиссар?
– Их несколько, предпоследних-то, — ответил начальник управления. — Налет на конспиративную квартиру гестапо — то, что предлагает Вольф. Еще я тут подумывал над самым простым делом: Штирлиц увозит Дориана во время налета республиканских самолетов на Бургос. Самое простое дело... Только нужны две абсолютные гарантии. Первая — самолеты туда прорвутся, и вторая — они точно раздолбят гестаповский домик. Но когда я думал обо всех этих предпоследних вариантах, я каждый раз упирался вот еще во что: как Дориан объяснит своим знакомым столь долгое отсутствие? Хотя, — он тяжело усмехнулся, — сначала его надо вытащить, а потом будем ломать голову над легендой его возвращения. Какие еще мнения, товарищи?
– Разрешите, товарищ комиссар?
– Пожалуйста...
Лондон, 1936
На приеме у чрезвычайного и полномочного посла Германии Иоахима фон Риббентропа собрались активисты Англо-германского общества, дипломаты, видные английские и иностранные журналисты, актеры, представители делового мира. Угощали, как всегда на приемах в германском посольстве, вкусной колбасой, отменным бело-розовым окороком и — в огромных количествах — лучшим мюнхенским пивом.
Уго Лерст, встречавший гостей у входа, поклонился Мэри Пейдж, пожал руку Яну Пальма и сказал:
– Пойдемте, я буду вас знакомить с моими коллегами. Учтите, я никому не говорил, что вы побежденный, я говорил всем, что вы — победитель.
– Напрасно, — заметил Пальма, — я люблю, когда обо мне говорят правду. Во всяком случае, о моих победах и поражениях в спорте.
Мэри засмеялась:
– Не верьте ему, мистер Лерст. Ян не терпит, когда о нем говорят правду. Он страшный честолюбец, он хочет всегда выигрывать.
– Покажите мне человека, который любит проигрывать, — вздохнул Лерст. — Думаете, я люблю проигрывать?
Он остановился возле благообразного старикашки и сказал:
– Мистер Роквон, позвольте представить вам мистера Яна Пальма. Он — бриллиантовое перо Риги, пишет и для ваших газет...
Пальма и Роквон пожали друг другу руки. Лерст пояснил Мэри:
– Мистер Роквон — один из организаторов журнала «Англо-германское ревю».
– А я и не слыхал о таком журнале, — шепнул Ян Мэри так, чтобы его шепот услышал Лерст. — Может быть, я не прав?
– Я тоже не слыхала.
– О нем мало кто знает, — улыбнулся Лерст, — а мне бы хотелось, чтобы об этом журнале знало как можно больше людей в Великобритании.
– Да, подпольный журнал в Лондоне пока еще не в моде. Впрочем, кто знает, что будет через год-другой.
– Я хочу познакомить вас с мистером Риббентропом, — сказал Лерст и подвел Пальма и Мэри к послу.
Риббентроп был одет в строгий черный костюм. В петличке поблескивал маленький золотой значок члена партии.
– Господин посол, — сказал Лерст, — позвольте представить вам друга Германии, журналиста Яна Пальма.
– Рад видеть вас, мистер Пальма.
– Очень рад видеть вас, господин посол.
– Мисс Мэри Пейдж, — сказал Лерст, представляя подругу Яна.
– Здравствуйте, мисс Пейдж. Как приятно, что вы нашли время посетить нас.
– Мисс Пейдж, — пояснил Лерст, — не только любит спорт, не только великолепно поет о спорте, но и представляет собой класс английских болельщиц в спорте.
Мэри поправила Лерста:
– Это не класс, это сословие.
– Вероятно, мисс Пейдж увлекается не только спортом и пением, — заметил Риббентроп, — но и общественными науками. Различать класс и сословие — удел философов и социологов, но отнюдь не очаровательных женщин.
– В наш век, — ответила Мэри, — женщины все больше и больше тяготеют к политике. Ничего не поделаешь — это теперь модно.
Риббентроп развел руками:
– Что же делать мужчине? Вероятно, долг рыцаря — уступить место женщине.
Пальма хмыкнул:
– Если мы пустим женщин в политику и уступим им место, господин посол, нам будет очень трудно жить дальше. Начнется худшая форма либерального вандализма.
– Я думаю, — сказал Риббентроп, — что вандализм нам грозит отнюдь не от прекрасных дам. Я думаю, что варварство грозит нам со стороны тех мужчин и женщин, которые живут восточнее Лондона, Берлина и — в определенной мере — Варшавы.
К Риббентропу подошел лорд Редсдейл — сухой, словно бы мумифицированный старик.
– Добрый вечер, милорд, — сказал Риббентроп, шагнув навстречу Редсдейлу. — Я рад, что вы нашли возможность посетить нас.
– Добрый вечер, мистер Риббентроп, я всегда посещаю и буду посещать те места, где собираются люди, симпатичные мне и разделяющие мои взгляды.
Редсдейл посмотрел на Яна и полувопросительно сказал:
– Вы сын старого Пальма?
– Да, сэр.
– Это вы временами пишете для «Пост»?
– Да, сэр.
– У вас воистину бриллиантовое перо.
– Благодарю вас, сэр, но пока что я считаю его железным.
– Ну, уж позвольте мне давать оценку вашей работе, — сказал Редсдейл, — и запомните, что я не люблю делать комплименты. Впрочем, вы не женщина, вы в них не нуждаетесь. Надеюсь также, что вы и не гомосексуалист, посему не нуждаетесь в них, как дурной мужчина.
Риббентроп смущенно отвел глаза, а Мэри рассмеялась. Это спасло положение.
– Мы сейчас дискутировали проблему, — продолжил Риббентроп, — о том, кто угрожает цивилизации. Мистер Пальма считает прекрасных дам главной угрозой прогрессу. А я полагаю, что главная угроза — это Восток, и в данном случае я солидарен с мистером Киплингом: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, но вместе им не сойтись».
– Как вам сказать, — ответил Редсдейл, — сойтись можно. У нас стало модным забывать традиции «Эмпайр ментелити», традиции имперского самосознания... А ведь в этом мы где-то близки к Востоку, я бы даже конкретизировал — к Китаю. Я анализировал философию китайской императорской власти. Заметьте, Китай называет себя «Срединным царством» и все земли вокруг считает своими владениями. Земли за Амуром и в сторону южных морей — это владения, которые должны принадлежать Китаю, а весь остальной мир — владения, которые могут стать Китаем.
Риббентроп заметил:
– С сожалением должен констатировать, что в Великобритании, в стране, к которой я отношусь с глубочайшим уважением, совершенно не знают о благородных целях фюрера Германии Адольфа Гитлера и принятой им на себя миссии по спасению западной цивилизации.
Пальма сказал:
– Господин посол, по-моему, в Англии не дают себе отчета в том, что расовая теория господина Гитлера в общем-то не противоречит основным принципам британской имперской политики в колониях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18