Ян в рывке схватил его за руку. Они боролись, и Ян старался поднять руку Лерста с зажатым в ней пистолетом вверх. Прогрохотал выстрел, второй... третий... Лерст стал оседать на землю.
Ян обернулся. На шоссе белела фигура: это стояла Мэри. Она медленно прятала пистолет в белую сумку, сделанную из толстой блестящей соломки...
...Через сорок минут после этого Ян и Мэри бегом поднялись в ее номер.
– Не надо брать никаких вещей, — сказал Ян. — Сразу на аэродром. Немедленно...
– Но паспорт хотя бы я должна взять, милый...
– У тебя хорошее самообладание...
Они поднялись на второй этаж и увидели около номера трех испанских офицеров. Мэри остановилась. Ян шепнул:
– А вот это — конец.
– Сеньор Пальма? — лениво козырнув, спросил картинно красивый испанский полковник.
– Да.
– Сеньор Пальма, я прошу вас следовать за нами.
– Можно переодеться?
– Я бы на вашем месте этого не делал.
– Куда мы поедем?
– В штаб генерала Франко.
– И все-таки мне бы хотелось переодеться...
– Как вам будет угодно.
Ян думал, что офицеры пойдут следом за ним в номер, но они остались ждать в коридоре.
«Испанцы и есть испанцы, — успел еще подумать Ян, — рыцари не смеют оскорбить даму. Убить — да, но оскорбить — ни в коем случае».
Он обнял Мэри и шепнул:
– Улетай в Лиссабон. Сейчас же. Или уезжай. На моей машине.
...«Линкольн» с тремя молчаливыми испанцами пронесся по спящему Бургосу и остановился возле штаба Франко. Ян в сопровождении военных прошел через целую анфиладу комнат и остановился в огромном, отделанном белым мрамором мавританском дворике. Где-то вдали слышалась андалузская песня.
– Я не разбираю слов, — обратился Пальма к одному из военных. — О чем она поет?
– Я тоже плохо понимаю андалузский, — ответил офицер. — Я астуриец... По-моему, она поет о любви. Андалузский диалект ужасен, но они всегда поют о любви...
– Ничего подобного, — сказал второй испанец, — она поет о корриде.
– Нет, — возразил третий, — она поет колыбельную песню...
– Под такую колыбельную не очень-то уснешь, — сказал Пальма.
– Ничего, мы, испанцы, умеем засыпать и под марши, — усмехнулся полковник.
Распахнулись двери, и из внутренних комнат вышел министр иностранных дел Хордана в сопровождении военного министра Давила. Он приблизился к Яну и сказал:
– За кровь, которую вы пролили на полях испанской битвы, я хочу преподнести вам этот подарок. — И он протянул Яну золотую табакерку.
Пальма вытер глаза. От пережитого волнения они слезились.
Хордана понял это иначе. Он обнял Яна и тоже — молча и картинно — прижал пальцы к уголкам своих красивых больших глаз.)


Бургос, 1938, 6 августа, 23 час. 05 мин.

Вольф поднялся навстречу Штирлицу.
– Плохо, — сказал Штирлиц. — Все плохо. Надо давать отбой нашим самолетам. Будем решать все здесь. Сами.
– Люди готовы. Скажи, когда выгодней по времени делать налет на вашу контору.
– Это глупо, Вольф.
– Рискованно, сказал бы я, но не глупо.
– Помирать раньше времени — глупо.
– Это верно. Я, знаешь, познакомился в Мадриде с одним поразительным американцем. Хемингуэй, писатель есть такой... Он мне сказал, что главная задача писателя — долго жить, чтобы все успеть.
– Ну, вот видишь, — мягко улыбнулся Штирлиц. — Поступать будем иначе. Какая у тебя машина?
– Та же... Грузовичок.
Штирлиц достал из кармана карту Бургоса и расстелил ее на столе.
– Смотри, вот это маршрут с нашей базы на аэродром...
– Понимаю тебя... Только почему ты думаешь, что твои эсэсовцы остановятся на дороге?
Штирлиц снял трубку телефона, быстро набрал номер:
– Ну как дела, приятель? Что у вас хорошенького?
– Ничего хорошего, штурмбанфюрер, — ответил Хаген. — Он снова закатил истерику.
– Вы...
– Нет, нет... Он стал орать, что у него плохо с головой. Я не знаю, как они его повезут в самолете...
– Ничего, поблюет маленько. Видимо, им лучше знать, там, в Берлине, если они нас не послушались.
– Просто у кого-то зудят на него руки. Мы сделали главное дело, а пенки теперь снимут ребята на Принц-Альбрехтштрассе.
– Одна контора-то, Хаген. Одно дело делаем. Что ж нам делить? Вы с ним кончайте беседы — заберут его у нас, и бог с ним... Я бы вообще отправил его сейчас на аэродром, на гауптвахту — под расписку. Может, у него и вправду что-то с головой. Пусть уж он там у них, у военных, дает дуба. Как считаете?
– Я его сейчас же отвезу.
– Вам не надо. Зачем? Чтобы были сплетни? Получили радиограмму, и все. Ваша миссия закончена. Поменьше заинтересованности, дружище, всегда скрывайте свою заинтересованность: это, увы, распространяется не только на врагов, но и на друзей. Сейчас половина первого, у меня есть приглашение в одно хорошее место, верные люди. Приезжайте на Гран Виа через полчаса, я обещаю вам хорошую ночь, если уж нам показали кукиш из Берлина.
– А где это?
– От Пласа дель Капуцино — направо. Я вас буду ждать возле бара «Трокадеро». Не в баре, а у входа.
– Спасибо, штурмбанфюрер, я приеду.
– Латыша отправьте часа через два...
– Я ж тогда буду с вами...
– Отдайте письменное распоряжение: отправить к трем часам под конвоем из трех человек и передать обер-лейтенанту «Люфтваффе» Барнеру.
– Он уже знает?
– Кто?
– Ну, тот обер с гауптвахты?
– Сошлитесь на Кессельринга, у меня же был с ним разговор.
– Может быть, это удобнее сделать вам?
– Какая разница... Вам еще придется иметь с ним дело, он будет к вам почтительнее относиться, если вы сошлетесь на Кессельринга.
– А может быть, нам следует отвезти его на аэродром?
– Почему? Скажут, что примазываемся... В общем-то, если хотите, валяйте, я не поеду. А вы сопроводите, чего ж, конечно, сопроводите...
Он нашел точное слово. Он не мог бы больше унизить Хагена, чем предложив ему «сопроводить». Он интуитивно понял, что именно это слово решит все дело. Он научился не ошибаться в своих чувствованиях.
– Я через сорок минут буду у вас, — сказал Хаген.
– Ну и ладно. Жду. Только, черт возьми, может, все же стоит вам его сопроводить, нет?
– Зачем примазываться? Вы правы. Сейчас кончу прослушивать пленку с записями допроса и приеду.
Он знал, что Хаген к нему приедет. Он точно строил свой разговор с ним. Он играл, не готовясь заранее и не расписывая предварительную партитуру вопросов и ответов. Просто, работая с Хагеном, Лерстом, Кессельрингом, он запоминал, анализировал и выверял те черты их характеров, которые в нужный момент могли быть использованы им, Штирлицем.
Он не ошибся: Хаген приехал в условленное время. Штирлиц до этого выпил несколько порций джина, чтобы от него несло алкоголем.
– Вам полагается штрафной, — сказал он Хагену, протягивая ему стакан с виски. Он сыпанул туда немного снотворного и поэтому, куражась, проследил за тем, чтобы Хаген выпил все до дна. В баре было шумно, и две цыганки, которых он пригласил с собой, немедленно взгромоздились на колени к Хагену.
– За нашу нежность и дружбу, — возгласил Штирлиц еще раз. — И до конца. И черт с ними, с теми крысами, которые сидят в тепле и тишине и думают, что они утерли нам нос!
– Черт с ними, — согласился Хаген, — с этими вонючими крысами... Простите, сеньориты, такую грубость, но иначе не скажешь... Как можно сказать иначе про вонючих тыловых крыс, которые пытаются резать наши подметки на ходу?
Штирлиц захохотал, положил локти на стол, смахнул вазу и две рюмки. К ним бросился лакей с замеревшей улыбочкой, собрал битый хрусталь и унес полупустую бутылку.
– Ты заметил, — сказал Штирлиц, — он унес полбутылки себе. Они все страшные жулики, эти цыгане...
– Эй! — крикнул Хаген. — Дайте нам еще виски! Пусть они пьют остатки после нас. Да, прелестные сеньориты?!
Они выпили еще раз, и Штирлиц попросил оркестр сыграть немецкую солдатскую песню. Они заиграли странную песню, и Штирлиц, раскачиваясь, поднялся и, приложив палец к губам, сказал:
– Сейчас я вернусь...
Штирлиц позвонил в гестаповский «домик» из кабины, стоявшей при входе в гардероб.
– Хаген просил спросить, — сказал он, — когда вы думаете отправлять латыша?
– Сейчас вывозим, — ответил ему дежурный, — на аэродроме ждут.
– Посадите в машину пару лишних людей, — сказал Штирлиц, — чем черт не шутит.
– Да, штурмбанфюрер!
– И оружие проверьте!
– Это мы уже сделали.
– Ну, счастливо. А потом можете отдыхать...
Штирлиц незаметно вышел из телефонной будки. За углом стоял маленький грузовичок. Штирлиц устроился рядом с Вольфом, который сидел за рулем. В кузове было шесть ребят из его группы.
– Быстро, нам их надо перехватить в горах, пока они не выехали в город.
– Мы тебя ждали десять минут.
– Ты думаешь, так легко споить этого буйвола?
Они успели вовремя: машина с Пальма только-только вышла из ворот конспиративного дома гестапо. Конвойный удивленно посмотрел на шофера: на пустом шоссе стоял Штирлиц, подняв руку.
– Что он, контролирует нас?
– Не нас, а Хагена. Они все друг друга контролируют, — ответил шофер, — иначе нельзя.
Он затормозил возле Штирлица и, выйдя из машины отрапортовал:
– Все в порядке, штурмбанфюрер, никаких происшествий.
– Это тебе кажется, что никаких происшествий. Быстро перегружайте его в пикап и садитесь туда сами.
– А моя машина?
– Я поеду следом за вами.
Трое конвоиров и солдат быстро затолкали Пальма в кузов пикапа, где сидело шестеро ребят из группы Вольфа.
– Как устроились? — спросил Штирлиц, заглядывая в кузов. — Не тесно?
– Ничего, — засмеялся шофер, — потерпим...
Штирлиц включил свет карманного фонаря. Конвоиры прищурились — Штирлиц нарочно слепил их ярким лучом света. Их и скрутили, пока они были полуслепыми.
Машину гестапо он пустил в пропасть, а сам сел в свою. Ее вел седьмой член группы Вольфа, который тут же перескочил в пикап.
– Будь здоров, Ян, — сказал Штирлиц, — все о'кей...
– Ненавижу американизм. Говори, как истые англичане: «ол райт», — ответил Пальма и заставил себя улыбнуться.
Вернувшись в бар, Штирлиц зашел в туалет. Посмотрел на часы. Было 2.14. Значит, он отсутствовал тридцать три минуты. Он вышел из кабины, дождавшись, пока в туалет вошел кто-то из пьяных посетителей. Штирлиц сунул голову под кран и долго стоял так, наблюдая за тем, как полупьяный испанец дергался возле писсуара.
Взъерошив волосы, окликнул:
– Сеньор, помогите пьяному союзнику доковылять в зал.
Испанец оглушительно захохотал:
– Люблю пьяных немцев... Вы, когда пьяные, такие безобидные, такие веселые...
– Уж и безобидные, — икнул Штирлиц, — скажете тоже.
Он заставил испанца сесть к ним за стол и выпил с ним на брудершафт:
– Я думал, вы там уснули! — сказал Хаген, сдерживая яростную зевоту — Я тоже спать хочу. А ты Розита? Ты хочешь баиньки под перинкой? А?
– В такую жару спать под периной?! — засмеялась Розита. — Пауль, что ты говоришь?!
Штирлиц сказал:
– Хаген, я живу с тобой под одной крышей, и только узнал, что тебя зовут Пауль. Как тебя звала мама? А?
– Моя мама звала меня Паульхен, а тебя?
– Мы уже перешли на «ты»? Какой ты молодчина Паульхен! Называй меня Макси... Мама звала меня «М»!
– Мама звала его ослиным прозвищем, — засмеялся Хаген и лег головой на стол. — Спать хочу. Ма!.. Розита почеши мне шею, а? Да не смущайся ты, пташечка..
– Хаген, тут спать негоже, — сказал Штирлиц, — это же не наш дом...
– Ничего, ничего, — сонно ответил Хаген и осовело поглядел на испанца. — Правду я говорю, каудильо?
Испанец медленно поднялся из-за стола.
– Я требую извинений, — сказал он. — Я оскорблен.
– Я приношу вам извинения за моего знакомого, который не умеет себя вести, — сказал Штирлиц, — пожалуйста, простите его, дружище. Помогите мне поднять его — он совершенно пьян. Вы где живете? Далеко? Я могу вас подвезти.
– Я живу на Пассо дель Прадо.
– В отеле «Флорентина»?
– Да.
– Меня зовут Штирлиц, а вас?
– Мигель Арреда.
– Я завтра вас разыщу, и вы отхлещете по щекам моего коллегу, и я подтвержу, что вы были правы, а он себя вел по-свински.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18