А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Слышны гудки кораблей, шум кранов, переругивание докеров… Недалеко от нашего ресторана находится пивная с танцульками, откуда доносятся музыка и пение. Тяжелые крестьянские башмаки заканчивают доламывать дощатый пол. Вокруг кипит жизнь немецкого портового города, густая, как суп-пюре в кастрюле.
Мы выходим.
Воздух пахнет гудроном, а мутная вода — железом.
— Куда мы идем? — осведомляется вконец обожравшееся Величество.
Я и сам бы хотел знать…
Если подумать, кто гарантирован от ошибок? Может быть, дело обстояло совсем не так, как я себе представляю. Еще раз повторю, что это всего лишь моя гипотеза. Но она, похоже, единственная…
Толстяк останавливается перед огромным чальным кнехтом, который, учитывая “недуг” Берю, не представляет из себя что-то удивительное по размеру, и показывает мне на стадо темных кораблей, стоящих у причалов и на якорной стоянке в темно-зеленой воде Везера.
— Подумать только, вдруг твой проклятый камень валяется на одной из этих посудин!
— Подумать только — о чем? — спрашиваю я меланхолически.
— Должен же быть какой-то выход, а?
— Что ты хочешь сказать?
— Да узнать, черт возьми! Эти посудины, Сан-А, должны иметь какое-то расписание. В бюро порта обязаны знать часы прихода-ухода! Даже яхта сообщает о своих передвижениях. Это не парковка на авеню Георга Пятого в Париже, это — порт!
Я смотрю на своего друга и чувствую, как закипает у меня в котелке.
— Это, должно быть, из-за зубной боли, — бормочу я.
— Что?
— Запор в мозгах. Черт, а я ведь даже не подумал! Представь себе!
Александр-Бенуа опускает мне на плечо свою дружескую лапу.
— Главное, — говорит он, — что рядом с тобой всегда умный человек. Я твой спасительный кислородный баллон, Сан-А. Когда твоя извилина распрямляется, моя тут же начинает топорщиться и блестеть, что твоя праздничная витрина.
На нем черная фуражка с якорем и круто опускающимся козырьком, так что кажется, будто это продолжение его носа. Из-под фуражки выползают вьющиеся вихры седеющих светлых волос. Глаза белесые. На просоленных щеках топорщится трехдневная щетина.
— Что вам угодно?
Казенный вопрос, который на всех языках задают только в офисах.
— Французская полиция. Мы из Интерпола, господин офицер.
Для гражданского всегда удовольствие, когда его принимают за офицера, примерно как крестьянину хочется, чтобы его приняли за аристократа. Он низко склоняет голову, что должно означать одновременно согласие и приветствие, бросает вежливый взгляд на мое удостоверение и указывает нам на два металлических стула.
Ваш любимый Сан-А пускается в объяснения, строгие, сдержанные, толковые и в хорошем тоне. Я вам набросаю в двух словах. “Из достоверных источников нам стало известно, что один опасный международный преступник, прятавшийся в Африке, погрузился недавно на пароход в направлении Бремена. По имеющимся у нас сведениям, он плывет из Дуркина-Лазо. Какие суда из этой части Африки только что прибыли и какие ожидаются в ближайшее время в Бремене?”
К немцам я отношусь неважно, скажу сразу. Вы знаете, я из тех маньяков, у которых шкафы-гриль модели Дахау запечатлелись на всю жизнь, но нужно отдать должное многим немецким качествам, одним из которых — пожалуй, самым блестящим — является профессиональная честь. Когда касается работы, они впереди всех. И парень из бюро навигации порта, стоящий сейчас передо мной, — тому живой пример. График движения судов в порту — он его знает наизусть. Ему не составляет труда информировать нас, держа в руках журнал записей, но не смотря в него, как дирижер руководит оркестром, не глядя в партитуру.
— Ни один из находящихся сейчас в Бремене судов не делал остановку в Дуркина-Лазо, — говорит он.
— Когда пришел последний корабль из порта Западной Африки?
— Три дня назад. “Простатос”, греческий танкер.
Я начинаю лихорадочно подсчитывать. Нет, это судно никак не подходит. Оно просто не успело бы пройти весь этот путь от Кельбошибра до Бремена.
— Других нет, вы уверены?
Служащий хмурит брови, несколько недовольный нахалом, усомнившимся в точности сведений.
— Нет!
— Хорошо. Тогда обратимся к будущему. Когда должен прийти следующий корабль, возвращающийся из Африки?
Он не раздумывает:
— Сегодня ночью.
Мой внутренний голос вздрагивает больше обычного. Можно подумать, он хочет выскочить из своей клетки (грудной), взлететь и разразиться радостными трелями. Нет, кроме шуток — вы видите расклад? Крылышки вашего Сан-Антонио несут его вверх! И я как бы за руку с самим Господом Богом! Ах, посетитель — добро пожаловать! Но если я появлюсь перед Ним и успею открыть рот первым, то Он меня заслушается. Иногда я думаю, надо бы составить список всего, что я Ему скажу. Книгу жалоб — целый фолиант! У-у, мне есть что сказать! Многое надо объяснить. Некоторые вещи в этом мире я и сам плохо понял. Кое-что попавшееся мне на жизненном пути показалось просто шокирующим… Я вам так скажу: Бог, возможно, был хорошим автором, но у него, к сожалению, были очень плохие переводчики! На все языки перевели одинаково плохо! Я бы хотел прочитать его в оригинале, хоть немного, кусочек. Или услышать по радио и, таким образом, исключить накопившиеся недоразумения. Ну не сидеть же сложа руки и ждать до Страшного суда, черт возьми!
— Какое плавсредство? (Как видите, я быстро овладел морской терминологией, поскольку, еще будучи маленьким, какался и писался в короткие штанишки, украшенные якорем с надписью “Моряк”.)
— “Некмер-Життюр” из пароходства “Замшелл” из Бремена.
Я записываю на северной (на южной обычно не пишут) стороне коробка спичек эту бесценную информацию.
— Других пароходов из Африки в ближайшие дни не будет?
— Нет, только через неделю.
По другую сторону стекла на порт опустилась густая ночь. Ряды огоньков вокруг похожи на китайские фонарики.
— Во сколько должен прийти этот пароход?
— Среди ночи, около двух часов.
— Кто командует судном?
— Капитан Моргофлик.
— Он что, не немец?
— Норвежец. Кстати сказать, судно принадлежало скандинавской компании, затем было куплено пароходством “Замшелл”…
— Тип судна?
— Сухогруз водоизмещением двенадцать тысяч тонн и скоростью семнадцать узлов…
— Большая компания “Замшелл”?
— Одна из крупнейших в Западной Германии. И одна из самых старых. Барон Малхер является президентом-генеральным фюрером.
Уважительный тон моего собеседника прямо-таки внушает почтение к компании. Я встаю и протягиваю ему руку.
— Благодарю за помощь, господин старший офицер! Естественно, я рассчитываю на соблюдение тайны с вашей стороны.
— Полное молчание! — заверяет начальник якорных цепей.
Девять часов.
Берю дрыхнет на скамейке почтового отделения, открытого круглые сутки. Через стеклянную перегородку кабины я вижу его здоровенную башку, перекатывающуюся на груди. Кажется, будто он наблюдает за шевелением своего так же прикорнувшего дракона.
Дорогой ты мой смелый Берю, провалившийся в сонную невинность. Обмяк вдруг…
Позади стойки из черного мрамора телефонист в белом заляпанном кителе читает журнал по мотоспорту.
На другом конце провода надрывается шеф.
Бесконечный поток слов.
При этом слова, которые Старик не хочет произносить, он заменяет междометиями или чем вздумается, что вконец убивает всякое восприятие. Если бы были посты прослушивания ночных разговоров с заграницей, то записывающее устройство задымилось бы.
В конце концов шеф после долгих нравоучений позволяет себе паузу.
— Все понятно, Сан-Антонио?
— На все сто, патрон!
— Отлично. Матиас приедет в Бремен примерно в час ночи. Где он должен вас найти?
— На причале. Рядом с конной статуей адмиралу Отто Рино-Гологу. Я буду там, или если не я, то Берюрье.
— Кстати, а как он себя чувствует?
— Дымится, господин директор. Недуг довольно тяжелый — постоянно напоминает о себе.
— Необходимо его лечить, как только вернетесь. Конечно, подобная инвалидность — комплимент французской полиции, но тем не менее…
Он смеется и вешает трубку.
От храпа Толстяка трясутся стены. Время от времени телефонист поднимает глаза на моего друга, чтобы убедиться, не мучают ли его слуховые галлюцинации в связи с чтением журнала про мотоциклы.
Память моя барахтается в словесном потоке шефа. Пока человек в окошке с журналом о двухколесном транспорте занят по уши, я осматриваюсь и мой пытливый взгляд случайно падает на лежащий передо мной в кабине телефонный справочник города Бремена. Как рождаются идеи? Я никогда об этом не узнаю. Они к вам приходят. Они уходят. Это тайна такая же, как сама жизнь. Непостижимая.
Я беру телефонную книгу и принимаюсь ее листать. Поскольку я маньяк в вопросе словарей, то у меня дар открывать их как раз там, где мне нужно.
В нашем случае, как вы должны помнить, ленивые мои читатели, фамилия начинается на букву “М”.
“М” — “мастурция”, как говорит Берю!
— Шикарный дом, а? — пускает пузыри Берю. — Выходит, быть капитаном дальнобойного судна прибыльное дело?
Посреди широкой лужайки я вижу дом, построенный из кирпича с деревянными стяжками, что по-немецки называется “Fachwerkhaus”, покрашенный белой краской. Солидный, богатый дом, с круто нависающей крышей, открытой большой верандой и решетчатыми окнами-витражами.
Участок окружен низким забором. На калитке блестит медная табличка, на которой написано: “В.Моргофлик”.
Берю непрерывно гундит через нос, и я понимаю, что его душа просит моего откровенного признания.
— Зачем? — спрашивает он. — На что ты надеешься?
В ответ я чешу репу и чистосердечно говорю:
— Я чую носом, Толстяк! Если пароход “Некмер-Життюр” тот самый, то капитан корабля обязательно должен быть в курсе, что у него на борту.
— Значит, он главный в банде?
— Думаю, что нет. Но для очистки совести я должен выяснить, где и как он живет.
Не успеваю я договорить, как дверь приоткрывается. Женская головка с темными короткими волосами осторожно высовывается наружу и осматривает окрестности дома. Поскольку мы поставили свою тачку в тени деревьев, она нас не видит. Дверь распахивается на всю ширину. Появляется мужчина с большой дорожной сумкой в руке. Его испуганное лицо говорит о том, что он желает во что бы то ни стало срочно слинять с горизонта. Но женщина провожает его до калитки. Она в шелковом пеньюаре, похожем на кимоно с цветным узором в виде павлиньих хвостов. Неслышно ступая, оба идут по дорожке. Мужчина держит руку на ее плече. Перед тем как расстаться, женщина кидается ему на шею.
— Ганс! Ганс! Ганс! О, Ганс! — говорит она буквально (мне кажется, что я точно воспроизвел количество Гансов, но, если ошибся, вы можете или зачеркнуть, или дописать).
— Грета! Грета! Грета! О, Грета! — отвечает он, роняя сумку и припадая к павлиньим хвостам. (Кстати, здесь вы тоже можете откорректировать количество по своему вкусу).
Они обнимаются, сливаются, целуются, но лишь на секунду, затем вытирают рты и смотрят друг на друга.
— Целая неделя! — вздыхает она. — Целую неделю с этим гнусным типом!
— Крепись, дорогая. Потом будет вновь хорошо. Я тебе опять сделаю минь-минь. Как я тебе сделал минь-минь только что, а, Грета?
— О, Ганс, да, ты очень хорошо сделал мне минь-минь.
— И еще пиль-плок! Как тебе понравился пиль-плок?
— О, пиль-плок! Восхитительно!
— Два раза!
— Да, Ганс, два раза пиль-плок!
Два влюбленных голубка воркуют еще не меньше десяти минут, стоя в желтом ореоле стыдливо отбрасывающего свет фонаря. В конце концов парень отклеивается от своей Джульетты и садится за руль черного “триумфа”. Он стартует как на гонках, махнув рукой своей подруге.
Задумчиво, видимо витая в мечтах, она некоторое время стоит столбом возле калитки.
— Вы, должно быть, фрау Моргофлик? — произношу я, выпрыгивая из машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32