Вы меня знаете, я далек от того, чтобы давать обет целомудрия, но подобное действо требует более отточенной пластики. Особенно в контакте с противоположным полом — вот где театр мимики и жеста!
Бармен подмигивает мне с гордостью за заведение.
— Классно, правда?
— Еще как! Порнопрогресс не остановить. Как и технический! Всего ничего как изобрели атомную бомбу, а мы уже так далеко ушли. Просто голова кругом!
Он согласно кивает головой.
— Какая вам больше понравилась?
— Учительница, — отвечаю я без тени сомнения. — Из нее талант так и прет, особенно снизу. Вы заметили родинку на ее левой ягодице? А какая игра бюста! Настоящая драматургия!
— Талант, куда деваться! — подтверждает корсиканец.
— Это точно! А то некоторые годами ломают пальцы в консерваториях или стирают ноги по колено в балетных школах, ну и что? Барабанят по клавишам и скачут по двадцать минут на пуантах с затекшей шеей перед пустыми залами…
— Не всем дано! — глубокомысленно изрекает бармен, потом наливает англичанину немецкого пива, а немцу — английского и вновь возвращается к светской теме: — Вы заметили? Не каждая может так сыграть! Представьте, если какая-нибудь дура начнет раздеваться…
Он умолкает при виде вошедшего в зал импозантного мужчины, который окидывает заведение пронзительным взором. Анж Равиоли, собственной персоной. Несмотря на жару, на нем пальто из верблюжьей шерсти и шелковый платок вокруг шеи. Тщательно прилизанные волосы блестят, как антрацит. Легким кивком головы он приветствует бармена и проходит в глубь зала.
— Вы узнали его? — спрашивает из-за стойки ценитель настоящего искусства.
— А то! Он сделал вид, что не заметил меня…
Я спрыгиваю с табурета и вновь попадаю в густое облако призывных запахов. Если еще хоть на секунду останусь в окружении бабочек, то вместо виски придется заказывать противогаз.
Силуэт Равиоли исчезает в узкой двери рядом со сценой. Направляюсь за ним. Атмосфера за кулисами еще пакостнее, чем в баре. Кроме тошнотворного запаха духов здесь воняет потом, женским естеством — словом, ипподромом…
Лысый сморщенный хорек, продернутый в найденный на помойке смокинг, преграждает мне путь:
— Куда вы?
От него несет прокисшим вином.
— У меня встреча с моим другом Анжело.
Он сомневается.
— Хорошо, я о вас доложу. Как вас зовут?
Я отталкиваю его двумя пальцами.
— Отдохни, викинг, мы не в Букингемском дворце!
Он не решается связываться, и я прохожу через кулисы. Двери гримуборных в основном открыты настежь, и видно, как девушки переодеваются, если так можно выразиться, болтая о повседневном: о свинке последнего отпрыска и доброте дедушки, который их всех содержит.
На последней двери в коридоре надпись: “Дирекция”. Просто мелом по дереву. Нет проблем — Равиоли не гордый. Он не нуждается в шикарных дверях с медными табличками, как в отеле “Ритц”. Стучу.
— Да.
Я вхожу. Анж один в своем скромном кабинете, где обстановкой служат лишь письменный стол с ящиками и несколько стульев, обтянутых красным плюшем. На стене вешалка и множество фотографий оголенных девиц с дарственными надписями.
Анж стаскивает с себя шикарное пальто, оборачивается и смотрит на меня без особой радости.
— В чем дело?
Кладу на стол свою карточку и беру стул.
— А! — говорит он без всяких эмоций. — Теперь, значит, не Бонишон собирает дань?
— Ошибаетесь, господин Равиоли, я не из полиции нравов.
Его взгляд тускнеет. Похоже, господин не любит полицейских. Что ж, это чувство широко распространено во Франции. Но кроме антипатии в его глазах мелькает тревога.
— Так, и что же вы хотите?
Я сажусь как американец — ноги на его стол, подчеркивая в некотором роде сходство с Аттилой (хотя тот был царем гуннов, а я король легавых!).
— Тут, видишь ли, такая история, мой дорогой… У меня кое-какие сведения из Интерпола…
Мои слова заставляют его слегка завибрировать.
— Вы напрасно старались, тут какая-то ошибка, — нервно заявляет Равиоли. — Да, у меня были нелады с полицией, но теперь, хочу сказать сразу, — я чист. Можете обыскать мое заведение, и, если найдете хоть грамм дури, я вам заплачу хорошие премиальные. Ни игорного бизнеса, ни подпольной проституции!
— Словом, тебя остается лишь наградить орденом Почетного легиона!
Нервный тик пробегает по его физиономии. Красивый малый, этот Равиоли, похож на Рафа Валлоне в молодости, только волосы прилизаны, как у мальчика на панели в 1939 году.
— Так, ну хорошо, — злится он, — говорите, что там с Интерполом…
— Ребята из Гамбурга постарались. Они разыскивают парня по имени Келлер, который пропал несколько лет назад…
Говоря это, я не свожу глаз с физиономии Анжело. Но он остается безразличным, пожалуй, даже слишком, как мне кажется.
Наступает тягостная тишина. Относительная, конечно, поскольку музыканты вкладывают максимум своих способностей в модную мелодию ча-ча-ча. Все пиджаки, видно, похватались из-за столов, и теперь происходит то, что называется ритмичным трением двух полов о третий. Радость неописуемая: можно сымитировать ритуальный обряд, очень популярный в буржуазном кинематографе.
— Этот Келлер занимался золотишком, — небрежно повествую я. — Перекупщики из всех стран тайно возили ему в Гамбург слитки, а он перепродавал их дальше по всей Европе.
— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, — нагло заявляет Равиоли. — Никогда не знал ничего подобного и никогда о нем не слышал. Вы говорите — Келлер?
Анж выговаривает слова с совершенно равнодушной рожей. Но я вижу, что внутренне он напрягся. Мошенники не умеют играть точно в десятку. Они переигрывают под Сару Бернар, а если уж пытаются полностью овладеть сценическим искусством, то берут уроки у мима Марселя Марсо — это неотвратимо! Таковы законы жанра.
— Вот черт! — вздыхаю я. — Значит, меня неправильно информировали.
Холодная волна пробегает по его позвоночнику. Я чувствую ее, хотя это его позвоночник. Такая недомолвка дает понять: какой-то информатор сообщил о нем что-то, и ему теперь важно выяснить, что именно. Анжу это совершенно не нравится.
И что вам сказали?
— Что Келлер был связан с тобой.
— Ерунда!
— Я же не говорю, что ты был его другом, просто связан, и все. У тебя заведение, сюда приходят всякие люди… Пойми, Анж, я тебя не подозреваю, мне просто нужно знать, куда подевался этот тип. Мне плевать, что с ним… Только…
Мошенник ждет продолжения, нервы натянуты, как презерватив на испытательном стенде.
— Только?
— Нет, ничего!
Я встаю.
— Ладно, случилось недоразумение — ты такого не знаешь… Извини за беспокойство.
Я уже почти у двери.
— Господин комиссар!
— Да?
— Что вы хотели сказать?
Он разрывается от беспокойства, его нос дергается.
— Тут дело превышает полномочия полиции, улавливаешь?
— Нет!
— Тем лучше для тебя! На черта продолжать разговор, если ты Келлера не знаешь. Какой смысл…
— По имени — не знаю, господин комиссар, но в мой ресторан ходит всякий народ, и, возможно…
Делаю вид, будто он мне глаза раскрыл.
— Ив самом деле! Так тебе, может быть, знакомо лицо?
Я достаю фотографию Келлера, присланную из Гамбурга, и добавляю:
— Похоже, у этого парня расплющенные пальцы.
Анж прикидывается, что внимательно разглядывает фотографию.
— Скажите пожалуйста! Вполне возможно, я и видел этого гуся здесь, в “Раминагробисе”! Нет, правда, эта квадратная физиономия действительно мне знакома. Но это было давно.
— Два-три года назад?
— Да… Вы сказали, этот тип занимался…
— Он был связан с советскими секретными службами…
— Не может быть!
— Может! А в момент исчезновения у него, очевидно, где-то под подкладкой был зашит документ, значение которого ты себе даже не представляешь. Вот это-то и интересует мои службы, Анж! Объявлена большая премия тому, кто знает, где его искать, или даст информацию хотя бы о документах…
— Ого! Полиция готова снести золотое яйцо?
— Да, но вручит его через посредника. Сумма премии двадцать миллионов!
— Да ну!
— При этом никто не обратит внимание, каким образом получены документы!
Равиоли опускает голову и разглядывает глянцевые носки своих ботинок.
— А почему вы пришли именно ко мне, господин комиссар?
— Я прихожу ко всем, кто, на мой взгляд, сможет помочь найти Келлера — живого или… мертвого! Что в этом плохого? В конце концов, ты мне доказал, ты тут ни при чем. Просто работаешь в таком месте, где люди говорят. Теперь ты в курсе. Легавые ведут расследование, у тебя есть возможность нам помочь. Все просто, старик. Вдобавок есть шанс сорвать крупный куш!
Протягиваю ему пять. Он деликатно вкладывает в мою ладонь свою холеную руку, украшенную огромным перстнем — камень величиной с пробку от графина.
— Если у тебя будут мысли или сведения, позвони комиссару Сан-Антонио в легавую контору.
— Договорились!
Вновь оказываюсь в прокуренном зале. Клиенты и девицы к этому времени закончили обоюдное трение друг о друга. На подиум выходит новая кукла для раздевания, на этот раз одетая под стюардессу — разыгрывается сюита под названием “Паника на борту”. В салоне самолета начинается пожар, огнетушитель, как всегда, не фурычит, и мужественная бортпроводница готова пожертвовать своей одеждой в борьбе с огненной стихией. Она побеждает огонь, который, вот хитрец, гаснет как раз тогда, когда она сбивает его своим последним аргументом — нейлоновыми трусиками. Пожар испускает дух — публика ревет от восторга.
— Тоже неплохо поставлено, а? Как вам этот номер? — восхищается ценитель-бармен. — Классно горело!
— Типун тебе на язык! Я еду в аэропорт! — бросаю я ему по пути к двери.
Спектакль поразил меня глубиной всевозможных вырезов, искусством высвобождения из одежд и ляжками исполнительниц, но пора и честь знать. Настало время действовать, предпринять конкретные шаги. Между нами и Эйфелевой башней, я задал трудную задачу Равиоли. Если он не пошевелится, я нагряну снова, и очень скоро, а может, и того раньше.
Дело сдвинулось с мертвой точки. Нам удалось практически точно определить имя убитого мужчины. Я установил, что Анжело Равиоли, который снимал дом, где был найден труп, знал Келлера. В принципе вполне достаточно, чтобы арестовать хозяина “Раминаг-робиса”, но лучше пока подождать. Чем глубже рыба заглотит наживку, тем больше шансов, что не сорвется с крючка.
Глава вторая
В которой вы услышите мои рассуждения в бреду
Рано утром я просыпаюсь от сильной и, главное, непредвиденной боли в глотке (хотя случается ли такое предвиденно?). Чувствую, у меня поднялась температура, трясет как в лихорадке. Но больше всего мучает мысль, что я заболел не вовремя. Услышав мои чертыханья, в комнату входит Фелиция в халате поверх длинной ночной рубашки.
— Ты плохо себя чувствуешь, Антуан? Наверное, ты переутомился…
— По-моему, начинается ангина, мам.
— Я сейчас же приготовлю тебе полоскание и сделаю компресс.
Она начинает меня лечить, вовсю пичкает таблетками, и мне кажется, будто разбушевавшаяся было боль постепенно утихает, отступая под напором сульфамидов и хитроумных снадобий моей врачевательницы. 146
— Вчера ты вернулся очень поздно, — говорит Фелиция, размешивая еще какую-то микстуру. — Тебя продуло в машине.
— Много работы.
— Из-за дома четы Пино?
— Да. Сегодня я надеюсь получить результаты.
Поскольку маман демонстрирует мне свою крайнюю заинтересованность, я с удовольствием даю ей возможность услышать мои рассуждения на этот счет. Спасительное в некотором роде занятие, да и лихорадка сказывается — делает меня болтливым.
— Видишь ли, маман, дело-то вроде не из самых трудных. Когда составляешь вместе все элементы, понимаешь, что ошибки быть не может.
— Ты так считаешь? В голосе Фелиции слышится некоторое сомнение.
— Вот тебе исходные данные:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Бармен подмигивает мне с гордостью за заведение.
— Классно, правда?
— Еще как! Порнопрогресс не остановить. Как и технический! Всего ничего как изобрели атомную бомбу, а мы уже так далеко ушли. Просто голова кругом!
Он согласно кивает головой.
— Какая вам больше понравилась?
— Учительница, — отвечаю я без тени сомнения. — Из нее талант так и прет, особенно снизу. Вы заметили родинку на ее левой ягодице? А какая игра бюста! Настоящая драматургия!
— Талант, куда деваться! — подтверждает корсиканец.
— Это точно! А то некоторые годами ломают пальцы в консерваториях или стирают ноги по колено в балетных школах, ну и что? Барабанят по клавишам и скачут по двадцать минут на пуантах с затекшей шеей перед пустыми залами…
— Не всем дано! — глубокомысленно изрекает бармен, потом наливает англичанину немецкого пива, а немцу — английского и вновь возвращается к светской теме: — Вы заметили? Не каждая может так сыграть! Представьте, если какая-нибудь дура начнет раздеваться…
Он умолкает при виде вошедшего в зал импозантного мужчины, который окидывает заведение пронзительным взором. Анж Равиоли, собственной персоной. Несмотря на жару, на нем пальто из верблюжьей шерсти и шелковый платок вокруг шеи. Тщательно прилизанные волосы блестят, как антрацит. Легким кивком головы он приветствует бармена и проходит в глубь зала.
— Вы узнали его? — спрашивает из-за стойки ценитель настоящего искусства.
— А то! Он сделал вид, что не заметил меня…
Я спрыгиваю с табурета и вновь попадаю в густое облако призывных запахов. Если еще хоть на секунду останусь в окружении бабочек, то вместо виски придется заказывать противогаз.
Силуэт Равиоли исчезает в узкой двери рядом со сценой. Направляюсь за ним. Атмосфера за кулисами еще пакостнее, чем в баре. Кроме тошнотворного запаха духов здесь воняет потом, женским естеством — словом, ипподромом…
Лысый сморщенный хорек, продернутый в найденный на помойке смокинг, преграждает мне путь:
— Куда вы?
От него несет прокисшим вином.
— У меня встреча с моим другом Анжело.
Он сомневается.
— Хорошо, я о вас доложу. Как вас зовут?
Я отталкиваю его двумя пальцами.
— Отдохни, викинг, мы не в Букингемском дворце!
Он не решается связываться, и я прохожу через кулисы. Двери гримуборных в основном открыты настежь, и видно, как девушки переодеваются, если так можно выразиться, болтая о повседневном: о свинке последнего отпрыска и доброте дедушки, который их всех содержит.
На последней двери в коридоре надпись: “Дирекция”. Просто мелом по дереву. Нет проблем — Равиоли не гордый. Он не нуждается в шикарных дверях с медными табличками, как в отеле “Ритц”. Стучу.
— Да.
Я вхожу. Анж один в своем скромном кабинете, где обстановкой служат лишь письменный стол с ящиками и несколько стульев, обтянутых красным плюшем. На стене вешалка и множество фотографий оголенных девиц с дарственными надписями.
Анж стаскивает с себя шикарное пальто, оборачивается и смотрит на меня без особой радости.
— В чем дело?
Кладу на стол свою карточку и беру стул.
— А! — говорит он без всяких эмоций. — Теперь, значит, не Бонишон собирает дань?
— Ошибаетесь, господин Равиоли, я не из полиции нравов.
Его взгляд тускнеет. Похоже, господин не любит полицейских. Что ж, это чувство широко распространено во Франции. Но кроме антипатии в его глазах мелькает тревога.
— Так, и что же вы хотите?
Я сажусь как американец — ноги на его стол, подчеркивая в некотором роде сходство с Аттилой (хотя тот был царем гуннов, а я король легавых!).
— Тут, видишь ли, такая история, мой дорогой… У меня кое-какие сведения из Интерпола…
Мои слова заставляют его слегка завибрировать.
— Вы напрасно старались, тут какая-то ошибка, — нервно заявляет Равиоли. — Да, у меня были нелады с полицией, но теперь, хочу сказать сразу, — я чист. Можете обыскать мое заведение, и, если найдете хоть грамм дури, я вам заплачу хорошие премиальные. Ни игорного бизнеса, ни подпольной проституции!
— Словом, тебя остается лишь наградить орденом Почетного легиона!
Нервный тик пробегает по его физиономии. Красивый малый, этот Равиоли, похож на Рафа Валлоне в молодости, только волосы прилизаны, как у мальчика на панели в 1939 году.
— Так, ну хорошо, — злится он, — говорите, что там с Интерполом…
— Ребята из Гамбурга постарались. Они разыскивают парня по имени Келлер, который пропал несколько лет назад…
Говоря это, я не свожу глаз с физиономии Анжело. Но он остается безразличным, пожалуй, даже слишком, как мне кажется.
Наступает тягостная тишина. Относительная, конечно, поскольку музыканты вкладывают максимум своих способностей в модную мелодию ча-ча-ча. Все пиджаки, видно, похватались из-за столов, и теперь происходит то, что называется ритмичным трением двух полов о третий. Радость неописуемая: можно сымитировать ритуальный обряд, очень популярный в буржуазном кинематографе.
— Этот Келлер занимался золотишком, — небрежно повествую я. — Перекупщики из всех стран тайно возили ему в Гамбург слитки, а он перепродавал их дальше по всей Европе.
— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, — нагло заявляет Равиоли. — Никогда не знал ничего подобного и никогда о нем не слышал. Вы говорите — Келлер?
Анж выговаривает слова с совершенно равнодушной рожей. Но я вижу, что внутренне он напрягся. Мошенники не умеют играть точно в десятку. Они переигрывают под Сару Бернар, а если уж пытаются полностью овладеть сценическим искусством, то берут уроки у мима Марселя Марсо — это неотвратимо! Таковы законы жанра.
— Вот черт! — вздыхаю я. — Значит, меня неправильно информировали.
Холодная волна пробегает по его позвоночнику. Я чувствую ее, хотя это его позвоночник. Такая недомолвка дает понять: какой-то информатор сообщил о нем что-то, и ему теперь важно выяснить, что именно. Анжу это совершенно не нравится.
И что вам сказали?
— Что Келлер был связан с тобой.
— Ерунда!
— Я же не говорю, что ты был его другом, просто связан, и все. У тебя заведение, сюда приходят всякие люди… Пойми, Анж, я тебя не подозреваю, мне просто нужно знать, куда подевался этот тип. Мне плевать, что с ним… Только…
Мошенник ждет продолжения, нервы натянуты, как презерватив на испытательном стенде.
— Только?
— Нет, ничего!
Я встаю.
— Ладно, случилось недоразумение — ты такого не знаешь… Извини за беспокойство.
Я уже почти у двери.
— Господин комиссар!
— Да?
— Что вы хотели сказать?
Он разрывается от беспокойства, его нос дергается.
— Тут дело превышает полномочия полиции, улавливаешь?
— Нет!
— Тем лучше для тебя! На черта продолжать разговор, если ты Келлера не знаешь. Какой смысл…
— По имени — не знаю, господин комиссар, но в мой ресторан ходит всякий народ, и, возможно…
Делаю вид, будто он мне глаза раскрыл.
— Ив самом деле! Так тебе, может быть, знакомо лицо?
Я достаю фотографию Келлера, присланную из Гамбурга, и добавляю:
— Похоже, у этого парня расплющенные пальцы.
Анж прикидывается, что внимательно разглядывает фотографию.
— Скажите пожалуйста! Вполне возможно, я и видел этого гуся здесь, в “Раминагробисе”! Нет, правда, эта квадратная физиономия действительно мне знакома. Но это было давно.
— Два-три года назад?
— Да… Вы сказали, этот тип занимался…
— Он был связан с советскими секретными службами…
— Не может быть!
— Может! А в момент исчезновения у него, очевидно, где-то под подкладкой был зашит документ, значение которого ты себе даже не представляешь. Вот это-то и интересует мои службы, Анж! Объявлена большая премия тому, кто знает, где его искать, или даст информацию хотя бы о документах…
— Ого! Полиция готова снести золотое яйцо?
— Да, но вручит его через посредника. Сумма премии двадцать миллионов!
— Да ну!
— При этом никто не обратит внимание, каким образом получены документы!
Равиоли опускает голову и разглядывает глянцевые носки своих ботинок.
— А почему вы пришли именно ко мне, господин комиссар?
— Я прихожу ко всем, кто, на мой взгляд, сможет помочь найти Келлера — живого или… мертвого! Что в этом плохого? В конце концов, ты мне доказал, ты тут ни при чем. Просто работаешь в таком месте, где люди говорят. Теперь ты в курсе. Легавые ведут расследование, у тебя есть возможность нам помочь. Все просто, старик. Вдобавок есть шанс сорвать крупный куш!
Протягиваю ему пять. Он деликатно вкладывает в мою ладонь свою холеную руку, украшенную огромным перстнем — камень величиной с пробку от графина.
— Если у тебя будут мысли или сведения, позвони комиссару Сан-Антонио в легавую контору.
— Договорились!
Вновь оказываюсь в прокуренном зале. Клиенты и девицы к этому времени закончили обоюдное трение друг о друга. На подиум выходит новая кукла для раздевания, на этот раз одетая под стюардессу — разыгрывается сюита под названием “Паника на борту”. В салоне самолета начинается пожар, огнетушитель, как всегда, не фурычит, и мужественная бортпроводница готова пожертвовать своей одеждой в борьбе с огненной стихией. Она побеждает огонь, который, вот хитрец, гаснет как раз тогда, когда она сбивает его своим последним аргументом — нейлоновыми трусиками. Пожар испускает дух — публика ревет от восторга.
— Тоже неплохо поставлено, а? Как вам этот номер? — восхищается ценитель-бармен. — Классно горело!
— Типун тебе на язык! Я еду в аэропорт! — бросаю я ему по пути к двери.
Спектакль поразил меня глубиной всевозможных вырезов, искусством высвобождения из одежд и ляжками исполнительниц, но пора и честь знать. Настало время действовать, предпринять конкретные шаги. Между нами и Эйфелевой башней, я задал трудную задачу Равиоли. Если он не пошевелится, я нагряну снова, и очень скоро, а может, и того раньше.
Дело сдвинулось с мертвой точки. Нам удалось практически точно определить имя убитого мужчины. Я установил, что Анжело Равиоли, который снимал дом, где был найден труп, знал Келлера. В принципе вполне достаточно, чтобы арестовать хозяина “Раминаг-робиса”, но лучше пока подождать. Чем глубже рыба заглотит наживку, тем больше шансов, что не сорвется с крючка.
Глава вторая
В которой вы услышите мои рассуждения в бреду
Рано утром я просыпаюсь от сильной и, главное, непредвиденной боли в глотке (хотя случается ли такое предвиденно?). Чувствую, у меня поднялась температура, трясет как в лихорадке. Но больше всего мучает мысль, что я заболел не вовремя. Услышав мои чертыханья, в комнату входит Фелиция в халате поверх длинной ночной рубашки.
— Ты плохо себя чувствуешь, Антуан? Наверное, ты переутомился…
— По-моему, начинается ангина, мам.
— Я сейчас же приготовлю тебе полоскание и сделаю компресс.
Она начинает меня лечить, вовсю пичкает таблетками, и мне кажется, будто разбушевавшаяся было боль постепенно утихает, отступая под напором сульфамидов и хитроумных снадобий моей врачевательницы. 146
— Вчера ты вернулся очень поздно, — говорит Фелиция, размешивая еще какую-то микстуру. — Тебя продуло в машине.
— Много работы.
— Из-за дома четы Пино?
— Да. Сегодня я надеюсь получить результаты.
Поскольку маман демонстрирует мне свою крайнюю заинтересованность, я с удовольствием даю ей возможность услышать мои рассуждения на этот счет. Спасительное в некотором роде занятие, да и лихорадка сказывается — делает меня болтливым.
— Видишь ли, маман, дело-то вроде не из самых трудных. Когда составляешь вместе все элементы, понимаешь, что ошибки быть не может.
— Ты так считаешь? В голосе Фелиции слышится некоторое сомнение.
— Вот тебе исходные данные:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20