— Но вопреки всему я вам благодарна: обнаружили брильянты вы, и достались они мне… — После этих слов Розмари, вероятно, вспоминает что-то не очень приятное и, помолчав немного, делает небольшое уточнение: — Достались мне все, кроме двух.
— Почему кроме двух?
— А все из-за этой паршивки Виолеты! Будь это Флора, она бы, наверно, ничего ей не дала, но я со своей мягкотелостью все-таки подарила ей два…
— Этим вы проявили великодушие не только к ней, но и к бедным детям, — вставляю я для ясности. — Почему к бедным детям? — удивляется Розмари.
— Она доверительно сказала мне, что если получит брильянты, то непременно построит детский дом на берегу озера.
— Детский дом? — презрительно смотрит на меня Розмари. — Никак не ожидала, что вы такой наивный при вашей мнительности. У этой хилой и подлой лесбийки есть другая голубая мечта. Это Эмма Фрай, ее приятельница по пансиону, вы, наверно, слышали про эти пансионы для молодых девиц, вернее сказать, для молодых лесбиек. Это Эмма Фрай, да будет вам известно, никакая не мечта, а всего лишь порочная до мозга костей кукла из Лозанны — я об этом узнала в ту ужасную ночь, когда мне пришлось тащиться за Виолетой до самой Лозанны и караулить ее в машине до утра, пока эти две мерзавки забавлялись в доме, а бедняга Пенеф, не подозревая о моем присутствии, тоже выслеживал ее в ста метрах от дома. Так что ей понадобились денежки не на детский дом, а на то, чтоб ублажать эту развратницу, с которой нашу целомудренную лесбийку еще со студенческих лет связывают брачные узы, а Эмма вертит ею как хочет, и, если бы Виолета действительно сумела прибрать к рукам брильянты, она наверняка положила бы их к ногам своей возлюбленной, конечно, не все сразу — она не настолько глупа, — а по частям, чтобы не порывать связь с этой извращенной куклой. — Розмари замолкает на минуту, как бы для того, чтобы преодолеть подступившее чувство отвращения. Потом продолжает: — И вопреки всему мне пришлось, как видите, подарить ей целых два брильянта, из-за которых я столько раз рисковала своей шкурой.
— Подарила ей ее собственные брильянты, — уточняю я. — И разумеется, те, что поменьше.
— А вы бы хотели, чтоб я ей отдала большие? И потом, с какой стати «собственные»? Брильянты краденые, и я ей со всей прямотой об этом заявила; а она в ответ: «Знаю, что краденые, но это мне не помешает выдать вас полиции», так что в конце концов пришлось швырнуть ей хоть что-нибудь, чтоб она заткнулась.
— И вы ее развязали…
— Я не настолько глупа. Сунула камни ей под матрац и пошла вниз освобождать тех. С пистолетом в руке, конечно. И хорошо, что у нас с Флорой были пистолеты, потому что Бэнтон до того осатанел, что готов был на все, но мы ему здорово вправили мозги, особенно Флора — я еще удивляюсь, как это она не продырявила башку этому американцу, — и мы отчалили вдвоем, я с брильянтами, а Флора с этими двумя чемоданчиками, которые, надо полагать, тоже кое-чего стоят.
— И у нее так и не появилось соблазна разрядить в вас пистолет?
— А зачем ей рисковать? Я ведь тоже могла это сделать. И потом, мне кажется, что она уже примирилась. Ее потрясла смерть Бруннера. Мы как-никак женщины, Пьер! Мы не такое зверье, как мужчины.
— Знаю, знаю, — киваю я. — Вы так чувствительны, в вас столько нежности. Тайфуны с ласковыми именами.
В сущности, в этой истории все они, и женщины и мужчины, оказались во власти одного и того же тайфуна — тайфуна алчности, он оторвал их от твердой почвы, заставил забыть обо всем остальном. Необузданная страсть к созвездию брильянтов первой величины ослепила их настолько, что для них больше не существовало ни былых связей, ни привязанностей. Что касается женщин, этих тайфунов с ласковыми именами, то, я не отрицаю, их шальные порывы в какой-то мере были мне на пользу. Может быть, благодаря тому, что я не женоненавистник.
При этих мыслях я перевожу взгляд на Розмари и спрашиваю:
— А как ваш Грабер? Вы навестили его в больнице?
— Почему в больнице?
— А где же еще? На кладбище ему пока рано. И чтобы дать ей понять, что к чему, предлагаю ей газету.
— Ах, этот негодяй! — возмущается она, не дочитав до конца.
— Кого из двух вы имеете в виду?
— Бэнтона, конечно. Грабер, может быть, тоже не ангел, но никогда бы не выстрелил в живого человека.
— А кто стреляет в мертвецов? В сущности, вы должны быть довольны. И благодарить Бэнтона.
— Вы циник, Пьер. — Это я уже слышал от вас.
— Довольна или недовольна, но, должна признаться, я испытываю чувство облегчения. Грабер никогда бы не простил мне…
— А теперь куда? — спрашиваю.
— Если вы хотите знать куда, поедемте со мной. Конечно, вы человек довольно скучный… Но где их взять, интересных? Хотя, я знаю, со мной вы не поедете. Так что незачем говорить вам «куда». Да и не все ли вам равно?
— Все равно, — признаю. — Просто мне хотелось знать, как начнется наконец триумфальное восхождение к вершине счастья.
— Счастья? Вы знаете, что я человек не претенциозный. Но и дожидаться старости в заботах о закладных на том чердаке у меня тоже нет никакого желания.
Она и в самом деле мало похожа на человека, сияющего от счастья. Обычное дело: достигнутая мечта неожиданно утрачивает свой блеск, даже такая, брильянтовая. Наступают будни. И с течением времени становится все более реальным риск, что какой-нибудь мошенник не сегодня-завтра освободит тебя от бремени легко нажитого богатства.
Взглянув на часы, Розмари объявляет, что ей пора. Мы встаем, чтобы проститься, и, подавая мне руку, моя бывшая квартирантка говорит:
— Ну, Пьер… Мы, наверно, больше не увидимся…
— Наверно… — машинально повторяю я за ней.
— Поцелуйте же меня!
Мне неудобно перед Бориславом и еще более неудобно стоять как истукан, после того как мы столько времени провели вместе в том зеленом холле, на той глухой вилле, в том бесславном квартале.
Целуя ее, я чувствую на своем лице ее руку, которая как будто пытается удержать меня еще хотя бы на один миг.
Наконец Розмари уходит, но, прежде чем спуститься по лестнице, снова оборачивается и машет мне рукой.
— Какая женщина! — слышится голос Борислава. Да, действительно. Хотя что, в сущности, я мог бы о ней сказать? Движешься среди призраков без всякой уверенности, что тебе удалось до конца сорвать их покровы. Призрачные вещи, призрачные события, а главное — призрачные люди. Глядишь на нее и вроде бы убеждаешься: «Да, это именно то», но потом неожиданно что-то происходит, и ты решаешь, что вовсе не «то», а не знаю что, пока позднее не уяснишь, что это вовсе не «не знаю что» — совсем как те деревянные матрешки: вскрываешь одну, а в ней оказывается другая, а в другой — третья. Только у матрешек всегда есть предел — после четвертой или пятой доходишь до последней. А с иного человека сколько ни снимаешь призрачные покровы, никогда не можешь быть до конца уверен, что тебе удалось постичь его истинную суть.
Борислав до такой степени очарован видом моей приятельницы и ее импульсивным нравом, что заказывает еще по чашке кофе — по последней, и мы уже допиваем его, этот последний кофе, когда на террасе внезапно появляется новое действующее лицо, точнее, еще одна дама, царственная и величавая, как альпийский массив.
— А, Пьер, вот ты где, мой мальчик! Я по машине догадалась, что ты должен быть где-то тут, — спокойно произносит Флора, словно мы повстречались на асфальтовой аллее близ Остринга.
Я встаю, представляю их друг другу и усаживаю гостью.
— Вы уже позавтракали, — устанавливает она. — Я бы тоже не прочь немного закусить…
Белокурая австриячка принимает заказ, который по своему ассортименту мало напоминает завтрак и не уступит иному обеду. Затем, самодовольно приосанившись, чтобы Борислав мог по достоинству оценить ее могучий бюст. Флора оборачивается в мою сторону и грозит мне пальцем:
— Благодари бога, что я питаю к тебе слабость. Иначе ты заслуживаешь не знаю какой кары… За то, что запер меня с ним там, в бункере…
— Если только это ты имеешь в виду, то, по-моему, ты должна меня благодарить, дорогая Флора. Это был единственный способ защитить тебя от пуль и спасти от удушья.
— Лжец! — Она опять грозит мне. — Откуда ты мог знать, что начнется стрельба?
— Зато я отлично знал, что люди Бэнтона где-то рядом. Бэнтон не тот человек, чтобы отправляться со мной в полную неизвестность без должного сопровождения.
— Глупости. Люди Бэнтона приехали на хвосте у этой дуры Розмари.
— А как они оказались у нее на хвосте?
— О, это целая история. И не заставляй меня ее рассказывать, прежде чем я поем. Просто подыхаю с голоду.
Официантка ставит на стол поднос, загруженный до предела: кроме масла, конфитюра и булочек, неизбежных компонентов гостиничного завтрака, здесь вареные яйца, копченый окорок и огромный кус шоколадного торта.
Так что мы с Бориславом выпиваем очередной кофе, не знаю уже который, а тем временем Флора опустошает тарелки. И лишь когда дело доходит до торта, у немки возобновляется желание продолжать беседу.
— И то, что вы, Пьер, оставили нас с этими выродками Тимом и Томом, тоже вас не красит!..
— Не моя это затея. Так случилось по настоянию Бэнтона.
— Мы догадывались. Пакостная затея. И Бэнтон получил по заслугам. Читали? Он задержан…
— Знаю. Но вас не смогли задержать…
— А кто нас мог задержать? — смотрит она на меня с недовольным видом.
— Да те двое: Тим и Том.
— А, те двое! Чего о них толковать. Первое время мы с Розмари вообще не понимали, что происходит. Подумали, что ваш компаньон действительно вызвал вас по какому-то спешному делу и Бэнтон решил вас сопровождать. Потом у меня возникает подозрение, что тут кроется подвох. «Плакали наши брильянты. Пьер знает, где искать тайник, а Бэнтон небось что-то посулил Пьеру. Так что теперь они действуют заодно, а мы сидим здесь, как последние дуры». «Откуда вам известно, что Пьер знает, где искать тайник?» — спрашивает Розмари. «Мне, — говорю, — достаточно сегодняшних наблюдений, и, если вы полагаете, что мы провели день в любовных утехах, вы глубоко ошибаетесь». «В таком случае давайте устроим проверку, — предлагает Розмари, — они, скорее всего, в Лозанне, в доме этой лисы Виолеты». «Но как его найти, этот дом?» — говорю я. «Если вы не знаете, то другие знают, — заявляет Розмари, — только где гарантия, что вы не оставите меня в дураках?» «Ну, милая, — говорю, — нам сейчас не до этого, мы с вами бедные женщины и должны всячески помогать друг другу». «Звучит неплохо, — говорит Розмари, — но где гарантия?» Наконец мне удается убедить эту упрямую бабу, что, пока мы тут торгуемся, уведут наши брильянты, и мы решаем на свой страх и риск отправиться вам вдогонку. Но не тут-то было: только теперь до нас доходит, что мы с нею пленницы этих двух дегенератов — Тима и Тома. Я, как вы знаете, не из робких, особенно когда имею дело с такими пигмеями, и без лишних проволочек даю им понять, что в наш век равноправия женщины тоже чего-то стоят, но, хотя в руках у меня увесистый стул, пользы мало: эти кретинчики, оказывается, обучены всяким там каратэ и дзюдо, — короче говоря, наш бунт кончается тем, что нас крепко-накрепко привязывают к креслам, а каких синяков они нам насажали — я бы вам их показала, только приличие не позволяет.
— Стоит ли о таких пустяках говорить? — бросаю я.
— Не стоит, конечно. Вы же знаете, я не настолько впечатлительна, как эта драная кошка, ваша Розмари, но факт остается фактом: мы, бедные невольницы, обречены на полное бездействие, а тем временем вы там, в Лозанне…
— Мы там, в Лозанне, оказались более несчастными невольниками, чем вы. До того несчастными, что уже были готовы проститься с белым светом.
— Верно. И кто вас спас? Я. Только не слышала, чтобы кто-нибудь сказал мне спасибо за это…
— Если я этого не сказал, то только потому, что слова не способны выразить мои чувства, дорогая…
— Да-да, я знаю, ты щедр на пустые слова… Но вернемся к существу вопроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46