9
Сны, которые я вижу в эту ночь, довольно-таки студеные. Но я нахожусь
в том необычном состоянии, когда во время сна вполне ясно сознаешь, что ты
видишь сон. Так что, пока дрожу в объятиях глубоких снежных сугробов или
тону в ледяной воде какой-то черной речки, я поддерживаю свой героизм
смутной мыслью, что это всего лишь сон, что я просто забыл закрыть окно.
Мысль, что я забыл закрыть окно, сверлит меня так настойчиво, что я
просыпаюсь. В первую минуту я не могу сообразить, где находится это окно и
где нахожусь я сам. Как будто я запутался в каких-то сетях из темных и
светлых нитей. В паутине этих мокрых и холодных сетей меня бьет лихорадка.
Наконец смутно видимые сети проступают четче, застывают в фокусе и до
моего сознания доходит, что я лежу в мокром кустарнике, в котором так
причудливо преломляются лучи солнца.
"Теперь можешь спокойно закрыть окно", - бормочу я, с трудом поднимая
скованное холодом тело, чтобы сесть. Сунув руку в карман, я, к своему
удивлению, обнаруживаю кроме спичек раздавленную полупустую коробку
"Кента". Сигарета отсырела и горчит, но завтрак все же заменяет.
Пока я вдыхаю порции горького дыма, первая мысль, которая приходит
мне в голову, - необходимо выбраться из этого кустарника, найти место
более подходящее, по возможности сухое, и дождаться там, когда наступит
время отправляться на аэродром, где меня уже ждет билет на будапештский
рейс. Вторая мысль убеждает меня, что нечего предаваться глупым мечтаниям.
Аэродром сегодня закрыт. Во всяком случае, для меня.
Вовсе не исключено, что человек, даже надежно привязанный к кушетке,
найдет способ привлечь внимание окружающих, особенно если это Сеймур. Не
менее вероятно и другое. "Команда", состоящая из таких удальцов,
блокировав прежнюю квартиру, очень скоро сообразила, в чем дело, и быстро
установила действительное место разыгравшейся драмы. Ведь это очень
опытные люди, к их услугам все подручные средства, в том числе местная
полиция. Так что напрасны мои надежды на сколько нибудь продолжительную
отсрочку. Нет, аэродром сегодня определенно закрыт. Во всяком случае, для
меня.
Поднявшись на ноги, я пытаюсь, насколько это возможно, привести в
порядок костюм, порядочно измятый. Затем подбираю "Таймс", на котором
лежал, осматриваю свою берлогу, не выпало ли что из карманов, и ухожу.
Кустарник Фелед-парка очень густой и находится далеко от аллей, но днем он
все равно не может служить надежным убежищем. После ночного дождя небо
прояснилось, и, так как время приближается к девяти, есть все основания
предполагать, что скоро парк будет перенаселен мамашами, нянями и детскими
колясками.
Оставив позади зеленую поляну, я выхожу на тропинку. Прежде чем
что-то предпринимать, необходимо выяснить обстановку. А пока она будет
выясняться, мне лучше находиться подальше от центра, в местах достаточно
людных, чтобы не привлекать внимания.
Пропетляв какое-то время по незнакомым и малознакомым улочкам, я
очутился на большом базаре близ Нереброгаде. Тут есть все необходимые
условия для более или менее продолжительного пребывания, в том числе
несколько не очень чистых, всегда переполненных народом кофеен. Войдя в
самое оживленное из этих заведений, выпиваю у стойки чашку горячего кофе.
У меня мелькнула мысль расплатиться крупным банкнотом, чтобы запастись
мелочью. Но, не успев сунуть руку во внутренний карман пиджака, я тут же
передумал. Если человек выкладывает пятьсот крон, чтобы расплатиться за
чашку кофе, такое запоминается, а мне это совсем ни к чему. Однако, прежде
чем я изменил свое решение, моя рука все же достигает кармана и делает
немаловажное открытие: в кармане бумажника нет. Достав несколько монеток,
бросаю одну из них на стойку и ухожу.
Двигаясь в толпе, мимо лотков, я снова и снова проверяю свое
имущество. В кармане, приделанном к внутренней стороне жилета, я храню
паспорт и проездные билеты. Они на месте, но боюсь, что эти документы меня
теперь не выручат. В маленьком кармашке пиджака, куда я кладу деньги
помельче, обнаруживаю две бумажки: сложенные вчетверо пятьдесят крон и
двадцать крон. В брючном кармане насчитываю до десяти крон мелочи. Это
почти все, если не считать носового платка, перочинного ножа да ключей от
двух квартир, теперь для меня недоступных.
Тонкого светло-коричневого бумажника нет. В нем было всего десять
банкнотов, но десять банкнотов по пятьсот крон - сумма солидная. Первое,
что я подумал, не вывалился ли он из кармана в Фелед-парке. Но это
исключается. То место я внимательно осмотрел, к тому же цвет бумажника
такой, что его сразу заметишь, не напрягая зрения. Скорее всего, другое -
Сеймур вытащил у меня деньги, пока я ходил на кухню за водой и стаканами.
"Еще одна небольшая ошибка с вашей стороны, Майкл!" - сказал бы
американец. Ошибка налицо. Я совершенно спокойно оставил пиджак на стуле,
зная, что ничего интересного в его карманах нет, и потом, хорошо зная, что
собой представляет Сеймур, я никогда бы не подумал, что он еще и
карманник. Надо же, стащил у меня деньги! Дело, видимо, не в деньгах, он
позарился на бумажник, полагая, что в нем есть какие-нибудь вещи,
заслуживающие внимания, и что по крайней мере там он найдет мой паспорт.
Итак, все мое состояние не превышает восьмидесяти крон плюс
просроченные проездные билеты да паспорт, не удобный для предъявления. Мой
последний шанс, впрочем весьма проблематичный, сесть под вечер на самолет
и очутиться в Будапеште.
Будапешт. Красивый город. В таком городе можно бы недурно провести
время - особенно после всех этих передряг. А главное - там нет Сеймура.
Слоняясь в толпе, рассеянно глазея на тележки со стиральными
порошками, кухонными принадлежностями и дешевой фарфоровой посудой, я
думаю о Будапеште и тем самым освобождаюсь от душевного напряжения. В
конце концов, может быть, американец брал меня на пушку, хотел до смерти
запугать: а вдруг я сдамся? Ну, а раз уж я не сдался, какой ему смысл
приводить в исполнение свои угрозы? Сеймур может быть кем угодно, даже
карманником, но он не дурак и отлично понимает, что есть вещи, которых не
добиться ни сфабрикованными обвинениями в убийстве, ни парализующими волю
наркотиками.
После того как я трижды исходил вдоль и поперек большущий базар и
посидел в кофейне, чтобы дать отдохнуть ногам, я иду кратчайшим путем к
ближайшему газетному киоску, потому что это для меня единственный источник
информации. Скоро двенадцать, а это значит, что в продажу должны поступить
дневные газеты.
Киоски и в самом деле уже украшают свежие выпуски "ВТ" и
"Экстрабладет", и нет нужды особенно всматриваться, чтобы понять: то, чего
я больше всего боялся, уже совершившийся факт. На первых полосах обеих
газет маячат два снимка - мой и Тодорова. Убийца и его жертва. Текста под
снимками немного, потому что подробности на внутренних полосах, и я
прохожу мимо - покупать сейчас газеты мне неудобно. Прощай, Будапешт!
Направляюсь к лавчонке, которая еще раньше привлекла мое внимание.
Здесь продается рабочая одежда. Мой выбор пал на хлопчатобумажный
комбинезон, украшенный красноречивой цифрой 50. Не может быть сомнения,
что, поторговавшись как следует с этим плюгавеньким старикашкой, можно
было бы сойтись и на более скромной цене. Однако в иных случаях
торговаться так же рискованно, как расплачиваться крупными купюрами, - это
запоминается. Выложив пятьдесят крон, я уношу с собой завернутый в желтую
бумагу комбинезон.
Простившись с оживленным миром купли-продажи, я углубляюсь в лабиринт
маленьких улочек, прилегающих к Нереброгаде. К исходу второго часа я уже
за городом. Свернув с шоссе, бреду по какому-то пустырю со множеством ям и
кустарников. За кустарником желтеют грязные воды канала. Вокруг ни души.
Усевшись в прибрежном ивняке, я развязываю пакет и некоторое время
занимаюсь тем, что придаю только что купленной одежде возможно более
измятый и поношенный вид. Затем, сняв пиджак с брюками, надеваю
комбинезон. Подобрав увесистый булыжник, завертываю его поплотней в свой
костюм, связываю при помощи галстука и упаковочной бечевки и бросаю этот
странный сверток в грязные воды канала.
Я бы мог прилечь в кустарнике, попытаться соснуть, но зуд тщеславия
не дает мне покоя. Знать, что ты попал в газету, и не прочитать статью,
которая тебе посвящена, - нет, это выше моих сил. Возвратившись на
дорожку, тянущуюся вдоль шоссе, иду обратно в город. Через пятнадцать
минут добираюсь до последней автобусной остановки ближайшего пригорода.
Булочная, бакалейная лавка, лоток, где продаются горячие сосиски, и, что
самое главное, газетный киоск. Взяв последний номер "Экстрабладет", подаю
продавщице монетку, та даже не взглянула на меня. Надо думать, что если бы
и взглянула, то едва ли узнала бы в этом небритом человеке в
хлопчатобумажном комбинезоне социолога и убийцу, сенсацию дня.
Вид горячих сосисок и бутербродов на соседнем лотке наталкивает меня
на мысль, что одной лишь духовной пищей человек жить не может. Сосиски
поаппетитней, но бутерброды с колбасой более объемисты и дешевле. Беру три
бутерброда, завернутые в неизбежную желтую бумагу, и опять выхожу на
шоссе.
На этот раз оставляю в стороне кустарник на берегу канала - это место
находится слишком близко от шоссе с оживленным движением - и шагаю дальше
по пустырю со множеством ям. Видимо, когда-то здесь брали песок.
Удаляюсь еще примерно на километр, и передо мной вырастает какой-то
старый барак или, скорее, остатки барака. Постройка едва держится на
прогнивших столбах, но имеет бесспорные преимущества со стратегической
точки зрения. Своей тыльной стороной она выходит на берег канала, а с
передней можно наблюдать всю окрестность, что позволяет еще издали
заметить человека, которому пришло бы в голову проинспектировать этот
барак. В то же время, выворотив из стенки одну-две доски, я могу в две
секунды достичь канала и притаиться где-нибудь в кустарнике.
И поскольку местность пустынна, а у меня самого особых дел нет, я
вытягиваюсь в низком ивняке возле барака и развертываю газету.
Вероятно, было бы умнее начать не с духовной пищи, а с бутерброда,
потому что по прочтении газетной статьи я сразу лишаюсь аппетита.
"Прочтение" - быть может, слишком сильно сказано, потому что датским я не
владею. Однако нескольких знакомых cлов, встретившихся в репортаже, для
меня вполне достаточно, чтобы понять все его содержание. Это "убийство",
"вокзал", "маузер", "порт", "волво" плюс собственные имена - названия
улиц, где я снимал мансарды, фамилия жертвы и, естественно, фамилия самого
убийцы.
Вчера вечером, после того как я уложил на свою кушетку Уильяма
Сеймура, я сел в "волво", чтобы уехать как можно дальше от места драмы.
Определенные соображения побудили меня умчать к порту; там, за доками для
товарных судов, я и оставил свою колымагу. Ее так или иначе пришлось бы
бросить. Обнаруженная здесь машина могла натолкнуть преследователей на
мысль, что я сумел улизнуть из города с помощью какой-либо лодки.
По-видимому, этот момент моей истории излагается в том абзаце, где
встречаются слова "порт" и "волво". Что касается других мест хроники, то в
них, вероятно, пересказывается в той или иной форме сфабрикованная моим
"другом" версия о ликвидации Коевым Тодорова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45