И вдруг… Шарахнуло меня что-то, да так шарахнуло, что в глазах потемнело от боли, а потом швырнуло куда-то в сторону. Шлепнулся я в снежное месиво, изрядно подтаившее по случаю международного женского дня, — и лежу. Лень какая-то нашла на меня: не хочу вставать — и все тут. Потом малость оклемался, чайником по сторонам вертеть начал, любопытства ради. Гляжу: «волжанка» белая поперек улицы стоит, метрах в пяти от меня. Нехорошо как-то стоит, неправильно. А тут и народец какой-то сбегаться начал, все больше к моей персоне лежачей. Шум, гам, тарарам, «Человека сшибло!» — кричат. А кого, думаю, сшибло, когда все вокруг живы-здоровы? Неужто Помидорыча моего?
И тут меня осенило. Ё-мое, так это ж меня сшибло! Меня!! Та самая белая «волжанка», выходит, меня и боднула, когда я по шоссейке-то топал, в унынии своем не видя ничего вокруг!
Хотел было подняться, да что-то в ногу вдруг вступило. Не могу встать, хоть тресни! Народец-то подсоблять мне вроде как начал, да только я не дался.
— Кыш, — говорю, — твари пернатые. Ишь, налетели! Когда, значит, Помидорыча я искал, вас всех ветром повыдуло, а теперь все тут как тут, налипли, будто мухи на дерьмо.
Злой я был тогда, злой и мокрый. Промок до нитки, продрог, пока лежал на мостовой в позе «жертвы ДТП». Вот и осерчал сверх всякой меры.
А тут и «Скорая» подоспела. Кто уж вызвал ее, не знаю, только появилась она на удивление быстро. Случаются же еще в жизни чудеса!
Выпорхнула из «рафика» молоденькая медсестричка, а вслед за ней вывалился флегматичный увалень, назвавшийся врачом.
— Где сшибленный? — кинул он утробный клич в толпу.
— А вон, в луже отмокает, — прошамкал какой-то старикан.
— Расступись, народ! — гаркнул врач.
Толпа раздалась, освободив медработникам доступ к моему телу.
— Кажись, жив еще, — прокомментировал старикан, кивая своей облезлой репой.
— Ну, это мы в миг поправим, — авторитетно заявил врач. — Зинуля, — обернулся он к медсестричке, — тащи-ка сюда носилки. Будем брать молодца.
Потом наклонился ко мне, цокнул языком, посопел для солидности.
— Ну чего разлегся, земляк? Поди, дерябнул в честь праздничка-то, а? Вот ноги-то и подкосились, верно говорю? — Он игриво подмигнул.
— Да пошел ты… — буркнул я.
Вот идиот! Я тут, значит, покалеченный лежу на проезжей части, а он мне мораль о вреде алкоголизма читать удумал!
— Грубит, — ввернул старикан.
— Ну ничего, ничего, — добродушно заурчал доктор. — Сейчас мы его упакуем, болезного. Зинуля, как там носилки?
А тут как раз и ментовозка подкатила. Взяли дюжие менты водилу из «волжанки» под локотки и учинили ему допрос с пристрастием. Он аж позеленел, бедняга, трясется весь, зуб на зуб не попадает. Ну, думаю, кранты парню.
Гляжу — Зинуля с носилками тащится. Поднатужились медработнички, взвалили меня на носилки и сунули «рафику» в зад. А я ничего, не ерепенюсь: пущай, думаю, покатают на халяву. Доктор, пыхтя, уселся впереди, возле водилы, а медсестричка в салоне пристроилась, у моего изголовья. Вынула какую-то бумаженцию, щелкнула авторучкой.
— Ваша фамилия, пострадавший! — прощебетала она. — Где живете?
И вот тут-то я учудил. Сам не знаю, с чего это меня черт дернул такое отмочить. Очень уж я не в себе тогда был.
— Помидоров я, — со злостью, выпучив зенки, кричу я фальцетом. — Иван Помидоров. Столичный житель. Везите меня в ближайшую больницу!
— Отвезем, землячок, отвезем, — отозвался спереди флегматичный доктор. — Гриша, в двадцатую его.
Из больницы, ясное дело, я сбежал. Не привык я по больничным койкам валяться. Как только «Скорая» меня тамошним живорезам сдала, так я сразу и утек, прямо из приемного отделения. Нога-то к тому времени у меня почти прошла: оказывается, синяком отделался Василь Петрович, на правой ляжке. Пустяк, в общем.
И вот топаю я домой, а мысли всяческие в башку-то все лезут и лезут. Все никак в толк взять не могу: откуда этот самый Иван Помидоров взялся? То ли я его придумал, когда Зинуля, медсестричка из «Скорой», с меня показания снимала, а через меня он в газету завтрашнюю попал, — то ли наоборот, с газеты-то все и пошло? Где тут первопричина, а где, так сказать, следствие?.. Да-с, скажу я вам, от таких заковыристых вопросов и крыше съехать немудрено. Извечная задачка о яйце и курице, леший забодай этих кур со всеми их яйцами!
Ведь и ежу понятно, что никакого Помидорова и в помине не было, а на его месте я — я! — оказался…
Глава шестнадцатая
К моменту моего возвращения домой — а это случилось где-то в районе трех — Светка моя уже стояла на ушах.
— Где тебя носило? — набросилась она на меня. — Опять за старое взялся? Не можешь, чтобы что-нибудь не отчудить! Хотя бы в этот день мог бы оставить свои дурацкие выходки!
Я виновато молчал. Ну что я мог ей ответить? Да и кошки на душе скребли так, что хоть волком вой — не до оправданий мне было.
А Светку мне было жалко. Все-таки Восьмое марта, единственный, можно сказать, женский день в году. С другой стороны, разве я виноват, что наткнулся на эту дурацкую заметку в завтрашнем «МК»? Ведь хотел сделать как лучше, а получилось как всегда.
Похоже, видок у меня был неважнецкий. Светка, как следует меня разглядев, размякла, подобрела — и простила.
— Ладно, Вась, не будем о плохом — праздник все-таки. Садись-ка давай к столу, отметим как полагается, по-людски.
И тут меня словно обухом по башке шибануло. Вот кретин! Мог бы жене хоть букет цветов купить, а ведь не догадался, полдня с этим придурком Помидоровым проваландался, которого на самом деле вовсе и не существует. Нет, так дело не пойдет.
— Свет, я сейчас! — крикнул я на ходу и выскочил за дверь.
Торгаши ломили за цветы цены совершенно несусветные, однако я скаредничать не стал и приобрел своей женушке шикарный букет. Сам-то я в цветах ни шиша не смыслю, однако Светка, увидав мой презент, вся аж просияла и челюсть чуть ли не до колен отвесила.
— Вась, ну зачем ты… — смущенно пробормотала она и вдруг покраснела, совсем как в былые времена, когда нам было еще по девятнадцать.
— Дорого ведь…
Однако я видел, что она страшно довольна. Еще бы! Я ведь цветов ей не дарил уже лет эдак пятнадцать, никак не меньше. Потому как скотина я последняя, больше никто.
— Спасибо, Васенька, — благодарно сказала она, еще больше смущаясь, и чмокнула меня в небритую щеку.
А потом мы сели за стол и культурно отметили праздник. Когда же наше застолье, сдобренное бутылочкой молдавского коньяка, уже подходило к концу, я ей все рассказал. Все-все, без утайки, с самого начала и до самого последнего дня: и про дедморозовский презент, и про мои хоккейные баталии, и про эпопею с Иваном Помидоровым. Не мог я больше молчать, не мог — и все тут.
Светка все молча выслушала, долго щурилась на меня своими хитрющими глазенками, а потом подвела черту:
— Какой же ты еще ребенок, Васенька!
По доброму сказала, с любовью. А я вдруг почувствовал, как у меня запылали уши. Ишь, ребенка нашла! Да я на цельных два года старше ее!
С того памятного дня что-то в наших отношениях изменилось. Крен какой-то произошел. Как-то ближе мы стали, сплоченнее, теплее, душевнее друг к другу. Разговоры о том о сем вести начали, проблемы друг дружке свои выкладывать стали, и вместе же их решать. Словом, на лад у нас пошло дело.
Но светлая полоса в жизни, как известно, вечной не бывает. На смену ей обязательно приходит темная.
Это случилось в самой середке марта. Был выходной. Светке, как назло, опять выпало это дурацкое ночное дежурство. Я сидел дома один и от нечего делать пялился в телек. Часы показывали около восьми вечера.
В дверь настойчиво постучали. И не постучали даже, а дважды грохнули кулаком. Кого это, думаю, черт принес на ночь глядя?
Делать нечего, пошлепал открывать. Едва только щелкнул замок, как дверь настежь распахнулась — и в шею мне уперлось острие ножа. Перед глазами возникла чья-то бритая башка, кто-то, выдохнув мне в ухо струю перегара, прохрипел:
— Тихо, пахан, не сучи ногами.
— В чем дело? — выдавил я из себя, не рискуя шелохнуться.
В квартиру вломились три бритоголовых бугая, оттеснив меня в дальний конец коридора. Одна из этих рож показалась мне смутно знакомой. Где же я встречал этого дебила?
Дверь за их спинами захлопнулась. Меня затолкали в комнату и уронили в кресло.
— Что вам надо, мужики? — глухо спросил я.
— Сейчас узнаешь.
Один остался на стреме, а двое других рассосались по квартире. Через пару минут они вернулись.
— Никого.
— О'кей, — кивнул тот, что стоял возле меня. Похоже, он был у них главным.
— Вы что, мужики, грабить пришли? — полюбопытствовал я. — Так забирайте, что надо, и уматывайте. Не до вас мне.
— У тебя забыли спросить, урод, — зло рявкнул тот, что показался мне знакомым, и двинул своим кулачищем мне по роже. Башка моя мотнулась куда-то в бок, в ушах зазвенело, в глазах заплясали бритые чертики.
— Хорош руками махать, Прыщ, — осадил его главный, — мы не за этим приперлись.
Однако Прыщ был настроен воинственно.
— У меня с этим хмырем свои счеты, — процедил он сквозь зубы, пялясь на меня отнюдь не по-братски. Потом вынул из кармана мятую, сложенную вчетверо газету и небрежно кинул ее мне на колени. — Твоя газета?
Я не спеша развернул ее, но поначалу ни хрена не понял. Какая, к лешему, газета? Причем тут газета? Скользнул по ней глазами — и постепенно, строчка за строчкой, стало до меня доходить. И вдруг… е-мое! так это ж та самая газета, что я когда-то посеял, еще там, на стадионе, в последнюю свою геройскую вылазку на хоккейный матч! Вот и обведенный красным фломастером абзац с результатами тогдашней игры… А этот тип, который саданул меня сейчас по роже, был одним из тех кретинов, что изрядно проредили мои зубы, а заодно и обчистили мои карманы!
Какого дьявола он сюда заявился?!
— Твоя газета? — напирал на меня бритый козел.
— Ну.
— Не нукай, чмо. Твоя?
— Ну, моя.
Тут в дело вмешался главный. Грубо отстранив Прыща в сторону, он склонился над моей сидящей персоной и вкрадчиво просипел:
— Тогда, может, объяснишь мне, папаша, откуда у тебя двенадцатого февраля в руках оказалась газета за тринадцатое, а?
Вот оно что! Значит, скумекали, козлы вонючие, въехали в ситуацию! Поняли, что газетка-то не простая, а с секретом. Уроды!
М-да, влип я в историю. Увяз, можно сказать, в дерьме по самые уши. Ну что я им мог ответить? Рассказать все как есть? Так не поверят же, вот что самое уморительное! В байки про Дедов Морозов даже дети нынешние уже не верят.
Однако на раздумья времени не было. Надо было на что-то решаться. Тем более, что эти бритые кабаны выражали уже явное нетерпение.
— Ну что, в молчанку будем играть? — наседал на меня главный. — Давай, выкладывай все, что знаешь. Откуда газета?
Я и выложил — а что мне еще оставалось делать? И про странного типа, назвавшегося Дедом Морозом, и о его новогоднем презенте в виде подписной квитанции на «Московский комсомолец», и еще о многом другом.
У бритоголовых аж челюсти отвисли. Самое смешное, что эти бараны поверили! А как тут не поверишь, когда вот она, газетка-то, лежит себе как ни в чем не бывало и зенки им мозолит своей объективной реальностью! Вот только с Прыщом проблемы возникли.
— Дерьмо все это! — выдал Прыщ, пялясь на меня с нескрываемой злобой.
— Туфта! Дай его мне, Гундос, на пять минут, я из него всю правду вытрясу.
— Отвали, Прыщ, — сказал главный, он же Гундос. — Мы сюда дело делать пришли, а не глотки рвать.
Интересно, думаю, какое такое дело вы решили делать? Да еще с моей газеткой?
А Гундос меж тем продолжал:
— Значит так, папаша. Мы как бы тебе поверили. Прыщ прав, дерьмом все это отдает, и даже очень, однако нас это мало волнует. Нам важен результат. Теперь о деле. С завтрашнего дня газету из твоего ящика будем вынимать мы. Сунешься к ящику — башку свернем, и тебе, и твоей бабе. Прыщу тебя передам, ему давно неймется кулаки о твою рожу почесать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16