Она станет моим секундантом во время дуэли, поскольку без секунданта не обойтись. Хэммонд слишком глуп, чтобы подумать об этом. Кроме того, к кому бы он мог обратиться? Как он мог рассказать кому-нибудь, что собирается сделать? Я мог себе представить реакцию друзей Хэммонда, которых я видел у бассейна в нарядах от лучших модельеров. Их мораль была написана на них, как фирменные наклейки на их модной одежде. Но на этой одежде были вышиты не их инициалы.
– Это не очередное «приключение», – сказал я Лоре, употребляя термин из нашей игры.
– Что ты имеешь в виду?
– Это не женщина.
– А кто?
– Мужчина.
– Ты что, собираешься трахнуть мужика?
– Очень остроумно!
Лора была готова сделать то, что ей прикажут, но я видел, что она встревожена. Лора понимала, что это как-то связано с Бетти Мей, с ее смертью. Она знала, что произошел несчастный случай, я сам сказал ей об этом. Она очень страдала из-за смерти Бетти Мей, но еще больше из-за существования Пандоры. Я уже не играл по правилам, и Лора прекрасно понимала это, потому что теперь я всегда трахал ее только в зад; я не хотел видеть ее лицо. Я видел совершенно другое лицо. В мыслях я был с Пандорой.
Может быть, нужно сказать Лоре, что парень, с которым у меня должна состояться дуэль, – муж Пандоры? Я почти признался ей в этом. Она имела право знать всю правду. Я не любил врать ей, и все же ничего не сказал.
Хэммонд вызывал во мне странные чувства. Мне он был несимпатичен, но я поймал себя на мысли, что думаю о нем, когда должен думать только о Пандоре. По мере приближения дня дуэли я практически забыл о ее существовании. Я был весь поглощен мыслями о Хэммонде.
В глубине души я знал, что испортил весь эффект от дуэли. Я не был уверен, действительно ли я хотел убить его, но я рассчитывал раздавить его самим фактом его поражения. Не было ничего от психологической драмы, когда я в роли Ахилла, а Хэммонд в роли Гектора встретились лицом к лицу на огромной равнине Сан-Бернардино, как перед стенами Трои. В классическом мире все решалось прямо и открыто, с помощью силы, и решения были просты и понятны.
Когда Парис пожелал Елену Прекрасную, он взял ее. Они оставались вместе до конца Троянской войны, постоянно желая друг друга. У Париса не возникло чувства вины, когда он оставил свою жену. Что же касается Елены, то жена Париса для нее не существовала вообще! Кто теперь вспоминает ее имя? Поэтому Хэммонд и его имя тоже исчезнут из истории.
Но я не убил Гектора. Самое лучшее, что я смог сделать, – это позволить ему думать, что он победил. Это значило, что нам снова придется драться. Когда он уходил от моей пылающей машины, довольный своей победой, я уже начал обдумывать свои последующие действия. Мне снова придется переписать свой сценарий. Я вылез из машины и сразу же позвонил Лоре по радиотелефону:
– Он жив, черт побери! Доберется до шоссе минут через двадцать или через полчаса. Обязательно подбери его. Я перезвоню тебе через час.
Потом я позвонил своему приятелю-механику в Сан-Бернардино. Он приехал со своим грузовиком-тягачом и за пятьдесят долларов сделал свое дело. Никаких вопросов – никаких ответов. Я снова позвонил Лоре. На нее, как всегда, можно было положиться: она подобрала Хэммонда на шоссе, и теперь везла его к Пандоре. К моей Пандоре. К ее лицу, к ее телу и душе. Именно из-за тебя и разгорелся весь этот сыр-бор.
6
Он вернулся к себе в мансарду и в ожидании Лоры покормил собак. Ему нужно было отвлечься. Начал мастерить новую модель самолета, но никак не мог сосредоточиться. Кусок бальсового дерева сломался у него в руках – пропало полчаса работы.
Просмотрел почту. Там было письмо от агента и фотокопия записки с отказом из студии «Парамаунт». Его сценарий «Ящика» снова завернули. Уайлдмен знал почему, это была та же причина, что и раньше. Все считали, что это просто «чернуха»! Люди приходили в ужас от того, о чем рассказывала эта история, хотя рассказывала она о том, что они уже знали и чего боялись. Весь мир был сплошной «чернухой». И только деньги или их обещание могли придать ему блеск в глазах людей. И они платили за этот блеск. Но этот блеск никогда не следует смешивать со светом.
Уайлдмена всегда притягивала темнота. Именно поэтому он и сделал этот ящик в мансарде. Он прочитал книгу по технике сенсорных лишений и потерь. Ему не было слишком интересно «промывание мозгов» в военных ситуациях, но он узнал кое-какие весьма убедительные факты о том, как действует на людей пытка лишением света. Некоторые люди могли выдержать содержание в полной темноте дольше других. Это происходило не потому, что они были физически сильнее, а просто потому, что обладали более сильными способностями концентрироваться. Они могли контролировать свой разум, сосредоточиваясь на определенных вещах, совершенно не связанных с их сложным положением.
Например, один прекрасный шахматист решал все свои проблемы в полной темноте. В то время как мысли большинства людей в стрессовой ситуации скачут с одного предмета на другой, открывая тем самым простор для воображаемых иррациональных страхов, этот шахматист совершенно сознательно фокусировал мысли на определенной проблеме и не думал больше ни о чем ином. Этого человека на много часов поместили в черный звуконепроницаемый ящик, но он вышел оттуда победителем. Это испытание никак не отразилось на нем.
Уайлдмен решил, что концентрация и одержимость в наивысшей степени могут служить своего рода изоляцией, барьером против деструктивного или дестабилизирующего действия непредсказуемых обстоятельств. Просто не следует поддаваться чувству, что эти обстоятельства, то есть сама жизнь, неподвластны вашему контролю. С самого раннего детства Уайлдмен чувствовал, что является жертвой капризов и причуд других людей. Он считал, что вся его жизнь – постоянная борьба, где он все время проигрывает.
Его отец, Чарльз Уайлдмен-старший, был сторонником жесткой, даже садистской дисциплины. Он вел дом согласно принципам, воспитанным в нем военной академией. В ранние годы оба ребенка – Чарльзмладший и Флоренс – подчинялись жесткому регламенту, от подъема до отхода ко сну. Ели всегда в строго определенное время, определенные часы посвящались только чтению, другие – играм, потом дети отчитывались в своих ощущениях и мыслях. Учеба в частном интернате казалась раем, по сравнению с казарменным духом их дома. Жестокость отца в конце концов заставила мать убежать из дома и бросить детей в объятия друг друга. Чарльз и Флоренс заключили между собой своеобразный пакт, и в их собственном мире создались перепутанные и сложные чувственные отношения.
Черный ящик привлекал Уайлдмена как своеобразная форма внутренней дисциплины. Сначала это было изобретение для пыток и воздействия на рассудок, но Уайлдмен разглядел позитивную сторону его потенциала: его можно было использовать для размышлений и очистки мозгов. Он сделал свой собственный ящик, возможно, и не отдавая себе в этом отчета, как протест против авторитета и власти отца. Уайлдмен видел в ящике способ излечиться от зла, которое причинил ему отец.
Теперь, чувствуя, что мысли начинают разбредаться, или находясь в замешательстве, Уайлдмен входил в черный ящик. Там он обретал ясный взгляд на вещи и мог контролировать свои действия. Абсолютная темнота, полная тишина, отсутствие ощущения времени или связи с внешним миром постепенно освобождали его разум от сомнений и неуверенности. Сейчас он вошел в ящик, чтобы решить, что делать дальше с Хэммондом. Сидя в темноте, Уайлдмен полностью сконцентрировался на своем противнике, выбросил из сознания Пандору. Она его не волновала, все равно она принадлежала ему. Она была некая данность, несомненный факт, как дыхание. Она принадлежала ему! В ящике он становился Уайлдмондом.
Лора ждала его уже час, когда он наконец появился на свет из ящика и был слегка удивлен, увидев Лору: он забыл, что ждал ее.
В полной темноте его разум освободился от всего, кроме мыслей о Хэммонде. Некоторое время он смотрел на Лору, пока та работала у балетного станка. Она казалась ему абстракцией, созданием, исполнявшим некий ритуал. Чистая форма, которая двигалась без цели, без чувственности. Разум Уайлдмена сейчас не был занят сексом, в нем проснулось чувство цели, подобное лазеру. Он вдруг почувствовал необычное ощущение здоровья и благополучия. Когда Уайлдмен посмотрел в зеркало на себя, стоящего позади обнаженной Лоры, работающей у станка, то увидел там другого человека – свежего, готового к действию. Казалось, он возродился заново или же его создал бог, которому он был нужен.
Лора и раньше видела Уайлдмена в подобном состоянии – расслабленные мускулы, глаза человека, находящегося под гипнозом, человека, больше походившего на статую, чем на живое существо.
Когда он улыбнулся ей, узнавая, она поняла, что теперь с ним можно разговаривать.
– Я высадила его в Глендейле.
– В каком он состоянии?
– Очень взволнован.
– Испуган?
– Да, мне так показалось, – ответила она.
Был один вопрос, который она должна была задать ему, вопрос, который мучил ее несколько недель. И хотя это было, возможно, против правил – задавать такие вопросы, – она не могла не задать его.
– Ты не убивал эту девушку, правда? Я имею в виду – сознательно.
Она ждала, что он разозлится, но Уайлдмен оставался спокоен. Он ответил ей так просто, будто она предложила ему выпить чаю.
– Нет, я не убиваю людей.
– Но ты же хочешь убить этого парня.
– Я хочу уничтожить его. Не физически, а вывернуть его наизнанку.
Уайлдмен отвернулся от Лоры, подошел к столу, взял модель самолета и высоко поднял ее. Разум прояснился. План был ясен и прост.
– Жребий брошен, – сказал он по-латыни.
Если бы еще несколько недель назад Уайлдмен увидел Хэммонда голым в бассейне вместе с Пандорой, то это заставило бы его беситься от ревности, а он презирал это чувство. Но теперь, в спокойном состоянии, это даже позабавило его. «Куй железо, пока горячо», – подумал он. Из своего укрытия в кустах он собирался швырнуть самолет в бассейн, чтобы в самый разгар прервать их секс в воде. И это будет только началом.
Уайлдмен сомневался, сможет ли Хэммонд прочитать послание на фюзеляже самолета. И если да, то сможет ли он понять, что оно означает и кому направлено. Да и вообще: догадается ли, что это латынь? Вряд ли. Приличное знание латыни – только за одно это Уайлдмен может быть благодарен отцу. За это и еще за уменье довольствоваться обществом самого себя в течение длительного времени. Эти периоды одиночества увеличивали его работоспособность и прибавляли чувственности в его отношения с женщинами.
Когда Уайлдмен снова увидел Пандору обнаженной, выходящей из бассейна, она показалась ему совершенно незнакомой женщиной. Бледно мерцающая кожа на спине, влажные волосы, которые теперь показались ему темными, а не светлыми, стройные бедра, ее лоно, маленькое, как точка, с того расстояния, откуда он наблюдал за ней, – она могла быть любой женщиной, но не той Пандорой, которую он познал. Она просто стала представительницей своего женского рода. Он предпочитал свои воспоминания, образ, сложившийся в его сознании, этому, отдаленному напоминанию о ней. Все было так странно. Уайлдмен обнаружил, что в полутьме он наблюдает за Хэммондом, а не за Пандорой. Хэммонд был его добычей. Он чувствовал себя в чем-то близким ему. Пандора слегка разочаровала его. Лора была бы довольна, если бы узнала об этом, подумал Уайлдмен.
Следующий шаг – забрать модель. Пусть Хэммонд рассматривает самолет, беспокоится о том, откуда он мог прилететь, и, прежде чем придет к какому-то заключению, надо забрать самолет обратно. Это ошарашит его посильнее, чем исчезновение «бентли». Уайлдмен знал, что Хэммонд опять поедет на место дуэли, просто чтобы удостовериться, что она действительно состоялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Это не очередное «приключение», – сказал я Лоре, употребляя термин из нашей игры.
– Что ты имеешь в виду?
– Это не женщина.
– А кто?
– Мужчина.
– Ты что, собираешься трахнуть мужика?
– Очень остроумно!
Лора была готова сделать то, что ей прикажут, но я видел, что она встревожена. Лора понимала, что это как-то связано с Бетти Мей, с ее смертью. Она знала, что произошел несчастный случай, я сам сказал ей об этом. Она очень страдала из-за смерти Бетти Мей, но еще больше из-за существования Пандоры. Я уже не играл по правилам, и Лора прекрасно понимала это, потому что теперь я всегда трахал ее только в зад; я не хотел видеть ее лицо. Я видел совершенно другое лицо. В мыслях я был с Пандорой.
Может быть, нужно сказать Лоре, что парень, с которым у меня должна состояться дуэль, – муж Пандоры? Я почти признался ей в этом. Она имела право знать всю правду. Я не любил врать ей, и все же ничего не сказал.
Хэммонд вызывал во мне странные чувства. Мне он был несимпатичен, но я поймал себя на мысли, что думаю о нем, когда должен думать только о Пандоре. По мере приближения дня дуэли я практически забыл о ее существовании. Я был весь поглощен мыслями о Хэммонде.
В глубине души я знал, что испортил весь эффект от дуэли. Я не был уверен, действительно ли я хотел убить его, но я рассчитывал раздавить его самим фактом его поражения. Не было ничего от психологической драмы, когда я в роли Ахилла, а Хэммонд в роли Гектора встретились лицом к лицу на огромной равнине Сан-Бернардино, как перед стенами Трои. В классическом мире все решалось прямо и открыто, с помощью силы, и решения были просты и понятны.
Когда Парис пожелал Елену Прекрасную, он взял ее. Они оставались вместе до конца Троянской войны, постоянно желая друг друга. У Париса не возникло чувства вины, когда он оставил свою жену. Что же касается Елены, то жена Париса для нее не существовала вообще! Кто теперь вспоминает ее имя? Поэтому Хэммонд и его имя тоже исчезнут из истории.
Но я не убил Гектора. Самое лучшее, что я смог сделать, – это позволить ему думать, что он победил. Это значило, что нам снова придется драться. Когда он уходил от моей пылающей машины, довольный своей победой, я уже начал обдумывать свои последующие действия. Мне снова придется переписать свой сценарий. Я вылез из машины и сразу же позвонил Лоре по радиотелефону:
– Он жив, черт побери! Доберется до шоссе минут через двадцать или через полчаса. Обязательно подбери его. Я перезвоню тебе через час.
Потом я позвонил своему приятелю-механику в Сан-Бернардино. Он приехал со своим грузовиком-тягачом и за пятьдесят долларов сделал свое дело. Никаких вопросов – никаких ответов. Я снова позвонил Лоре. На нее, как всегда, можно было положиться: она подобрала Хэммонда на шоссе, и теперь везла его к Пандоре. К моей Пандоре. К ее лицу, к ее телу и душе. Именно из-за тебя и разгорелся весь этот сыр-бор.
6
Он вернулся к себе в мансарду и в ожидании Лоры покормил собак. Ему нужно было отвлечься. Начал мастерить новую модель самолета, но никак не мог сосредоточиться. Кусок бальсового дерева сломался у него в руках – пропало полчаса работы.
Просмотрел почту. Там было письмо от агента и фотокопия записки с отказом из студии «Парамаунт». Его сценарий «Ящика» снова завернули. Уайлдмен знал почему, это была та же причина, что и раньше. Все считали, что это просто «чернуха»! Люди приходили в ужас от того, о чем рассказывала эта история, хотя рассказывала она о том, что они уже знали и чего боялись. Весь мир был сплошной «чернухой». И только деньги или их обещание могли придать ему блеск в глазах людей. И они платили за этот блеск. Но этот блеск никогда не следует смешивать со светом.
Уайлдмена всегда притягивала темнота. Именно поэтому он и сделал этот ящик в мансарде. Он прочитал книгу по технике сенсорных лишений и потерь. Ему не было слишком интересно «промывание мозгов» в военных ситуациях, но он узнал кое-какие весьма убедительные факты о том, как действует на людей пытка лишением света. Некоторые люди могли выдержать содержание в полной темноте дольше других. Это происходило не потому, что они были физически сильнее, а просто потому, что обладали более сильными способностями концентрироваться. Они могли контролировать свой разум, сосредоточиваясь на определенных вещах, совершенно не связанных с их сложным положением.
Например, один прекрасный шахматист решал все свои проблемы в полной темноте. В то время как мысли большинства людей в стрессовой ситуации скачут с одного предмета на другой, открывая тем самым простор для воображаемых иррациональных страхов, этот шахматист совершенно сознательно фокусировал мысли на определенной проблеме и не думал больше ни о чем ином. Этого человека на много часов поместили в черный звуконепроницаемый ящик, но он вышел оттуда победителем. Это испытание никак не отразилось на нем.
Уайлдмен решил, что концентрация и одержимость в наивысшей степени могут служить своего рода изоляцией, барьером против деструктивного или дестабилизирующего действия непредсказуемых обстоятельств. Просто не следует поддаваться чувству, что эти обстоятельства, то есть сама жизнь, неподвластны вашему контролю. С самого раннего детства Уайлдмен чувствовал, что является жертвой капризов и причуд других людей. Он считал, что вся его жизнь – постоянная борьба, где он все время проигрывает.
Его отец, Чарльз Уайлдмен-старший, был сторонником жесткой, даже садистской дисциплины. Он вел дом согласно принципам, воспитанным в нем военной академией. В ранние годы оба ребенка – Чарльзмладший и Флоренс – подчинялись жесткому регламенту, от подъема до отхода ко сну. Ели всегда в строго определенное время, определенные часы посвящались только чтению, другие – играм, потом дети отчитывались в своих ощущениях и мыслях. Учеба в частном интернате казалась раем, по сравнению с казарменным духом их дома. Жестокость отца в конце концов заставила мать убежать из дома и бросить детей в объятия друг друга. Чарльз и Флоренс заключили между собой своеобразный пакт, и в их собственном мире создались перепутанные и сложные чувственные отношения.
Черный ящик привлекал Уайлдмена как своеобразная форма внутренней дисциплины. Сначала это было изобретение для пыток и воздействия на рассудок, но Уайлдмен разглядел позитивную сторону его потенциала: его можно было использовать для размышлений и очистки мозгов. Он сделал свой собственный ящик, возможно, и не отдавая себе в этом отчета, как протест против авторитета и власти отца. Уайлдмен видел в ящике способ излечиться от зла, которое причинил ему отец.
Теперь, чувствуя, что мысли начинают разбредаться, или находясь в замешательстве, Уайлдмен входил в черный ящик. Там он обретал ясный взгляд на вещи и мог контролировать свои действия. Абсолютная темнота, полная тишина, отсутствие ощущения времени или связи с внешним миром постепенно освобождали его разум от сомнений и неуверенности. Сейчас он вошел в ящик, чтобы решить, что делать дальше с Хэммондом. Сидя в темноте, Уайлдмен полностью сконцентрировался на своем противнике, выбросил из сознания Пандору. Она его не волновала, все равно она принадлежала ему. Она была некая данность, несомненный факт, как дыхание. Она принадлежала ему! В ящике он становился Уайлдмондом.
Лора ждала его уже час, когда он наконец появился на свет из ящика и был слегка удивлен, увидев Лору: он забыл, что ждал ее.
В полной темноте его разум освободился от всего, кроме мыслей о Хэммонде. Некоторое время он смотрел на Лору, пока та работала у балетного станка. Она казалась ему абстракцией, созданием, исполнявшим некий ритуал. Чистая форма, которая двигалась без цели, без чувственности. Разум Уайлдмена сейчас не был занят сексом, в нем проснулось чувство цели, подобное лазеру. Он вдруг почувствовал необычное ощущение здоровья и благополучия. Когда Уайлдмен посмотрел в зеркало на себя, стоящего позади обнаженной Лоры, работающей у станка, то увидел там другого человека – свежего, готового к действию. Казалось, он возродился заново или же его создал бог, которому он был нужен.
Лора и раньше видела Уайлдмена в подобном состоянии – расслабленные мускулы, глаза человека, находящегося под гипнозом, человека, больше походившего на статую, чем на живое существо.
Когда он улыбнулся ей, узнавая, она поняла, что теперь с ним можно разговаривать.
– Я высадила его в Глендейле.
– В каком он состоянии?
– Очень взволнован.
– Испуган?
– Да, мне так показалось, – ответила она.
Был один вопрос, который она должна была задать ему, вопрос, который мучил ее несколько недель. И хотя это было, возможно, против правил – задавать такие вопросы, – она не могла не задать его.
– Ты не убивал эту девушку, правда? Я имею в виду – сознательно.
Она ждала, что он разозлится, но Уайлдмен оставался спокоен. Он ответил ей так просто, будто она предложила ему выпить чаю.
– Нет, я не убиваю людей.
– Но ты же хочешь убить этого парня.
– Я хочу уничтожить его. Не физически, а вывернуть его наизнанку.
Уайлдмен отвернулся от Лоры, подошел к столу, взял модель самолета и высоко поднял ее. Разум прояснился. План был ясен и прост.
– Жребий брошен, – сказал он по-латыни.
Если бы еще несколько недель назад Уайлдмен увидел Хэммонда голым в бассейне вместе с Пандорой, то это заставило бы его беситься от ревности, а он презирал это чувство. Но теперь, в спокойном состоянии, это даже позабавило его. «Куй железо, пока горячо», – подумал он. Из своего укрытия в кустах он собирался швырнуть самолет в бассейн, чтобы в самый разгар прервать их секс в воде. И это будет только началом.
Уайлдмен сомневался, сможет ли Хэммонд прочитать послание на фюзеляже самолета. И если да, то сможет ли он понять, что оно означает и кому направлено. Да и вообще: догадается ли, что это латынь? Вряд ли. Приличное знание латыни – только за одно это Уайлдмен может быть благодарен отцу. За это и еще за уменье довольствоваться обществом самого себя в течение длительного времени. Эти периоды одиночества увеличивали его работоспособность и прибавляли чувственности в его отношения с женщинами.
Когда Уайлдмен снова увидел Пандору обнаженной, выходящей из бассейна, она показалась ему совершенно незнакомой женщиной. Бледно мерцающая кожа на спине, влажные волосы, которые теперь показались ему темными, а не светлыми, стройные бедра, ее лоно, маленькое, как точка, с того расстояния, откуда он наблюдал за ней, – она могла быть любой женщиной, но не той Пандорой, которую он познал. Она просто стала представительницей своего женского рода. Он предпочитал свои воспоминания, образ, сложившийся в его сознании, этому, отдаленному напоминанию о ней. Все было так странно. Уайлдмен обнаружил, что в полутьме он наблюдает за Хэммондом, а не за Пандорой. Хэммонд был его добычей. Он чувствовал себя в чем-то близким ему. Пандора слегка разочаровала его. Лора была бы довольна, если бы узнала об этом, подумал Уайлдмен.
Следующий шаг – забрать модель. Пусть Хэммонд рассматривает самолет, беспокоится о том, откуда он мог прилететь, и, прежде чем придет к какому-то заключению, надо забрать самолет обратно. Это ошарашит его посильнее, чем исчезновение «бентли». Уайлдмен знал, что Хэммонд опять поедет на место дуэли, просто чтобы удостовериться, что она действительно состоялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46