— Он беспокойно затряс головой, налил себе и Мэри по чуточке шерри, присел рядом с ней на кушет ку. — Боюсь, произошло несчастье. — Несчастье?! — Мэри уставилась на него широко от-крытыми глазами. — На этом мирном милом острове? j — Боюсь, змея. Здешние гадюки весьма ядовиты, южная часть острова ими буквально кишит. Попадаются они и среди скал у подножия горы... Карла — моего пса — могла укусить гадюка. Между прочим, я хотел вас предупредить... ни в коем случае не забредайте в те края. Чрезвычайно опасно! Чрезвычайно опасно!
— Гадюки!.. — Мэри вздрогнула. — Скажите, а сюда, к домам, они не подбираются?
— Упаси Боже. Вроде бы нет. — Профессор как бы по рассеянности нежно погладил ее руку. — Нет надобности волноваться, моя милая. Они испытывают отвращение к фосфатной пыли. Так что примите за правило ограничивать свои прогулки близлежащей территорией.
— Разумеется, — торопливо изъявила согласие Мэри. — Но скажите, профессор, если гадюки расправились с собакой, ее труп ведь отыщется?
— Не обязательно, если, например, беда случилась среди скал в предгорьях. Там такое нагромождение камней! Хаос! И потом пес, возможно, еще вернется.
— А не мог он уплыть? — высказал я предположение.
— Уплыть? — профессор наморщил лоб. — Ваша мысль от меня ускользает, мой мальчик.
— Любил он воду?
— Вообще говоря, любил. О Господи, кажется, вашими устами глаголет истина. Лагуна кишмя кишит тигровыми акулами. Настоящие чудовища. Длина иных — целых восемнадцать футов. Причем по ночам они подплывают поближе к суше, видимо, так и случилось! Видимо, так и случилось! Бедный Карл!
Чудовище наверняка перекусило его пополам! Что за печальная кончина для пса! Что за кончина! — Визерспун трагически покачал головой и откашлялся. — Боже, как мне будет его не хватать! Он ведь был мне не просто верным псом. Он был мне другом! Настоящим, добрым другом.
Несколько минут мы просидели молча, в траурной тишине, воздавая последние почести этому рухнувшему столпу собачьей преданности. А потом принялись за ленч.
День еще не завершился, но солнце уже перевалило за гору, когда я проснулся. Проснулся свеженьким, отдохнувшим. Рука, правда, еще болела и ныла, но пульсирующая мука нынешнего утра отпустила меня. Если я лежал без движения, дискомфорт практически не ощущался.
Мэри еще не вернулась. Они с профессором после ленча отправились ловить тревалли в сопровождении двух парней-фиджийцев. Я пошел досыпать.
Профессор удостоил и меня приглашения, но акция эта явно была вынужденной: дипломатический жест вежливости, не более. У меня в полдень не хватило бы сил вытащить из воды сардину. И они ушли без меня.
Профессор Визерспун разразился извинениями и сожалениями, выражая надежду, что я не против его прогулки с моей женой. Я попросил его не волноваться, пожелал им веселого времяпрепровождения. А он одарил меня странным взглядом, скрытая суть которого до меня так и не дошла. И теперь меня мучило тревожное чувство, будто я оступился, шагнул не туда и не так. Но разобраться в обстановке я не успел. Очень уж он интересовался этой тревалли, если умолчать о Мэри.
Я умылся, побрился, стараясь стать к их возвращению более респектабельным, чем в первой половине Дня. Видимо, нынче тревалли плохо шла на наживку. Но, кажется, они нимало не огорчались по сему поводу.
Профессор в этот вечер продемонстрировал отличную форму: доброжелательный интеллектуал хозяин, располагающий огромным запасом занимательных историй. Он и впрямь превзошел самого себя, и не требовалось сверхъестественных дедуктивных усилий, чтобы понять: старается он отнюдь не ради меня или Хьюэлла, сидевшего напротив меня в мрачном расположении духа. Мэри смеялась, улыбалась, болтала. По говорливости она сейчас вполне сравнялась с профессором. Она могла послужить живым доказательством того, насколько заразительны его обаяние и хорошее настроение. Что до меня, то перед дневным сном я проделал серьезную мыслительную работу и пришел к весьма устрашающим выводам.
Меня нелегко испугать, но я точно знаю, когда следует пугаться. А наиболее подходящее для этого время — когда вы узнаете, что вам вынесен смертный приговор. Так вот, мне был вынесен смертный приговор. На сей счет у меня не оставалось ни малейших сомнений.
Обед завершался. Я изобразил попытку встать на ноги. Потянулся к костылям, поблагодарил профессора за угощение, сказал, что мы в вечерние часы вряд ли рискнем злоупотреблять его добротой и гостеприимством, что человек он занятой. Он запротестовал, но не слишком яростно, и поинтересовался, не прислать ли нам на квартиру каких-нибудь книжек. Я выразил ему признательность, но сказал, что предпочел бы перво-наперво пройтись по берегу. Он зацокал языком: не переборщу ли я, не чересчур ли большую взваливаю на себя нагрузку. Я ответил, что, глянув на меня мимоходом из окна, он сможет удостовериться, сколь бережно я отношусь к собственной персоне. Тогда он, поколебавшись, изъявил согласие. Мы пожелали им спокойной ночи и удалились.
Кое-какие трудности у меня возникли на крутом спуске, а дальше все пошло нормально. Сухой слежавшийся песок давление костылей выдерживал.
Мы проделали ярдов сто и достигли лагуны. Там мы присели. Луна, как и прошлой ночью, то появлялась, то исчезала за облаками. Издалека доносился рокот прибоя, бьющегося о рифы, трепет легкого ветерка, перешептывающегося с вежливыми пальмами. Экзотические ароматы тропиков отсутствовали начисто. Наверное, фосфатная пыль вышибла жизнь из слишком нежных трав и цветов. Я ощущал лишь запах моря.
Мэри бережно коснулась моей руки:
— Как она себя чувствует?
— Получше. Ну как, развлеклась на славу?
— Нет.
— А мне показалось, да. Что-нибудь выведала?
— Каким образом? — с досадой ответила она. — Он городил чепуху весь вечер.
— Нынче карнавальная ночь, — доброжелательно разъяснил я. — А твой маскарадный костюм способен свести с ума любого мужчину, если он мужчина.
— Тебя он почему-то не сводит с ума, — заметила она лукаво.
— Нет, — согласился я и добавил с горечью:
— Просто меня не с чего сводить.
— С чего ты вдруг так заскромничал?
— Смотрю на эти курортные красоты и странное чувство испытываю: еще пять дней назад, когда мы были в Лондоне, кое-кто уже знал, что нынешним вечером нам суждено коротать свой досуг здесь. Ей-богу, если я благополучно выпутаюсь из этой истории, остаток дней посвящу блошиным боям. И авантюрный промысел напрочь заброшу. А насчет Флекка я не заблуждался: он и в самом деле не убийца.
— Мысли твои в предвидении такой карьеры уже запрыгали как блохи, — съязвила она. — Что касается капитана Флекка, то он, разумеется, и не думал нас убивать. Дубиной по голове — и за борт... Грязную работу выполнили бы за него акулы.
— Помнишь, как мы сидели на палубе? Помнишь, я сказал: что-то тут не так? А что именно, объяснить не мог? Помнишь?
— Помню.
— Старик Бентолл никогда ничего не упускает! — зло сьфовизировал я. — Вентилятор... вентилятор — слухо-вое окно, обращенное к радиорубке. Так он ведь не должен смотреть в ту сторону. Его место впереди. Помнишь, нам не хватало воздуха. Вполне естественно...
— Нет никакой надобности...
— Прости, пожалуйста, я договорю. Теперь вся ситуация как на ладони.
Он ведь понимал: даже такой дурак, как я, сообразит, что с помощью этой трубы можно прослушивать радиорубку. Десять против одного: в трюме он припрятал микрофон, дабы заблаговременно ознакомиться с идеями и открытиями Бентолла, этого Эйнштейна разведывательной службы. Исходные условия ему известны: из-за крыс пользоваться кроватями нельзя. И вот Генри расшатывает обшивку груза как раз там, где хранятся консервы — еда и напитки, столь притягательные после кошмарного завтрака. Другие совпадения: за банками вновь расшатанные доски, а за досками — спасательные пояса. От вывески: «Спасательные пояса находятся здесь»
Флекк воздерживается, хотя, по-моему, с трудом. Затем он исподтишка запугивает нас утечкой информации насчет расправы, приуроченной к семи часам. Мы клюем на приманку. Что там говорить! Даже запор люка в миг нашего побега разболтан до такой степени, что открыть его мизинцем левой руки ничего не стоит.
— Но ведь мы могли утонуть, — робко возразила Мэри. — Могли и промахнуться, проскочив риф и лагуну. — Проскочить мишень в шесть миль шириной? Ты же заметила, что старина Флекк то и дело меняет курс. И не ошиблась. Он старался обеспечить точность попадания, нацеливая наш рейд в самое яблочко, страховался от промаха. Он даже притормозил шхуну в момент побега, чтобы мы, упаси Бог, не поломали себе ребра. Представляю, как он укатывался, когда два психа, Бен-толл и Гопман, на цыпочках вытанцовывали перед ним( свой фарсовый номер. А очутившись на рифе, я в нужный момент слышу голоса. Появляются Джон и Джеймс, чья главная забота — подправить наш маршрут и застраховать от ушибов. Господи, надо же так опростоволоситься!
Воцарилось молчание. Я достал пару сигарет, отдал ей одну. Луна спряталась за облаком. Лицо девушки смутно белело на фоне ночной черноты.
Наконец она высказалась:
— Флекк и профессор, они, стало быть, работают в паре?
— А у тебя есть альтернативные гипотезы?
— Чего они хотят от нас?
— Не могу сказать точно, — ответил я, располагая, впрочем, точным ответом, но таким, которым я не вправе был ее ошарашивать.
— Но к чему вся эта липа, весь этот камуфляж? Разве не мог Флекк передать нас профессору напрямую, из рук в руки?
— На это возможен только один ответ. Закулисный режиссер спектакля — хитрая бестия. Просто так он ничего не делает.
— Ты считаешь, профессор — закулисный режиссер...
— Не знаю. Его роль мне не ясна. Картина осложняется колючей проволокой. Там, за этой чертой, — флот. Флот может, конечно, играть в бирюльки. Но я лично сомневаюсь, что флот здесь ради забавы. В обоих концах острова, по обе стороны черты играют по-крупному. Причем играют под покровом тайны, втихую. Те, кто заправляет событиями, избегают даже малейшего риска. Местонахождение Визерспуна для них не секрет. Сама, по себе ограда ровно ничего не значит. Она рассчитана на заблудившихся бродяг из здешнего персонала. А профессора они изучили с головы до ног, вплоть до последнего гвоздя в подметке. У разведки в распоряжении умнейшие головы. Если там мирятся с его пребыванием на острове, значит, на него смотрят сквозь пальцы. Он в свою очередь осведомлен о присутствии флота. Итак, с одной стороны взаимодействуют Флекк и профессор. С другой стороны взаимодействуют профессор и флот. Какой за этим кроется смысл?
— Выходит, ты веришь профессору? Выходит, с ним все в порядке?
— Ничего не утверждаю, просто рассуждаю вслух.
— Если он ладит с флотом, значит, он в порядке, — настаивала она. — К такому выводу подталкивают твои речи. Но тогда непонятно, зачем китайцы ползают по ночам вдоль ограды? Зачем ему собака-людоед? Зачем проволока под ногами?
— Ну, допустим, что людям ведено держаться подальше от греха, А проволока и собака — для острастки. И я вовсе не настаиваю на том, что я наткнулся впотьмах на его китайцев. Я делюсь с тобой предположениями.
Добавлю:если натом конце острова затевают нечто грандиозно-таинственное, утечка информации возможна двоякая — через людей, вторгающихся туда, и через исчезающих оттуда. За последнее десятилетие мы подарили коммунистам тьму-тьмущую секретов исключительно за счет низкого уровня бдительности. Надо думать, правительство извлекло из случившегося должный урок.
— Но мы-то при чем? — спросила она беспомощно. — До чего все сложно!
Как, например, ты объяснишь попытку сделать тебя инвалидом?
— Никак. Не знаю. Но чем больше размышляю над происшествием, тем решительнее склоняюсь к мысли: в этой игре я ничтожная пешка, а ради победы в шахматной партии пешками жертвуют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41