И пока это в моих силах, я не допущу к нему никаких подонков ни сейчас, ни потом. Вы меня поняли?
— А как насчет меня? — сказал Макленнан. — Меня нанимают или снимают?
— Нанимают, — подавив раздражение, обратился я к Макленнану. — Но доктор Смизерэм не хочет пускать вас в палату, он требует, чтобы вы стояли в коридоре. Если вас будут спрашивать, по какому праву вы здесь находитесь, говорите, что охраняете Ника Чалмерса по поручению его родителей. Доктор Смизерэм или одна из сестер представят вас его родителям, когда выберут время.
— Жду не дождусь, — буркнул Макленнан.
Глава 24
Я не нашел Мойры ни перед госпиталем, ни в моей машине. В конце концов мне удалось отыскать ее на стоянке для машин персонала. Она сидела за рулем мужниного «кадиллака».
— Мне надоело ждать, — сказала она весело. — Вот я и решила проверить, хороший ли вы сыщик.
— Нашли время играть в прятки.
Ответ мой, должно быть, прозвучал грубо, потому что она закрыла глаза, помолчала и вылезла из «кадиллака».
— Я пошутила. А впрочем, мне и вправду захотелось проверить, будете ли вы меня искать.
— Я искал. Довольны?
Она подергала меня за руку.
— Все еще сердитесь?
— Не на вас. На вашего мерзкого мужа.
— Что еще натворил Ральф?
— Задирал нос, обозвал меня подонком. Но это, так сказать, в личном плане. Серьезней другое. Он решительно не хочет пускать меня к Нику — ни сейчас, ни потом. А за пять минут я мог бы многое выяснить.
— Надеюсь, вы не станете просить, чтобы я ходатайствовала за вас перед Ральфом?
— Нет.
— Мне никак не хотелось бы очутиться меж двух огней.
— Если вам этого не хочется, — сказал я, — прячьтесь получше.
Она искоса взглянула на меня, и этот взгляд вдруг выдал ее истинный характер — робкий, непостоянный и легкоранимый.
— Это правда? Вы действительно хотели со мной разминуться?
Я молча обнял ее — слова были ни к чему. Но она тут же высвободилась.
— Я могу ехать домой. А вы?
Я сказал, что могу, но без особой уверенности. Мое отношение к Смизерэму, в котором к злобе теперь примешивалась еще и подозрительность, влияло на отношение к его жене. А это наталкивало на малоприятные мысли: я подумывал, уж не воспользоваться ли мне Мойрой, чтобы отыграться на Смизерэме, а то и переиграть его. Я отгонял эти мысли, но они засели где-то в подсознании, как забиваются в темные углы шкодливые дети.
Мы ехали на север. Заметив, что я чем-то озабочен, Мойра сказала:
— Если вы устали, я могу сесть за руль.
— Дело не в усталости, — я постучал себя по лбу. — Мне надо кое-что обдумать, а мой компьютер — ранняя примитивная модель, он не говорит ни «да», ни «нет», а только «может быть».
— Насчет меня?
— Насчет всего.
Мы молча проехали Сан-Онофре. Огромный шар атомного реактора маячил в темноте, как потухшая луна, упавшая с неба. Над ним светилась настоящая луна.
— Скажите, а ваш компьютер запрограммирован на вопросы?
— Не на все. Некоторые его выводят из строя.
— Вот и хорошо, — сказала Мойра мягко и серьезно, — Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете, Лью. Вы выдали себя, когда сказали, что, если бы вам дали побыть пять минут с Ником наедине, вы бы все выяснили.
— Не все. Но многое.
— Вы считаете, что Ник убил всех троих, ведь так? Хэрроу, и бедняжку миссис Траск, и того типа на складах?
— Может быть.
— Нет, скажите, что вы на самом деле думаете?
— А я и на самом деле думаю: «Может быть, он убил». Я почти не сомневаюсь, что того типа на складах убил он. Относительно двух других я сомневаюсь, и с каждым часом сомневаюсь все больше. Теперь у меня возникло предположение, что Ника использовали как подставное лицо и что Нику может быть известно, кто подвел его под удар. А следовательно, он может оказаться четвертым.
— Вам поэтому не хотелось ехать со мной?
— Я этого не говорил.
— Но я почувствовала. Слушайте, если вам так надо быть там, поворачивайте машину, я пойму. — Потом она добавила: — Я всегда могу завещать свое тело науке. Или попытать счастья с другим кандидатом.
Я засмеялся.
— Ничего смешного, — сказала Мойра. — Мир идет вперед семимильными шагами, и при современной конкуренции кандидатами не пробросаешься.
— Возвращаться попросту не имеет смысла, — сказал я. — Ника хорошо охраняют. Он не может оттуда выбраться, и к нему никто не сможет пройти.
— Значит, оба ваших «может быть» под надежной охраной, не так ли?
Мы надолго замолчали. Мне хотелось порасспросить ее о Нике и ее муже, но, если б я воспользовался и этой ситуацией, и этой женщиной, я опустился бы до уровня компьютера, до уровня шпиона, а так низко я никогда не опускался.
Незаданные вопросы, растревожив меня, так и остались незаданными. Мозг мой бездействовал. И то чувство, что для меня нет жизни вне работы, которым я иногда взбадривал себя, как наркотиком, вдруг улетучилось.
Женщина рядом со мной обладала незаурядной интуицией. Почувствовав, что я сбросил защитную броню, она прижалась ко мне. Ее тепло согревало меня.
Она жила на берегу Монте-Висты, ее прямоугольный дом — сплошная сталь, стекло и деньги — возвышался на крутой скале.
— Если хотите, поставьте машину под навес. Может, зайдем в дом и выпьем?
— Разве что одну рюмку.
Она попыталась открыть дверь.
— Это же ключ от машины, — сказал я.
Она на минуту задумалась.
— Интересно, что бы это могло значить?
— Скорее всего, одно — вам нужны очки.
— Я и так читаю в очках.
Она пропустила меня вперед и зажгла свет в холле. Мы прошли в восьмиугольную комнату, в которой вместо стен были сплошные окна. Луна висела так низко, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до нее; внизу зигзагами белели волнорезы.
— Приятное местечко.
— Вы в самом деле так думаете? — спросила она удивленно. — Видит бог, пока мы не построились, здесь было красиво, и планы у архитектора тоже были интересные. Но дом нарушил все, — сказала она и, помолчав, добавила: — Построить дом — все равно что посадить птицу в клетку, а птица — ты сам.
— Это у вас в клинике так говорят?
Она обернулась ко мне с улыбкой:
— Я много болтаю?
— Вы предлагали выпить.
Она придвинулась ко мне: в скудном свете, проникавшем сквозь окна, лицо ее серебрилось, глаза и рот казались черными.
— Что вы хотите?
— Шотландское виски.
Она отвела глаза. Меня снова поразил ее незащищенный взгляд; он промелькнул так же неожиданно, как мелькает свет, зажженный где-то в глубине дома.
— А если я передумаю? — сказал я.
Она не стала противиться. Сбросив одежду, мы рухнули на ковер, как борцы, у которых одинаково почетным и достойным считается пригвоздить противника и быть пригвожденным им. В какую-то минуту она вдруг сказала: «А ты нежный».
— В старости есть свои преимущества.
— Не в этом дело. Ты напомнил мне Сынка, а ему ведь было всего двадцать. С тобой я снова почувствовала себя Евой в раю.
— Такие разговоры нас далеко заведут.
— Ну и пусть, — она приподнялась на локте. — Тебе неприятно, когда я говорю о Сынке?
— Как ни странно, нет.
— Правильно. Бедняжка был такой никчемушный. Но нам было хорошо вместе. Мы жили, как несмышленые ангелы, друг для друга. Он до меня не знал женщин, я знала только Ральфа.
Когда она заговорила о муже, у нее упал голос, а у меня — настроение.
— Ральф был ужасно техничный и самоуверенный. Он врывался в постель, как армия колонизаторов в слаборазвитую страну. А с Сынком все было совсем иначе. Он был такой трогательный, такой сумасшедший. Наша любовь была фантазией, в которой мы жили... Мы играли, все равно как дети играют в папу и маму. Иногда Сынок делал вид, что он Ральф. Иногда я делала вид, что я его мать. Тебе кажется, мы были не в своем уме? — спросила она с нервным смешком.
— Спроси Ральфа.
— Тебе скучно?
— Напротив. И долго длился ваш роман?
— Почти два года.
— А потом вернулся Ральф?
— В конце концов да. Но я порвала с Сынком до его приезда. Нашей фантазии не было удержу. Сынку — тоже. Кроме того, я не могла сразу перескочить из его постели в постель Ральфа. Меня и так чуть не замучила совесть.
Я посмотрел на нее.
— Никогда в не подумал, что тебя может замучить совесть.
Помолчав с минуту, она ответила:
— Ты прав. Не в совести дело. Отчаяние меня замучило. Я отказалась от единственной в своей жизни любви. И ради чего? Ради дома за сто тысяч долларов и клиники за четыреста? Глаза б мои на них не глядели. По мне уж лучше назад, в «Магнолию», в мой однокомнатный номер.
— "Магнолии" больше нет, — сказал я. — И не слишком ли ты раздула эту историю?
— Может, я кое-что и преувеличиваю, — ответила она задумчиво, — особенно хорошее. Женщины склонны сочинять истории, в которых они играют главные роли.
— Хорошо, что мужчины этим не занимаются.
Она засмеялась.
— Пари держу, что историю с яблоками придумала Ева.
— А историю с раем — Адам.
Она придвинулась ближе.
— Ты псих. Считай это диагнозом. Я рада, что все тебе рассказала. А ты?
— Как-нибудь переживу. А почему ты рассказала мне об этом?
— По разным причинам. К тому же у тебя есть одно неоценимое преимущество — ты мне не муж.
— В жизни не получал лучшего комплимента от женщины.
— Нет, серьезно. Если б я рассказала все это Ральфу, меня бы просто не стало. Я превратилась бы в один из его прославленных психиатрических трофеев. Он набил бы из меня чучело и повесил на стенку в кабинете в ряд с дипломами. — И добавила: — Да, собственно говоря, он так и сделал.
Я хотел было еще порасспрашивать ее о муже, но понимал, что сейчас не время и не место; мне по-прежнему не хотелось воспользоваться возникшей ситуацией.
— Забудь о Ральфе. А что сталось с Сынком?
— Встретил другую девушку и женился на ней.
— Ты ревнуешь?
— Нет, просто мне тоскливо. У меня ведь никого нет.
Мы бросились в объятия друг друга, и, хоть нас объединяла и не любовь, на время тоска забылась. В Уэст-Лос-Анджелес в эту ночь я так и не попал.
Глава 25
Я не стал будить Мойру и уехал рано утром. С моря полз туман, он окутал густой пеленой дом на скале и берег Монте-Висты. Я медленно вел машину между рядами призрачных деревьев.
Внезапно туман рассеялся. Небо очистилось, его перерезали лишь две самолетные инверсии. Я поехал в центр — отметиться в полицейском участке.
Лэкленда я застал в кабинете. Электрические часы над его головой показывали ровно восемь. На какой-то миг у меня появилось неприятное ощущение: я решил, что Лэкленд наделен магической силой, благодаря которой он вызывает меня к себе ровно в восемь.
— Спасибо, что заскочили, — сказал он. — Садитесь. А то я уже стал подумывать, куда же вы подевались.
— Ездил в Сан-Диего по следу.
— И клиентов брали с собой?
— Их сын попал в беду. Они поехали в Сан-Диего ухаживать за ним.
— Понятно. — Он помолчал, кусая губы, словно в наказание — зачем задают вопросы. — А что с ним случилось, или это тоже семейная тайна?
— Отравился снотворным. И ушиб голову.
— Попытка самоубийства?
— Возможно.
Лэкленд так резко наклонился ко мне, что мы чуть не стукнулись лбами.
— После того как укокошил миссис Траск?
Вопрос застал меня врасплох, и я ответил уклончиво:
— В убийстве Джин Траск подозревают прежде всего Рэнди Шеперда.
— Знаю, — сказал Лэкленд, давая мне понять, что я не открыл ему ничего нового. — Мы получили на Шеперда материал из Сан-Диего.
— Там упоминается, что Шеперд с давних пор знал Элдона Свейна?
Лэкленд закусил верхнюю губу.
— Вы уверены в этом?
— Да, я говорил вчера с Шепердом еще до того, как его заподозрили в убийстве. Он сказал мне, что Свейн удрал, прихватив с собой его дочь Риту и полмиллиона долларов. По-видимому, Шеперд всю жизнь потратил на то, чтобы урвать хоть часть этих денег. Кстати, я почти уверен, что именно Шеперд уговорил миссис Траск нанять Сиднея Хэрроу и приехать сюда, в Пойнт. Он решил загребать жар чужими руками — выяснить все через них, не подвергая себя риску.
— Выходит, у Шеперда все же были причины убить Свейна, — сказал Лэкленд вдруг упавшим голосом, словно вся его энергия ушла на это пятнадцатилетнее расследование, — были причины сжечь Свейну руки и уничтожить отпечатки пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— А как насчет меня? — сказал Макленнан. — Меня нанимают или снимают?
— Нанимают, — подавив раздражение, обратился я к Макленнану. — Но доктор Смизерэм не хочет пускать вас в палату, он требует, чтобы вы стояли в коридоре. Если вас будут спрашивать, по какому праву вы здесь находитесь, говорите, что охраняете Ника Чалмерса по поручению его родителей. Доктор Смизерэм или одна из сестер представят вас его родителям, когда выберут время.
— Жду не дождусь, — буркнул Макленнан.
Глава 24
Я не нашел Мойры ни перед госпиталем, ни в моей машине. В конце концов мне удалось отыскать ее на стоянке для машин персонала. Она сидела за рулем мужниного «кадиллака».
— Мне надоело ждать, — сказала она весело. — Вот я и решила проверить, хороший ли вы сыщик.
— Нашли время играть в прятки.
Ответ мой, должно быть, прозвучал грубо, потому что она закрыла глаза, помолчала и вылезла из «кадиллака».
— Я пошутила. А впрочем, мне и вправду захотелось проверить, будете ли вы меня искать.
— Я искал. Довольны?
Она подергала меня за руку.
— Все еще сердитесь?
— Не на вас. На вашего мерзкого мужа.
— Что еще натворил Ральф?
— Задирал нос, обозвал меня подонком. Но это, так сказать, в личном плане. Серьезней другое. Он решительно не хочет пускать меня к Нику — ни сейчас, ни потом. А за пять минут я мог бы многое выяснить.
— Надеюсь, вы не станете просить, чтобы я ходатайствовала за вас перед Ральфом?
— Нет.
— Мне никак не хотелось бы очутиться меж двух огней.
— Если вам этого не хочется, — сказал я, — прячьтесь получше.
Она искоса взглянула на меня, и этот взгляд вдруг выдал ее истинный характер — робкий, непостоянный и легкоранимый.
— Это правда? Вы действительно хотели со мной разминуться?
Я молча обнял ее — слова были ни к чему. Но она тут же высвободилась.
— Я могу ехать домой. А вы?
Я сказал, что могу, но без особой уверенности. Мое отношение к Смизерэму, в котором к злобе теперь примешивалась еще и подозрительность, влияло на отношение к его жене. А это наталкивало на малоприятные мысли: я подумывал, уж не воспользоваться ли мне Мойрой, чтобы отыграться на Смизерэме, а то и переиграть его. Я отгонял эти мысли, но они засели где-то в подсознании, как забиваются в темные углы шкодливые дети.
Мы ехали на север. Заметив, что я чем-то озабочен, Мойра сказала:
— Если вы устали, я могу сесть за руль.
— Дело не в усталости, — я постучал себя по лбу. — Мне надо кое-что обдумать, а мой компьютер — ранняя примитивная модель, он не говорит ни «да», ни «нет», а только «может быть».
— Насчет меня?
— Насчет всего.
Мы молча проехали Сан-Онофре. Огромный шар атомного реактора маячил в темноте, как потухшая луна, упавшая с неба. Над ним светилась настоящая луна.
— Скажите, а ваш компьютер запрограммирован на вопросы?
— Не на все. Некоторые его выводят из строя.
— Вот и хорошо, — сказала Мойра мягко и серьезно, — Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете, Лью. Вы выдали себя, когда сказали, что, если бы вам дали побыть пять минут с Ником наедине, вы бы все выяснили.
— Не все. Но многое.
— Вы считаете, что Ник убил всех троих, ведь так? Хэрроу, и бедняжку миссис Траск, и того типа на складах?
— Может быть.
— Нет, скажите, что вы на самом деле думаете?
— А я и на самом деле думаю: «Может быть, он убил». Я почти не сомневаюсь, что того типа на складах убил он. Относительно двух других я сомневаюсь, и с каждым часом сомневаюсь все больше. Теперь у меня возникло предположение, что Ника использовали как подставное лицо и что Нику может быть известно, кто подвел его под удар. А следовательно, он может оказаться четвертым.
— Вам поэтому не хотелось ехать со мной?
— Я этого не говорил.
— Но я почувствовала. Слушайте, если вам так надо быть там, поворачивайте машину, я пойму. — Потом она добавила: — Я всегда могу завещать свое тело науке. Или попытать счастья с другим кандидатом.
Я засмеялся.
— Ничего смешного, — сказала Мойра. — Мир идет вперед семимильными шагами, и при современной конкуренции кандидатами не пробросаешься.
— Возвращаться попросту не имеет смысла, — сказал я. — Ника хорошо охраняют. Он не может оттуда выбраться, и к нему никто не сможет пройти.
— Значит, оба ваших «может быть» под надежной охраной, не так ли?
Мы надолго замолчали. Мне хотелось порасспросить ее о Нике и ее муже, но, если б я воспользовался и этой ситуацией, и этой женщиной, я опустился бы до уровня компьютера, до уровня шпиона, а так низко я никогда не опускался.
Незаданные вопросы, растревожив меня, так и остались незаданными. Мозг мой бездействовал. И то чувство, что для меня нет жизни вне работы, которым я иногда взбадривал себя, как наркотиком, вдруг улетучилось.
Женщина рядом со мной обладала незаурядной интуицией. Почувствовав, что я сбросил защитную броню, она прижалась ко мне. Ее тепло согревало меня.
Она жила на берегу Монте-Висты, ее прямоугольный дом — сплошная сталь, стекло и деньги — возвышался на крутой скале.
— Если хотите, поставьте машину под навес. Может, зайдем в дом и выпьем?
— Разве что одну рюмку.
Она попыталась открыть дверь.
— Это же ключ от машины, — сказал я.
Она на минуту задумалась.
— Интересно, что бы это могло значить?
— Скорее всего, одно — вам нужны очки.
— Я и так читаю в очках.
Она пропустила меня вперед и зажгла свет в холле. Мы прошли в восьмиугольную комнату, в которой вместо стен были сплошные окна. Луна висела так низко, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до нее; внизу зигзагами белели волнорезы.
— Приятное местечко.
— Вы в самом деле так думаете? — спросила она удивленно. — Видит бог, пока мы не построились, здесь было красиво, и планы у архитектора тоже были интересные. Но дом нарушил все, — сказала она и, помолчав, добавила: — Построить дом — все равно что посадить птицу в клетку, а птица — ты сам.
— Это у вас в клинике так говорят?
Она обернулась ко мне с улыбкой:
— Я много болтаю?
— Вы предлагали выпить.
Она придвинулась ко мне: в скудном свете, проникавшем сквозь окна, лицо ее серебрилось, глаза и рот казались черными.
— Что вы хотите?
— Шотландское виски.
Она отвела глаза. Меня снова поразил ее незащищенный взгляд; он промелькнул так же неожиданно, как мелькает свет, зажженный где-то в глубине дома.
— А если я передумаю? — сказал я.
Она не стала противиться. Сбросив одежду, мы рухнули на ковер, как борцы, у которых одинаково почетным и достойным считается пригвоздить противника и быть пригвожденным им. В какую-то минуту она вдруг сказала: «А ты нежный».
— В старости есть свои преимущества.
— Не в этом дело. Ты напомнил мне Сынка, а ему ведь было всего двадцать. С тобой я снова почувствовала себя Евой в раю.
— Такие разговоры нас далеко заведут.
— Ну и пусть, — она приподнялась на локте. — Тебе неприятно, когда я говорю о Сынке?
— Как ни странно, нет.
— Правильно. Бедняжка был такой никчемушный. Но нам было хорошо вместе. Мы жили, как несмышленые ангелы, друг для друга. Он до меня не знал женщин, я знала только Ральфа.
Когда она заговорила о муже, у нее упал голос, а у меня — настроение.
— Ральф был ужасно техничный и самоуверенный. Он врывался в постель, как армия колонизаторов в слаборазвитую страну. А с Сынком все было совсем иначе. Он был такой трогательный, такой сумасшедший. Наша любовь была фантазией, в которой мы жили... Мы играли, все равно как дети играют в папу и маму. Иногда Сынок делал вид, что он Ральф. Иногда я делала вид, что я его мать. Тебе кажется, мы были не в своем уме? — спросила она с нервным смешком.
— Спроси Ральфа.
— Тебе скучно?
— Напротив. И долго длился ваш роман?
— Почти два года.
— А потом вернулся Ральф?
— В конце концов да. Но я порвала с Сынком до его приезда. Нашей фантазии не было удержу. Сынку — тоже. Кроме того, я не могла сразу перескочить из его постели в постель Ральфа. Меня и так чуть не замучила совесть.
Я посмотрел на нее.
— Никогда в не подумал, что тебя может замучить совесть.
Помолчав с минуту, она ответила:
— Ты прав. Не в совести дело. Отчаяние меня замучило. Я отказалась от единственной в своей жизни любви. И ради чего? Ради дома за сто тысяч долларов и клиники за четыреста? Глаза б мои на них не глядели. По мне уж лучше назад, в «Магнолию», в мой однокомнатный номер.
— "Магнолии" больше нет, — сказал я. — И не слишком ли ты раздула эту историю?
— Может, я кое-что и преувеличиваю, — ответила она задумчиво, — особенно хорошее. Женщины склонны сочинять истории, в которых они играют главные роли.
— Хорошо, что мужчины этим не занимаются.
Она засмеялась.
— Пари держу, что историю с яблоками придумала Ева.
— А историю с раем — Адам.
Она придвинулась ближе.
— Ты псих. Считай это диагнозом. Я рада, что все тебе рассказала. А ты?
— Как-нибудь переживу. А почему ты рассказала мне об этом?
— По разным причинам. К тому же у тебя есть одно неоценимое преимущество — ты мне не муж.
— В жизни не получал лучшего комплимента от женщины.
— Нет, серьезно. Если б я рассказала все это Ральфу, меня бы просто не стало. Я превратилась бы в один из его прославленных психиатрических трофеев. Он набил бы из меня чучело и повесил на стенку в кабинете в ряд с дипломами. — И добавила: — Да, собственно говоря, он так и сделал.
Я хотел было еще порасспрашивать ее о муже, но понимал, что сейчас не время и не место; мне по-прежнему не хотелось воспользоваться возникшей ситуацией.
— Забудь о Ральфе. А что сталось с Сынком?
— Встретил другую девушку и женился на ней.
— Ты ревнуешь?
— Нет, просто мне тоскливо. У меня ведь никого нет.
Мы бросились в объятия друг друга, и, хоть нас объединяла и не любовь, на время тоска забылась. В Уэст-Лос-Анджелес в эту ночь я так и не попал.
Глава 25
Я не стал будить Мойру и уехал рано утром. С моря полз туман, он окутал густой пеленой дом на скале и берег Монте-Висты. Я медленно вел машину между рядами призрачных деревьев.
Внезапно туман рассеялся. Небо очистилось, его перерезали лишь две самолетные инверсии. Я поехал в центр — отметиться в полицейском участке.
Лэкленда я застал в кабинете. Электрические часы над его головой показывали ровно восемь. На какой-то миг у меня появилось неприятное ощущение: я решил, что Лэкленд наделен магической силой, благодаря которой он вызывает меня к себе ровно в восемь.
— Спасибо, что заскочили, — сказал он. — Садитесь. А то я уже стал подумывать, куда же вы подевались.
— Ездил в Сан-Диего по следу.
— И клиентов брали с собой?
— Их сын попал в беду. Они поехали в Сан-Диего ухаживать за ним.
— Понятно. — Он помолчал, кусая губы, словно в наказание — зачем задают вопросы. — А что с ним случилось, или это тоже семейная тайна?
— Отравился снотворным. И ушиб голову.
— Попытка самоубийства?
— Возможно.
Лэкленд так резко наклонился ко мне, что мы чуть не стукнулись лбами.
— После того как укокошил миссис Траск?
Вопрос застал меня врасплох, и я ответил уклончиво:
— В убийстве Джин Траск подозревают прежде всего Рэнди Шеперда.
— Знаю, — сказал Лэкленд, давая мне понять, что я не открыл ему ничего нового. — Мы получили на Шеперда материал из Сан-Диего.
— Там упоминается, что Шеперд с давних пор знал Элдона Свейна?
Лэкленд закусил верхнюю губу.
— Вы уверены в этом?
— Да, я говорил вчера с Шепердом еще до того, как его заподозрили в убийстве. Он сказал мне, что Свейн удрал, прихватив с собой его дочь Риту и полмиллиона долларов. По-видимому, Шеперд всю жизнь потратил на то, чтобы урвать хоть часть этих денег. Кстати, я почти уверен, что именно Шеперд уговорил миссис Траск нанять Сиднея Хэрроу и приехать сюда, в Пойнт. Он решил загребать жар чужими руками — выяснить все через них, не подвергая себя риску.
— Выходит, у Шеперда все же были причины убить Свейна, — сказал Лэкленд вдруг упавшим голосом, словно вся его энергия ушла на это пятнадцатилетнее расследование, — были причины сжечь Свейну руки и уничтожить отпечатки пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32