Не нужно так на меня смотреть, господин комиссар!
Тойер пропустил упрек мимо ушей: с одной стороны, на него вдруг вновь навалилась огромная усталость, а с другой — даже в эпоху номеров 0190 и в этот непостижимый день, когда он сам так пал, его все-таки удивляло, если секс служил простым развлечением.
— Фрау Людевиг, к сожалению, мне придется вас кое о чем спросить, пусть даже это будет вам неприятно. Заявить о чем-то подобном вполне может и человек, который по какой-то причине хочет ввести следствие в заблуждение. И разумеется, теоретически вы попадаете у нас под подозрение, так что нам нужно как можно скорее прояснить ситуацию.
— Я ожидала чего-то подобного. Вот мое удостоверение личности и листок, на котором я описала интимную анатомию жертв. Этого, конечно, не смог бы сделать тот, кто хочет просто набить себе цену. Кроме того, в момент совершения обоих преступлений я вела деловые переговоры, их я тоже зафиксировала, записав телефонные номера клиентов. — Она положила на стол сложенный лист бумаги. Тойер вполголоса попросил Хафнера, чтобы он передал его судебным медикам — для сверки описаний — и чтобы сразу проверил алиби. Хафнер кивнул, поднялся с места, но не ушел.
— Зачем же вам понадобились сразу трое? — поинтересовался он.
— Разве это вас касается?
— Нас все касается, драгоценная.
— Пожалуйста, господин Хафнер, — прорычал Зельтманн. — Я считаю неуместным разговаривать таким тоном с дамой, которая вызвалась нам помочь. А еще зайдите завтра в десять в мой кабинет, и мы поговорим о вашей проблеме с курением.
Хафнер удалился, оставляя позади себя спиралевидный шлейф дыма.
Беседе о борьбе с курением так и не суждено было состояться.
— Спасибо, господин директор, — поблагодарила Людевиг и скромно потупила взор. Тойеру стало немного не по себе.
— Ладно, забудем бесцеремонность коллеги Хафнера, — заговорил он снова. — Но вопрос, пусть даже он касается интимных вещей, все-таки справедлив. Сейчас мы не вправе проявлять разборчивость в отношении того, что мы имеем право знать, а что нет.
— Господин Тойер, сейчас я намерен проявить свою власть. И я говорю: нет! Мы не вправе вторгаться в интимную жизнь свидетельницы. Мы должны арестовать Плазму. Это несомненно. И мы должны выяснить, как он мог знать про… — сейчас я выражусь откровенно… — щекотливые, да, сокровенные, если не…
— Интимные, — устало подсказал Лейдиг.
— Совершенно верно, спасибо, господин Лейдиг, прекрасно, что хотя бы один человек тут думает вместе со мной. Как мог Плазма знать об интимных связях фрау Людевиг? Вот в чем вопрос.
Тойер взглянул шефу в лицо:
— Это расследование веду я, доктор Зельтманн. Вы даже не владеете всей информацией. И теперь я хотел бы продолжить беседу со свидетельницей наедине.
Зельтманн побледнел. Все, кроме Людевиг и Тойера, затаили дыхание. Начальник полиции встал со стула.
— Что ж, господин Тойер, тогда продолжайте. Милостивая государыня, — он галантно поклонился, — потом, если желаете, зайдите ко мне. Если почувствуете, что с вами обращались в какой-либо мере неадекватно, дайте мне знать.
— Верхний этаж, направо и до конца коридора, — спокойно договорил Тойер. Краешком глаза он уловил ухмылки на лицах своих парней. Зельтманн с преувеличенной небрежностью покинул кабинет.
— Я иначе представляла себе полицию, — чопорно заявила свидетельница.
Тойер, изучавший ее удостоверение личности, не поддержал такое направление разговора:
— Вы живете на склоне Шлирбаха.
— На самом верху. Последний дом. Дальше уже лес.
— Дорогое там место.
— Я риелтор, торгую недвижимостью. В последнее время стало хуже, но в целом все эти годы были благоприятными. Скажите, мы с вами прежде не встречались?
Она обращалась к Штерну. Тот недовольно кивнул:
— Как-то раз вы показывали нам дом в Зандхаузене. Стены были покрыты плесенью…
— Припоминаю. Ваш отец, кажется, заинтересовался…
— Вы одна там живете? — перебил ее старший гаупткомиссар.
— Нет, — ответила свидетельница, — в какой-то степени, впрочем, да, но вообще нет. Я живу там с мужем.
Тойер выпрямился, вновь забыв про усталость, и взглянул на коллег. Те тоже заметно насторожились.
— Я знаю, что вы подумали, — усмехнулась она.
Дверь распахнулась. Вошел Хафнер.
— Все верно. Дама так точно описала причиндалы господ покойников, что хоть фотороботы составляй. Я говорил по мобильнику с одним из медиков — тот лишь поддакивал: «абсолютно точно», «абсолютно точно». Мошонка, длина члена, все верно. Алиби тоже бесспорное, так что очень жаль. Где же наш дорогой шеф? Неужели бай-бай пошел?
В нескольких фразах Тойер сообщил своему дерзкому подчиненному новую информацию и хмуро добавил, что Людевиг обо всем расскажет наверху.
Хафнер и глазом не моргнул:
— Судя по всему, господин супруг вполне может оказаться тем, кто нас интересует. Надо сбросить листовки для этого идиота Плазмы — он может выползать из своего убежища.
— Если вы позволите мне продолжить, — насмешливо проговорила Людевиг, — у вас появится шанс узнать еще кое-что полезное.
— Продолжайте, пожалуйста, — вежливо разрешил Тойер, не сводя с нее глаз.
— Уже много лет, а точнее, шесть лет мы с мужем живем каждый своей жизнью. Наш брак распался в 1996 году. Муж ездил со своим классом в школьный лагерь, тогда он был учителем гимназии в Неккаргемюнде. Хотя такого трудно ожидать от педагога, но у него начались шуры-муры с девочкой из старшей группы. Ночью он отправился с ней на прогулку и, голый, прыгнул головой вниз с дерева в неглубокий пруд. Охваченный желанием понравиться, он, к сожалению, совсем не подумал о том, что так можно сломать шею. Как раз это и случилось. Причем высоко в горах. У него оказались слишком слабые руки, он вообще не умел за что-то держаться. Теперь он ездит в инвалидном кресле и почти всегда сидит дома. Даже если бы он очень захотел, все равно не смог бы отправить кого-то на тот свет.
Полицейские молчали. Наконец Тойер заговорил снова:
— Вы представляли себе полицию по-другому. А как? Мы обычные люди. Я тоже иначе представлял себе успешного риелтора с виллой в Шлирбахском лесу и мужем-инвалидом.
— Терпеливой и верной? — холодно уточнила Людевиг.
— Нет, не обязательно; но, вероятно, разведенной. Слушайте, — сказал он после недолгих размышлений. — Сейчас вы едете втроем в Плёк, встречаетесь с Брехтом и предупреждаете его, чтобы он по возможности не выходил из дома. На мой взгляд, он имеет право знать, что оказался в группе риска. Только не сообщайте ему, что объединяет его с двумя другими жертвами. Если он проболтается, его ждут большие неприятности. В любом случае он должен соблюдать осторожность, не открывать незнакомым людям и так далее. Потом мы снова соберемся здесь и обсудим результаты.
— Все трое? — спросил Лейдиг с легкой обидой.
Тойер кивнул.
— Ладно, пошли, — сказал Хафнер. — Шеф хочет заняться психологией, так что лучше оставить его одного.
— Итак, — продолжил Тойер, когда его комиссары отправились собирать информацию, — у вас трое любовников. Двое убиты. Вы утверждаете, что ваш муж вне подозрений, что он не мог совершить эти преступления. А заказчиком он мог стать? Я имею в виду, что у вас много денег…
— Много денег лишь у меня, — заявила Людевиг. — У него только пенсия по инвалидности и некоторые суммы, которые даю ему я. Киллера на них не наймешь, нет. Исключено. Если вы намекаете на это.
— Он ведь наверняка не в состоянии себя обслуживать. Кто к нему ходит?
Она пожала плечами:
— Утром и вечером два мальчика из альтернативной социальной службы. Питание он обычно получает из ресторана. Я распорядилась, чтобы у него установили всевозможные приспособления, облегчающие жизнь. Многое он уже научился делать сам. Так что в основном он один.
— Друзья у него есть?
— Нет.
Тойер попытался представить себе тягостную жизнь на вилле, но вместо этого у него вырвалось:
— Чем же он занимается?
— Это вы спросите у него. — Она с вызовом посмотрела на комиссара. — Я знаю, о чем вы думаете. Неужели жена может так холодно говорить о своем парализованном муже, верно? Хотя, смею утверждать, вас это и не касается, но кое-что я могу объяснить. Когда-то он был высоким и сильным здоровяком, а я — заурядной блондинкой, оставшейся тут ради него. Впрочем, мой родной город Селле тоже не пуп земли, так что я ничего не потеряла. Короче, как с тобой обращаются, такой ты и становишься. Если бы вы видели мои фотографии тех лет, вы бы меня не узнали. Многие из его тогдашних крутых друзей явно не понимали, что он во мне нашел. Тем не менее во мне он обрел энергичную и трудолюбивую спутницу жизни. Я привыкла всего добиваться сама, мне не приходилось рассчитывать на роскошь и комфорт. «Такого, как я, тебе никогда больше не заполучить», — заявлял он мне иногда и сам этому верил. — Людевиг замолкла и, казалось, не без удовольствия погрузилась в воспоминания. — Вы хотели разговорить меня, поскольку, разумеется, не исключаете, что это я сама по какой-то причине решилась на убийство своих любовников, верно?
Это было правдой, но лишь наполовину. На самом деле Тойер прежде всего пытался осознать, действительно ли у него появилась любовница или ему все привиделось, а если правда, то он хотел убедиться, что чем-то все-таки отличается от тех, кто на подобный вопрос с легким сердцем трижды отвечает «да». Нужных аргументов у него не нашлось, и он промолчал.
Фрау Людевиг вздохнула:
— Я училась в школе медсестер в Гейдельберге. И хотя закончила ее, но продолжать образование не собиралась. По своему воспитанию я не мыслила себя в университете. И тут я познакомилась с этим мужчиной — спортсменом и специалистом по античной филологии. Я боготворила его, была предана ему как собачонка. А он сумел так подавить мою личность, что я все ему прощала.
— Как-то вы мало похожи на кроткое создание.
— Уже не похожа. Теперь. Понимаете, мы жили тогда в Старом городе. Уже то, что мы нашли там в восьмидесятые годы большую квартиру и она была нам по карману, вернее, то, что он ее нашел, вызывало у меня восхищение. Вскоре он связался с левыми, постоянно сидел в кабаках, устраивал всякие фестивали и прочие мероприятия, блистал. Я же работала в Университетской клинике посменно, ухаживала за тяжелыми больными, уставала… Он вел светскую жизнь, нам требовались деньги, много денег. Мне хотелось иметь детей, но он все время откладывал, говорил, что пока не время. Потом все пошло наперекосяк, для нас настали трудные времена. Он стал работать в школе, родители жаловались на то, что он небрежно проверяет тетради, путано объясняет материал. Еще была какая-то история с учительницей из его школы — что именно, я так и не сумела доподлинно узнать. Он был вынужден сменить школу и работал сначала в Мангейме, потом в Неккаргемюнде.
У левых он постепенно утратил популярность, так как был болтуном. По его вине срывались договоренности, он не замечал орфографических ошибок в сочиненных им листовках; затевал масштабные альтернативные фестивали, чтобы смыться на недельку в Италию…
— Что за фестивали? — удивился Тойер. — Я родился и всю жизнь живу в Гейдельберге, но…
— Вы никогда не слышали об импресарио по имени Йене Людевиг. — Свидетельница улыбнулась. — Совершенно верно. Как правило, это были студенческие мероприятия в Булынен-Хаузе или Триплекс-Мензе; их посещали люди, причислявшие себя к авангарду долины Неккара. Да еще я, старавшаяся поддерживать свое восторженное отношение к нему. Но это становилось все труднее. В конце концов он присвоил общественные деньги, и все окончательно от него отвернулись. Постепенно его друзья разъехались в другие края — в Пфальц, Мангейм или дальше. Это было уже в начале девяностых. Тогда произошло еще одно важное событие — он получил наследство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Тойер пропустил упрек мимо ушей: с одной стороны, на него вдруг вновь навалилась огромная усталость, а с другой — даже в эпоху номеров 0190 и в этот непостижимый день, когда он сам так пал, его все-таки удивляло, если секс служил простым развлечением.
— Фрау Людевиг, к сожалению, мне придется вас кое о чем спросить, пусть даже это будет вам неприятно. Заявить о чем-то подобном вполне может и человек, который по какой-то причине хочет ввести следствие в заблуждение. И разумеется, теоретически вы попадаете у нас под подозрение, так что нам нужно как можно скорее прояснить ситуацию.
— Я ожидала чего-то подобного. Вот мое удостоверение личности и листок, на котором я описала интимную анатомию жертв. Этого, конечно, не смог бы сделать тот, кто хочет просто набить себе цену. Кроме того, в момент совершения обоих преступлений я вела деловые переговоры, их я тоже зафиксировала, записав телефонные номера клиентов. — Она положила на стол сложенный лист бумаги. Тойер вполголоса попросил Хафнера, чтобы он передал его судебным медикам — для сверки описаний — и чтобы сразу проверил алиби. Хафнер кивнул, поднялся с места, но не ушел.
— Зачем же вам понадобились сразу трое? — поинтересовался он.
— Разве это вас касается?
— Нас все касается, драгоценная.
— Пожалуйста, господин Хафнер, — прорычал Зельтманн. — Я считаю неуместным разговаривать таким тоном с дамой, которая вызвалась нам помочь. А еще зайдите завтра в десять в мой кабинет, и мы поговорим о вашей проблеме с курением.
Хафнер удалился, оставляя позади себя спиралевидный шлейф дыма.
Беседе о борьбе с курением так и не суждено было состояться.
— Спасибо, господин директор, — поблагодарила Людевиг и скромно потупила взор. Тойеру стало немного не по себе.
— Ладно, забудем бесцеремонность коллеги Хафнера, — заговорил он снова. — Но вопрос, пусть даже он касается интимных вещей, все-таки справедлив. Сейчас мы не вправе проявлять разборчивость в отношении того, что мы имеем право знать, а что нет.
— Господин Тойер, сейчас я намерен проявить свою власть. И я говорю: нет! Мы не вправе вторгаться в интимную жизнь свидетельницы. Мы должны арестовать Плазму. Это несомненно. И мы должны выяснить, как он мог знать про… — сейчас я выражусь откровенно… — щекотливые, да, сокровенные, если не…
— Интимные, — устало подсказал Лейдиг.
— Совершенно верно, спасибо, господин Лейдиг, прекрасно, что хотя бы один человек тут думает вместе со мной. Как мог Плазма знать об интимных связях фрау Людевиг? Вот в чем вопрос.
Тойер взглянул шефу в лицо:
— Это расследование веду я, доктор Зельтманн. Вы даже не владеете всей информацией. И теперь я хотел бы продолжить беседу со свидетельницей наедине.
Зельтманн побледнел. Все, кроме Людевиг и Тойера, затаили дыхание. Начальник полиции встал со стула.
— Что ж, господин Тойер, тогда продолжайте. Милостивая государыня, — он галантно поклонился, — потом, если желаете, зайдите ко мне. Если почувствуете, что с вами обращались в какой-либо мере неадекватно, дайте мне знать.
— Верхний этаж, направо и до конца коридора, — спокойно договорил Тойер. Краешком глаза он уловил ухмылки на лицах своих парней. Зельтманн с преувеличенной небрежностью покинул кабинет.
— Я иначе представляла себе полицию, — чопорно заявила свидетельница.
Тойер, изучавший ее удостоверение личности, не поддержал такое направление разговора:
— Вы живете на склоне Шлирбаха.
— На самом верху. Последний дом. Дальше уже лес.
— Дорогое там место.
— Я риелтор, торгую недвижимостью. В последнее время стало хуже, но в целом все эти годы были благоприятными. Скажите, мы с вами прежде не встречались?
Она обращалась к Штерну. Тот недовольно кивнул:
— Как-то раз вы показывали нам дом в Зандхаузене. Стены были покрыты плесенью…
— Припоминаю. Ваш отец, кажется, заинтересовался…
— Вы одна там живете? — перебил ее старший гаупткомиссар.
— Нет, — ответила свидетельница, — в какой-то степени, впрочем, да, но вообще нет. Я живу там с мужем.
Тойер выпрямился, вновь забыв про усталость, и взглянул на коллег. Те тоже заметно насторожились.
— Я знаю, что вы подумали, — усмехнулась она.
Дверь распахнулась. Вошел Хафнер.
— Все верно. Дама так точно описала причиндалы господ покойников, что хоть фотороботы составляй. Я говорил по мобильнику с одним из медиков — тот лишь поддакивал: «абсолютно точно», «абсолютно точно». Мошонка, длина члена, все верно. Алиби тоже бесспорное, так что очень жаль. Где же наш дорогой шеф? Неужели бай-бай пошел?
В нескольких фразах Тойер сообщил своему дерзкому подчиненному новую информацию и хмуро добавил, что Людевиг обо всем расскажет наверху.
Хафнер и глазом не моргнул:
— Судя по всему, господин супруг вполне может оказаться тем, кто нас интересует. Надо сбросить листовки для этого идиота Плазмы — он может выползать из своего убежища.
— Если вы позволите мне продолжить, — насмешливо проговорила Людевиг, — у вас появится шанс узнать еще кое-что полезное.
— Продолжайте, пожалуйста, — вежливо разрешил Тойер, не сводя с нее глаз.
— Уже много лет, а точнее, шесть лет мы с мужем живем каждый своей жизнью. Наш брак распался в 1996 году. Муж ездил со своим классом в школьный лагерь, тогда он был учителем гимназии в Неккаргемюнде. Хотя такого трудно ожидать от педагога, но у него начались шуры-муры с девочкой из старшей группы. Ночью он отправился с ней на прогулку и, голый, прыгнул головой вниз с дерева в неглубокий пруд. Охваченный желанием понравиться, он, к сожалению, совсем не подумал о том, что так можно сломать шею. Как раз это и случилось. Причем высоко в горах. У него оказались слишком слабые руки, он вообще не умел за что-то держаться. Теперь он ездит в инвалидном кресле и почти всегда сидит дома. Даже если бы он очень захотел, все равно не смог бы отправить кого-то на тот свет.
Полицейские молчали. Наконец Тойер заговорил снова:
— Вы представляли себе полицию по-другому. А как? Мы обычные люди. Я тоже иначе представлял себе успешного риелтора с виллой в Шлирбахском лесу и мужем-инвалидом.
— Терпеливой и верной? — холодно уточнила Людевиг.
— Нет, не обязательно; но, вероятно, разведенной. Слушайте, — сказал он после недолгих размышлений. — Сейчас вы едете втроем в Плёк, встречаетесь с Брехтом и предупреждаете его, чтобы он по возможности не выходил из дома. На мой взгляд, он имеет право знать, что оказался в группе риска. Только не сообщайте ему, что объединяет его с двумя другими жертвами. Если он проболтается, его ждут большие неприятности. В любом случае он должен соблюдать осторожность, не открывать незнакомым людям и так далее. Потом мы снова соберемся здесь и обсудим результаты.
— Все трое? — спросил Лейдиг с легкой обидой.
Тойер кивнул.
— Ладно, пошли, — сказал Хафнер. — Шеф хочет заняться психологией, так что лучше оставить его одного.
— Итак, — продолжил Тойер, когда его комиссары отправились собирать информацию, — у вас трое любовников. Двое убиты. Вы утверждаете, что ваш муж вне подозрений, что он не мог совершить эти преступления. А заказчиком он мог стать? Я имею в виду, что у вас много денег…
— Много денег лишь у меня, — заявила Людевиг. — У него только пенсия по инвалидности и некоторые суммы, которые даю ему я. Киллера на них не наймешь, нет. Исключено. Если вы намекаете на это.
— Он ведь наверняка не в состоянии себя обслуживать. Кто к нему ходит?
Она пожала плечами:
— Утром и вечером два мальчика из альтернативной социальной службы. Питание он обычно получает из ресторана. Я распорядилась, чтобы у него установили всевозможные приспособления, облегчающие жизнь. Многое он уже научился делать сам. Так что в основном он один.
— Друзья у него есть?
— Нет.
Тойер попытался представить себе тягостную жизнь на вилле, но вместо этого у него вырвалось:
— Чем же он занимается?
— Это вы спросите у него. — Она с вызовом посмотрела на комиссара. — Я знаю, о чем вы думаете. Неужели жена может так холодно говорить о своем парализованном муже, верно? Хотя, смею утверждать, вас это и не касается, но кое-что я могу объяснить. Когда-то он был высоким и сильным здоровяком, а я — заурядной блондинкой, оставшейся тут ради него. Впрочем, мой родной город Селле тоже не пуп земли, так что я ничего не потеряла. Короче, как с тобой обращаются, такой ты и становишься. Если бы вы видели мои фотографии тех лет, вы бы меня не узнали. Многие из его тогдашних крутых друзей явно не понимали, что он во мне нашел. Тем не менее во мне он обрел энергичную и трудолюбивую спутницу жизни. Я привыкла всего добиваться сама, мне не приходилось рассчитывать на роскошь и комфорт. «Такого, как я, тебе никогда больше не заполучить», — заявлял он мне иногда и сам этому верил. — Людевиг замолкла и, казалось, не без удовольствия погрузилась в воспоминания. — Вы хотели разговорить меня, поскольку, разумеется, не исключаете, что это я сама по какой-то причине решилась на убийство своих любовников, верно?
Это было правдой, но лишь наполовину. На самом деле Тойер прежде всего пытался осознать, действительно ли у него появилась любовница или ему все привиделось, а если правда, то он хотел убедиться, что чем-то все-таки отличается от тех, кто на подобный вопрос с легким сердцем трижды отвечает «да». Нужных аргументов у него не нашлось, и он промолчал.
Фрау Людевиг вздохнула:
— Я училась в школе медсестер в Гейдельберге. И хотя закончила ее, но продолжать образование не собиралась. По своему воспитанию я не мыслила себя в университете. И тут я познакомилась с этим мужчиной — спортсменом и специалистом по античной филологии. Я боготворила его, была предана ему как собачонка. А он сумел так подавить мою личность, что я все ему прощала.
— Как-то вы мало похожи на кроткое создание.
— Уже не похожа. Теперь. Понимаете, мы жили тогда в Старом городе. Уже то, что мы нашли там в восьмидесятые годы большую квартиру и она была нам по карману, вернее, то, что он ее нашел, вызывало у меня восхищение. Вскоре он связался с левыми, постоянно сидел в кабаках, устраивал всякие фестивали и прочие мероприятия, блистал. Я же работала в Университетской клинике посменно, ухаживала за тяжелыми больными, уставала… Он вел светскую жизнь, нам требовались деньги, много денег. Мне хотелось иметь детей, но он все время откладывал, говорил, что пока не время. Потом все пошло наперекосяк, для нас настали трудные времена. Он стал работать в школе, родители жаловались на то, что он небрежно проверяет тетради, путано объясняет материал. Еще была какая-то история с учительницей из его школы — что именно, я так и не сумела доподлинно узнать. Он был вынужден сменить школу и работал сначала в Мангейме, потом в Неккаргемюнде.
У левых он постепенно утратил популярность, так как был болтуном. По его вине срывались договоренности, он не замечал орфографических ошибок в сочиненных им листовках; затевал масштабные альтернативные фестивали, чтобы смыться на недельку в Италию…
— Что за фестивали? — удивился Тойер. — Я родился и всю жизнь живу в Гейдельберге, но…
— Вы никогда не слышали об импресарио по имени Йене Людевиг. — Свидетельница улыбнулась. — Совершенно верно. Как правило, это были студенческие мероприятия в Булынен-Хаузе или Триплекс-Мензе; их посещали люди, причислявшие себя к авангарду долины Неккара. Да еще я, старавшаяся поддерживать свое восторженное отношение к нему. Но это становилось все труднее. В конце концов он присвоил общественные деньги, и все окончательно от него отвернулись. Постепенно его друзья разъехались в другие края — в Пфальц, Мангейм или дальше. Это было уже в начале девяностых. Тогда произошло еще одно важное событие — он получил наследство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45