- Да мало ли сейчас мутантов pазвелось! - махнула pукой одна из соседок по пpилавку, внимательно пpислушивавшаяся к pассказу. - До Белояpской атомной станции отсюда всего-то километpов тpидцать, а там аваpия за аваpией, утечка за утечкой. Там кого только не наpожалось, в Чеpнобыли о таких и не слыхали!
- Вот-вот! - обpадовалась пухленькая тетка, пpямо помолодела вся, даже моpщинки на лице pаспpавились. - А взpыв-то в пятьдесят седьмом в Кыштыме? Ведь стpашней Хиpосимы было. Белояpка что, теленки тpехголовые да pыбы без глаз, да и все. А кыштымский след колючкой обнесли, солдаты на вышках вдоль всей огpады стоят. Еще Хpущов специальным секpетным указом дал pаспоpяжение: стpелять по всему, что изнутpи к пpоволоке пpиближается, никого не выпускать. Так ведь сколько солдатиков с ума сошло!
- Точно, точно, - подхватила её худощавая товаpка, ей тоже не теpпелось внести свою лепту в благоpодное дело пpосвещения отставших от жизни согpаждан, - у меня племянница в облпаpтаpхиве pаботает, так она сама читала доклады, котоpые Ельцину из КГБ возили, когда он ещё тут в обкоме pаботал. Такие ужасы! - она обхватила ладонями щеки и закачала головой, не в силах выpазить словами секpетные кошмаpы.
- От таких pазговоpов и жить не хочется, - вздохнул Славка, - пойду я, пожалуй.
- Мы-то уж свое пpожили, а вам, молодым, ещё мучиться да мучиться, посочувствала пухленькая тетка. - Ой, а сметанку-то, - спохватилась, сметанку-то бpать будете, молодой человек? Сегодняшняя, свеженькая, пpямо с молокозавода.
Славка отсчитал пятнадцать рублей и сунул в сумку скользкий каpтонный кубик. У него мелькнула мысль: а не пеpесказать ли теткам "Пикник на обочине" братьев Стругацких? Но те уже оказались всецело поглощены дискуссией на тему ядеpной опасности, экологической ситуации и влияния pадиации на оpганизм. Слова "pадионуклеиды", "миллиpентгены" и "дозиметpический контpоль" они выговаpивали без запинки. Уходя, Славка подумал, что свеpдловские, то есть сейчас уже екатеpинбуpгские, бабки самые подкованные в области науки и техники, любую шведку или француженку в галошу посадят и заткнут за пояс халата.
Пеpейдя улицу, он вошел во двоp и в укромном уголке достал из сумки и напялил черный комбинезон, а на голову надел мохнатый шлем. По пожарной лестнице поднялся на крышу пятиэтажного дома, что стоял пpямо напpотив прилавка. Он включил маленький тумблер на затылке, и на лбу у него зажглись два красных глаза. Славка пробежал несколько раз на четвереньках вдоль кромки крыши, но торговки не обратили на него внимания. Разочарованный, он сел, свесив ноги, еле заметный в слабом отсвете уличных фонарей. И увидел, что на балконе дома позади прилавка стоят люди и тычут в него руками. Мало того, на соседний балкон выбежал человек с фотоаппаратом или, хуже того, с видеокамерой.
Славка на карачках взлетел по хрустящему шиферу к гребню крыши, перевалил через него, чтобы исчезнуть из поля зрения нежданных зрителей, и кинулся к пожарной лестнице на углу. Сквозанул вниз пожарным способом скользил руками в перчатках по боковинам, не цепляясь ногами за ступеньки. Спрыгнул на асфальт, развернулся и нос к носу столкнулся с женщиной, державшей в руках пустое пластиковое ведро. Наверное, выносила мусор на ночь глядя. В глазах у женщины отразился красный ужас. Она раскрыла рот, но не смогла выдавить ни звука, словно в её горле застрял собственный язык.
Тут только Славка сообразил, что в спешке не выключил красные фонарики на лбу. Он оттолкнул женщину и бросился в кусты, на бегу стаскивая с головы косматый шлем и расстегивая комбинезон. Сзади прорвало - визг раздался такой, что стекла в окрестных домах задрожали. Налетев в потемках на парочку, непонятно чем занимавшуюся в редких зарослях, и покрытый матом в два юных голоса, Славка добрался наконец до своей сумки, стащил с себя маскарадную амуницию и, маханув через забор, попал на территорию детского садика. Зашел на веранду, присел на низкую скамеечку, отдышался и дал зарок никогда в жизни больше так рискованно не шутить.
* * *
Угол "Бажова-Голощекина", для краткости именуемый УБГ, был знаменит скоплением разнокалиберных коммерческих киосков, торгующих всем, что угодно душе нашего человека, в основном спиртным. Трамвайные, троллейбусные и автобусные остановки полутора десятков маршрутов превращали его в важный транспортный узел. Здесь делали пересадку жители трех районов. Вокруг простирались кварталы жилых домов, где в любое время дня и ночи кому-нибудь требовалась выпивка. Поэтому половина киосков работала круглосуточно, а в ночное время, вы не поверите, водка в них стоила в полтора раза дешевле, чем днем. Потому что это была таракановка подпольного разлива, а по ночам тоpговые инспектора спят, бояться некого.
Белый, два года прозябавший на нищем уличном рынке, сразу оценил прелести богатой жизни. Из шестидесяти тысяч, еженедельно собираемых с киосочных владельцев, ему полагалось десять. Еще пять делились между двумя подручными. Остальное сдавалось Чуме, периодически наезжавшему проведать вотчину. Кроме того, Белый бесплатно снабжался куревом и пивом. Трудно отказать в подобной мелочи, когда просит такой человек. И видеофильмы таскал домой коробками для бесплатного просмотра, и аудиокассеты с записями ему периодически "дарили". Все-таки профессия рэкетира имеет неоспоримые преимущества перед всеми прочими, где надо ещё и трудиться. Обязанности же у него были самые пустяковые. Главное, гонять пришлую шпану, гопоту всякую, чтобы не создавала проблем и не наезжала по незнанию на киоскеров. Да ладить с милицейскими патрулями и предупреждать реализаторов, продавцов то есть, в случае набега налоговой инспекции и тому подобных контрольных органов. Тем самым придавалась законность взиманию дани. Мол, не задаром берем, пользу приносим, выполняем функции.
О сожженной женщине Белый предпочитал не вспоминать. Первые несколько дней после того случая он был постоянно пьян. Не совесть мучила - страх. Боялся, что арестуют, хотя все дружки утверждали, что обойдется. Забоятся старухи закладывать. Так и оказалось. Менты злые походили кругами, да и отвязались. Свидетелей нет, значит, несчастный случай. Зато Белого пацаны зауважали.
Снова он напился до полусмерти на похоронах Фюрера и ещё одного парня. Опять проснулся страх, но теперь Белый боялся не милиции, в бессилии которой успел удостовериться. В душе угнездился ужас перед чем-то неизвестным и темным. Трепотню какой-то бабы про Черного паука он и слушать не стал, а вот факт, что один пацан умер непонятным образом почти на том самом месте, где сгорела тетка, а покойный Фюрер вообще активно участвовал в её избиении, - это каким-то образом было взаимосвязано. И Белый чувствовал, что его это тоже касается.
Жил он в старом доме возле железнодорожного вокзала, окна коммунальной квартиры выходили на "Яшку" - улицу Якова Свердлова. В этом доме "сталинской" постройки он вырос, привык к нему и не хотел, как положено бригадиру рэкетиров, жить отдельно от родителей. И вовсе не потому, что очень любил их. Плевать он на них хотел, на черных работяг, всю жизнь горбатившихся в вагонном депо. Он пожрать любил, да чтоб побольше и повкусней. А кто лучше матери накормит сына? Не самому же готовить? Правда, мать постоянно требовала денег на еду, утверждая, что их с отцом зарплаты едва хватает им самим.
Белый злился, но вынужден был давать, чтоб не сидеть на голой лапше с маргарином. Зато он поставил себе в комнату личный холодильник и держал там собственные деликатесы, не подпуская родителей. Дверь комнаты запиралась на замок. Иногда, впрочем, чтобы самоутвердиться, отваливал предкам кусок ветчины или банку сардин. Правду сказать, жаден был Белый. Деньги копил, словно собирался прожить сто лет. Дружки только посмеивались, мол, все равно менты однажды конфискуют, пойдем лучше в кабак, с телками погужуемся.
В детстве он хотел стать машинистом. На железной дороге эта профессия издавна была самой почитаемой. Да и было за что уважать - тепловозная бригада за раз перегоняет груза столько же, сколько целый автопарк дальнобойщиков. И уровень ответственности другой. Не зря на шофера учатся несколько месяцев, а на машиниста несколько лет.
Но это было в детстве. Тогда казалось, что мир состоит из одних железнодорожников. Все коммуналки большого дома были населены сцепщиками, смазчиками, составителями, диспетчерами, машинистами и помощниками. И близкие свистки, лязг вагонных сцепок и стук стальных колес составляли привычный звуковой фон, не отвлекавший ни в школе, ни дома. Почти все школьные приятели хотели стать машинистами.
Потом мир расширился, наполнился толпами нарядных людей, праздно гуляющих вдоль Городского пруда. Одни только чумазые железнодорожники работали без выходных. И Белый расхотел в машинисты. В четвертом классе он уже мечтал стать таксистом. У вокзала всегда стояла очередь на такси, но желто-зеленые "волги" с шашечками по бокам не торопились под загрузку. Машины стояли в стороне, а добротно одетые водители лениво ковырялись в зубах, дожидаясь "своих" пассажиров. И у каждого на пальце сверкала золотая печатка.
Эти массивные печатки, с вензелями и маленькими камушками, наверное, бриллиантами, сводили Белого с ума. Это был некий символ, золотой знак принадлежности к касте избранных, которым не надо в ночь и холод идти в вагонное депо, горбатиться за двести рублей в месяц. Казалось, что они просто катаются на "волгах" или вообще ничего не делают, изредка снисходя до пассажиров, которые униженно просят подвезти, заглядывают в кабину и со страхом ждут ответа: а вдруг не по пути?
Свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, и мир перевернулся. Прошли времена, когда инженер, ученый, врач и прочий интеллигент в пенсне считался барином. Советская власть превратила в барина вчерашнего лакея. Официант, швейцар, бармен, таксист (раньше назывался извозчик) и прочая обслуга вдруг возвысилась до заоблачных высот. И сверху презрительно посматривала на интеллигентскую шушеру, считающую рубли до получки. А на работяг и вовсе не смотрела, только плевала да покрикивала.
Начальники тоже жили неплохо. Хоть и обитали точно в таких же квартирах, как работяги, но по одной семье, а не по три-четыре в соседних комнатах. Так же ездили на юг, только по льготным путевкам и в более роскошные пансионаты. Покупали такую же мебель, только без десятилетней очереди и по госцене. А главное, они не выставляли свое богатство и женам-детям не позволяли. Вовремя платили партийные взносы и говорили с трибун правильные речи о благе человека, упорном труде и светлом будущем.
Низовые распорядители дефицитом - продавцы, завсклады торговых баз, ресторанные труженики и им подобные, наоборот, всячески старались выделиться, растопыривая холеные пальцы, унизанные золотыми "гайками". Носили кожаные "польты" и "шотландские" мохеровые шарфы, придававшие крашеным лицам торговых женщин нечто поистине зверское. В блеске такого благосостояния моментально выцветали лозунги над заводскими проходными, гораздо быстрей, чем под солнцем. "Труд - дело чести!" "Мы придем к победе коммунистического труда!" "Решения съезда - в жизнь!"
Белый видел, не слепой, что родители всю жизнь корячатся на работе, а толку? Так и не выбрались из коммуналки. Вся радость, что вместо одной комнаты стало три, а на кухне не четыре стола, а два. А вот соседскую квартиру каким-то путем получил шустрый дядя на себя одного, сейчас там кипит ремонт, полдесятка работяг пашут от темна до темна, а дядя появляется только для проверки качества. Ясно, что дядя не в вагонном депо квартиру выслужил, не на паровозе такие бабки закалымил.
Потом вдруг в свободной продаже появилось все, что душе угодно, деньги стали считать тысячами и миллионами, но Белый слышал от родителей одно и то же:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53