А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Шевченко Павел цеплялся за перила, а левая нога казалась такой тяжелой, словно ее налили свинцом.
В шестой палате было всего пять коек. Шевченко Павел познакомился со своими соседями, и уже через неделю ему казалось, что знает он их давно, так словно прожил с ними многие годы. Ни разу он не разговаривал только с подполковником Мелькевичем – пожилым лысым человеком с мохнатыми, опущенными на глаза седыми бровями. Мелькевич постоянно лежал молча, лицом к стенке, и никогда нельзя было знать, то ли он спит, то ли просто мрачно смотрит в стенку.
Однажды они стояли с Васькой Орловым в коридоре у окна против двери своей палаты и курили махорку – в палате курить запрещалось. Какой-то молодой, белобрысый, с курносым веснушчатым лицом раненый неумело прыгал по коридору на костылях. Поравнявшись с ними, он спросил:
– Братцы, у вас тут иленских нет?
В госпитале все разыскивали земляков. Глаза у Васьки Орлова как-то странно загорелись.
– Иленских? – переспросил он. – Вон там в углу лежит смоленский.
Раненый заглянул в палату.
– Так он же спит, – сказал он нерешительно.
– Ничего, ты его разбуди, – предложил Васька Орлов. – Он обрадуется.
Раненый нерешительно запрыгал на костылях между коек, а Васька Орлов остался за дверью и удержал Шевченко Павла, который хотел войти в палату.
– Браток, – сказал раненый, тормоша подполковника Мелькевича за плечо. – Ты, говорят, иленский?
Мелькевич медленно повернулся и сел на койке.
– А ты – иленский? – спросил он странным высоким и хриплым голосом.
– Да, конечно же, смоленский, – обрадовался раненый.
Мелькевич вдруг выхватил у него костыль, размахнулся, чтобы ударить посетителя, но зацепил костылем за спинку стула, который стоял рядом с его койкой. Перепуганный раненый быстро-быстро на одном костыле запрыгал к двери. Мелькевич швырнул ему вслед костыль, снова лег и повернулся к стенке.
Раненый подхватил второй костыль и, испуганно оглядываясь на Ваську Орлова и Шевченко Павла, помчался по коридору.
Васька Орлов держался за живот от смеха.
– Что случилось с нашим подполковником? – спрашивал Шевченко Павел.
– Ничего, – помирал со смеху Васька Орлов, – это, понимаешь, военная тайна.
Васька в этот раз так и не рассказал Шевченко Павлу, в чем дело. «За такие разговорчики знаешь что бывает?» – отвечал он. И лишь впоследствии Шевченко Павел узнал подоплеку этого случая.
Мелькевич до ранения был полковником, командовал дивизией на Волховском фронте. Целый батальон перешел у него к власовцам. Батальон этот был новый, сформированный в Иленске. Мелькевича понизили в звании и послали командиром в штрафную роту, которая сражалась против бывшего его батальона. Там он был тяжело ранен, а уже после ранения в грудь у него начался гнойный плеврит. Слово «Иленск» он не мог и слышать.
Лишь в госпитале Шевченко Павел узнал: кроме того, что Васька Орлов был ранен в грудь, у него еще осколком была перебита кость на правой руке. Рука быстро срослась, но в санбате ее неправильно сложили и поэтому движения в плече были ограничены: он мог поднять руку только до лица, выше она не поднималась.
– Придется ломать и наново укладывать в гипс, – сказал хирург.
– Ломать не дам, – решительно ответил Васька Орлов.
– Как это – не дадите? – удивился хирург. – Ведь если мы вам не срастим правильно руку – вы на всю жизнь калекой останетесь.
– Ну и пусть. А ломать не дам.
Ваську Орлова посетил комиссар госпиталя – пожилой, со вставными зубами, батальонный комиссар Кузьменко, который объяснял Ваське Орлову, что если он не даст поломать и наново срастить руку, то он поступит как членовредитель, что его за это могут отдать под суд военного трибунала, потому что этим самым он принесет вред боевой мощи Красной Армии, что после госпиталя он не сможет попасть на фронт.
– Вы ведь хотите вернуться в свою боевую часть? – спрашивал комиссар.
– В свою – не очень, – подмигнул Васька Шевченко Павлу. – А на фронт – вернусь.
– Но ведь с такой рукой мы вас не сможем послать во фронтовую часть.
– Сможете, – сказал Васька Орлов. – Меня и без руки возьмут.
– Мы не имеем права.
– А не имеете права – так не направляйте. Ломать руку все равно не дам. И никакой трибунал меня не заставит.
Так ни с чем и ушел комиссар.
Через несколько дней в госпитале был обход главного хирурга округа генерала Васильева. О Васильеве в госпитале рассказывали легенды – он был военным хирургом и генералом еще до революции. И вот наконец Шевченко Павел увидел этого прославленного хирурга. В палату вошел крохотный худенький старичок в белом халате и белой шапочке на голове, лицо его так туго обтягивала желтая кожа, что, казалось, уже сейчас было видно, каким он будет после смерти, крохотные руки с тонкими узловатыми пальцами скрывали слишком длинные рукава халата, которые генерал все время подтягивал.
А за Васильевым двигалась свита – по меньшей мере человек тридцать – врачи из санитарного управления округа, начальник госпиталя, врачи из госпиталя. Они бы просто не поместились в маленькой шестой палате, и за генералом вошли лишь четыре человека, а остальные толпились за открытой дверью в коридоре.
У генерала Васильева была привычка, поправляя обеими руками сзади халат, так, как это делают женщины с платьем для того, чтобы оно не измялось, садиться на койку к раненому, которого он осматривал.
Он присел на койку к Шевченко Павлу, осмотрел его ногу и тихонько прикоснулся холодным пальцем к изуродовавшему ногу рубцу, ощупал ребра подполковника Мелькевича, а затем подошел к койке Васьки Орлова и сел на нее так же, как садился на остальные.
– А этот молодой человек ходит? – спросил он тихим, скрипучим голоском.
– Так точно, ходит, – отчеканил начальник госпиталя.
– Что же с ним? – снова спросил генерал Васильев, обращаясь не к Ваське Орлову, а к начальнику госпиталя.
– Неправильно сложили кость в медсанбате. Ограничены движения. Однако, несмотря на наше предложение, товарищ старший лейтенант Орлов отказался от операции по устранению дефекта.
Генерал Васильев взял в свою маленькую ручку здоровенную Васькину лапищу, поводил ею вверх и вниз и, полуобернувшись в сторону свиты, сказал своим скрипучим голоском:
– Ну для чего же это? У молодого человека так хорошо срослась кость. – При этом он пальцем прощупывал место перелома. – Уже и костная мозоль образовалась. А вы предлагаете все сначала. По-моему, это совершенно ни к чему…
И вдруг сильным, неуловимым движением генерал дернул вверх свою худую ногу и двумя руками ударил Васькину руку об острую, дернувшуюся навстречу коленку.
Васька Орлов слабо ахнул и откинулся на подушки. А вокруг него уже суетились врачи, накладывали гипс, и, когда он очнулся, в палате уже не было ни генерала Васильева, ни его свиты.
– Вот так генерал, – сказал Васька. – Вот это, сволочь, хирург. Посмотреть на него – так он и мухи не прихлопнет, сил не хватит. А сумел мне одним ударом руку поломать. Вот что значит настоящий хирург.
И Васька засмеялся от удовольствия.
Чего он ей только не рассказывал, этот Васька Орлов. Вечером во время дежурства молодой врач Елена Павловна заходила в палату, и все уже знали, что она пришла к Орлову. Она присаживалась на койку, и Васька едва уловимым шепотом говорил и говорил о фронте, о боях, о человеческом благородстве, о любви, и она то тихонько смеялась, то всхлипывала.
А результат получился совсем не такой, какого ждал Васька Орлов, а прямо противоположный. Чтобы оттенить собственное благородство и собственный героизм, он все рассказывал о благородстве и героизме Шевченко Павла, и Елена Павловна глядела на Шевченко Павла удивленно и восторженно и все заговаривала с ним, а потом ночью целовалась с ним в кабинете дежурного врача, и он ничего не умел, а ее это трогало и восхищало.
Васька Орлов только крутил головой: «Ну и ну!»
– Вот и вышло, – сказал он Шевченко Павлу, посмеиваясь чуть нервно, – это я для тебя старался. Сам бы ты никогда не свалил такую березку.
Шевченко Павел смущенно отмалчивался.
Неожиданно его вызвал комиссар госпиталя и, недовольно похмыкивая и не глядя ему в глаза, стал говорить о том, что люди на фронте кровь проливают, а он тут безобразиями занимается, что если он не возьмется за ум и будет компрометировать – он сказал «комплементировать» – военных врачей и этим самым подрывать оборонную мощь нашей армии, то его выпишут из госпиталя.
На следующий день Шевченко Павла вызвала встревоженная санитарка, и в вестибюле, в уголке, где стояла большая, уже много лет назад засохшая пальма в огромной деревянной кадке, он увидел заплаканную Елену Павловну, которая сказала, что уезжает с мужем в Москву.
Кто-то прошел по вестибюлю, и Елена Павловна отвернулась, выдохнула «я не могу» и убежала в коридор. Шевченко нерешительно пошел за ней, но она исчезла. Таким и было их прощание.
– Да ты не грусти, – сказал Васька Орлов. – Я еще кому-нибудь расскажу про тебя. Хочешь – Шурочке?
Шурочкой звали самую красивую медсестру госпиталя – татарку по фамилии Гибайдулина, с черной косой, толщиной в руку, с быстрыми, словно только что вымытыми черными глазами.
– Хочу, – неожиданно для себя ответил Шевченко Павел.
– Ну и агитатор, – удивился Васька Орлов. – Не понимаю, для чего ты доложил тогда про кабана?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Павел Шевченко поежился. Бородка профессора Пушкарева щекотала ему грудь – профессор имел привычку выслушивать больных не стетоскопом, а просто ухом.
– Ну что ж, батенька, – сказал профессор. – Придется вам с недельку, а то и больше, полежать в госпитале. Просто отдохнуть. У вас совершенно истощена нервная система. И полный авитаминоз. Если не принять меры, вы расстанетесь с зубами.
– Сейчас – не до отдыха, – ответил Павел Шевченко.
– Эго все я, батенька мой, понимаю. Все для фронта, все для победы. Только пользы от вас слишком мало будет. Вы уже, наверное, и спать не можете… Ну сознайтесь – не спите ночами?
– Не сплю.
– Ну вот, видите. А человек, который не спит потому, что не может заснуть, опасен для любого дела. Особенно для такого, как ваше, – подчеркнул профессор, словно знал, чем именно занимается Павел Шевченко. – В общем, это не пожелание, а приказ. О своем решении я сообщу вашему начальству.
В последнее время Павел Шевченко стал замечать, что у него из десен выступает кровь – во рту постоянно солоно, а когда сплевывал – слюна была ярко-розовой. И по временам наступала такая слабость, что трудно было шевельнуть рукой, повернуть голову.
В госпитале его поместили в отдельную палату, которая почему-то называлась «боксом», и назначили усиленное питание – в эти голодные, трудные для Москвы дни ему приносили даже черную икру, свежие яйца, белый хлеб, портвейн.
Первые два дня он лежал, почти не двигаясь, ел очень мало, сам не знал, то ли спит, то ли бодрствует, а в голове лениво и непоследовательно ворочались мысли. Он думал о том, что нет такой цены, которая была бы слишком большой за победу, что в этой страшной и неминуемой войне между фашизмом и коммунизмом победу можно одержать только с именем Сталина, что все годы Советской власти, с первых дней Октябрьской революции, мы были в капиталистическом окружении, что это вызывало и не могло не вызвать всех жестокостей тридцать седьмого года, что Сталин уничтожил его отца, но, быть может, действительно у Сталина, а значит и у партии, не было другого выхода, что, может быть, правильно писал этот французский писатель, когда говорил, что Сталин – это Ленин сегодня, потому что и Ленин в этих обстоятельствах, возможно, поступал бы так же. Ленин так же знал, что такое революционная необходимость, он создал диктатуру пролетариата и призывал не щадить врагов Советской власти. А в наши дни всякий, кто против Сталина, – против Советской власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16