дожил старый хрыч до седин, а ума не нажил.
Я понял, что наш собеседник притомился от воспоминаний и самопальной самогонки. Ушел, так сказать, в виртуальный мир прекрасного прошлого. И нам пора возвращаться, только в мир настоящего.
Подхватив бурдюк, изображающий из себя человека, мы с Никитушкой понесли Хулио к машине. Наш друг хихикал, меся ногами горячий воздух. Кто-кто, а он вполне был доволен поездкой. Мало того, что увернулся от пыжа, но вместо оного заполучил такую хмельную компенсацию. Х-х-хорошо жить на свете, генацвале!
Кинув павшего бойца на заднее сидение, где он тут же захрапел, как богатырь земли русской, мы покатили в город.
Что мы имеем? Пациента дома печали; не он ли тиснул статейку? Не он, хотя иногда возникает впечатление, что газеты есть филиал дурдома. И второе — банки. Как пирамиды в пустыне, вновь появляются на нашем пути эти коммерческие заведения.
Ну-ну, Алекс, художник хренов, кажется, на листе ватмана появляются первые штришки. Будем рисовать картинку дальше. Интересно в каком жанре, забубенном примитивизме или воздушном импрессионизме? Что все равно. Главное, чтобы художественный совет под руководством живописца Орехова принял нашу мазню.
Вернулись мы вовремя. Лучше бы не возвращались. На бульварное кольцо, которое было окружено милицейским кордоном и зеваками. Что за чертовщина? Неужели уже ведутся боевые действия? Рано, по моим расчетам. А если расчет неверен? И наше Тело уже пластается на мраморном полу вечности. Тьфу! Застрелюсь…
Я родился таки под счастливой звездой? Спасибо маме. Прорвавшись с матушкой через заслон, мы угодили в зону, где было тихо, спокойно, прохладно, как на аллеях ЦПКиО. В чем дело? Бомба, Александр Владимирович, объяснил Бибикова со значением, будто мы все находились в церкви. А где Свечкин? Так это… на рабочем месте.
— Мудак, — сказал я. Разумеется, руководителю охраной службы. — Уволю. Без выходного пособия.
Тот заныл, пытаясь объяснить ситуацию. А что тут понимать? Какой-то козырный решил поиграть… Ну-ну! От газетных мин до натуральных бомб. Лихо-лихо. Странно, что слишком резво?
— Кто обнаружил?
— Так это… позвонили по телефону… «доброжелатель», — ответил Бибикова. — А Данилыч отмахнулси: шутка… И остался у себя… вот…
— Какие требования?
— У Михаила Данилыча?
— У доброжелателя, — сдерживал я свои чувства из последних сил.
— Миллион долляров. За разминировку.
Ах ты, минер, мать твою так! За миллион я сам сяду на бомбу. Атомную имени ХХХ съезда КПСС.
Дальнейшие мои действия ввергли милицейские чины в шок. Привыкли товарищи в мундирах работать по старинке, привыкли. Ждем, говорят, бригаду из Экспертно-криминалистического центра МВД, те должны привезти приборчик, который прозывается гидродинамический разрушитель взрывоопасных объектов. С расстояния в один метр он «стреляет», и бомба рассыпается, не успев сработать. Технический прогресс на службе народу.
И где же спецы? Скоро будут: общеобразовательную школу № 793 разминируют. Могут не торопиться, сказал я на это, если уж кто и есть гидродинамический разрушитель, так это ваш покорный слуга. Вместе с собственным подрывником О.Суриковым.
Возник скандал — я не имею права рисковать. Чужими жизнями. Ясно, как день, что это шутка, да чем черт не шутит. Смутное времечко — соревнование двух систем: социалистической и капиталистической.
— Олежек, — спросил я. — А не поучаствовать нам в олимпийском движении?
— Можно, — пожал тот плечами. — Прыжки в сторону?
— И прыжки в сторону тоже, — ответил я дальновидно.
Отбившись от желающих тоже совершить подвиг, мы отправились в сортир на первом этаже. Мужской. Там, под рукомойником, находился подарок от любителя американских дензнаков.
Освобожденное от сотрудников здание напоминало корабль, готовый взорваться и пойти на дно. От магнитной мины производства Japan у острова Сахалин. Только где-то там, в капитанской рубке…
Поведение господина Свечкина мне понравилось, хотя оно и не соответствовало предписаниям инструкции. По мне: инструкции существует лишь для того, чтобы их нарушать. Умными людьми. Это я про себя. И не столь умными, сколько интуитивными, читающими ситуацию с листа.
Во-первых, если наш доброжелатель хотел достичь громкого разрушительного эффекта, не предупреждал бы… Допустим, этот чудик человеколюб. Жахни рукомойник с унитазами в полночь, и вся недолга. Во-вторых, что за сумма несусветная — миллион долларов? Да я за такую сумму на атомной, повторю, чушке летать буду вокруг земного шарика. Всю оставшуюся жизнь. В-третьих, телефонная запись доказывала, что мы имеем дело с очередным юным экспериментатором Кулибиным. Что я не понимал, почему для игры «Зарница» выбран наш клозет. Мало ли других мест, незащищенных вообще. Странно-странно?
Ну да ладно — найду юнната, выпорю, как сидорову козу! Если не разметаюсь кровавыми атомами по кафельным плиткам.
А это значит, что мы с Суриковым уже находились в зоне поражения. Пасть смертью храбрых у писсуаров и унитазных лепестков? Эх-ма, родина моя!
Только не это. Что будет рассказывать мать моих детей им же? Я уж хотел бежать, да, проявив недюжинную силу воли, остался, полюбовавшись в зеркало на себя. Видок был, как у зомби, очухавшегося от вечной спячки. Неприятное зрелище.
Это я уже о коробке из-под обуви. Картонной, как колбаса под прелестным названием «Прима». Есть такое правило, самодельные бомбы, как и женщины, не любят, когда с ними долго общаются. Раз-два! И в койку. Это с прекрасной половиной. А вот что делать с этой сучкой под умывальником? Которая к тому же ещё и тикала.
— Тикает, — сказал я.
— Тикает, — не возражал Олежек.
А я так надеялся, что это мне показалось. От страха. Жаль, что не показалось. Иногда мне кажется, а тут как на грех… Тик-так! Тик-так!
Мы присели на корточки, и возникло такое впечатление, что начался спуск по лыжному гигантскому трамплину. Еще немного и мы, участники зимних игр, оторвемся от стола и улетим в светло-небесную зыбь… пока не шлепнемся на снег ликующего Лиллехаммера.
— Ну? — спросил я. — Ключ на старт.
— Александр Владимирович, — нервно хохотнул Суриков. — Ведь может и еп`нуть.
— Что ты говоришь? — удивился я.
— Вы бы пошли.
— Куда?
— Куда-нибудь.
— Не, — подпрыгнул я на затекших ногах, как олимпиец на все том же лыжном трамплине. И… и мы, участники олимпийского движения, уже летели над кафельным чистеньким полом… в свободном полете… В такие минуты, утверждают, вся жизнь проходить перед глазами. В одну секунду. Ни хрена, господа. Ничего, кроме кафельной, в среднеазиатских узорах, плитки. Перед глазами.
Я запамятовал объяснить причину наших полетов в неудобном пространстве, далекого по качеству воздуха от легкой лиллехаммеровской белизны и синевы. Объясняю.
Дело в том, что, когда я подпрыгнул на затекших ногах, то, будто черт меня дернул за колено… Ей-Богу!
Проще говоря, пнул я коробочку, пнул! Как футбольный хавбек мог бы пнуть рефери в мягкое, но жилистое место. За то, что не назначил пенальти в ворота соперника.
Ё-мое! Тут уж не до красивых жестов. Я про нашу холерную ситуацию. А не про хавбека и судью. Что ему? Получил пинок и побежал, хромая, дальше свистеть в свисток. В нашем положении особенно не посвистишь. Когда эта гребная коробка, хряпнувшись о стену, легла на бок. Не захочешь, помчишься впереди мысли.
Вот такие вот героические наши, блядь, будни.
Изучив орнамент кафельной плитки, я задал все тот же вопрос:
— Тикает?
— Тикает, — не возражал Суриков.
— Вот сука! — ругнулся я в сердцах. Впрочем, может и хорошо, что тикает. И мы вместе с ней… того… тикаем. — Какие будут предложения? Поднимался.
— Надо глянуть, Александр Владимирович, только вы бы…
— Убью! — зарычал я.
Сапер пожал плечами и снова присел под умывальником, как под фаянсовым кустиком. А что я? Я страховал коллегу. На случай, если кто-то пожелает неурочно облегчиться. И вообще мне, как показывает практика, противопоказанно находиться близ бомбовых устройств. Я на них либо сажусь, как на пенек, либо пинаю, как мяч, либо то и другое…
— Ха, — наконец проговорил Олежек. — Шутка.
— Шутка?
— Ага, имитация, — и показал мне коробку.
Там лежала древний, как Греция, будильник, соединенный проволочками с бруском хозяйственного мыла, стоимостью в прошлой жизни 19 коп.
— А если вместо мыловарни тротиловую шашечку или грамм двести пластита?
— С хорошим детонатором еп`нуло бы! Без слов, — ответил подрывник. Мы бы уже улетели, — и показал глазами на потолок.
Я почесал затылок — нет слов. Посмотрел в зеркальное полотно. Бог мой! За нашими спинами в глубину небытия уходила костлявая старуха с остроганной косой. Могу побожиться. Я даже услышал её недовольное ворчание, вот какие сукины дети с ложными вызовами. Развинтились вконец с этой охальной девкой-демократией.
Я оглянулся — нет, стена. Белый медицинский кафель. Не пора ли мне посетить дом печали? В качестве пациента. Черт-те что! Если так дальше будут развиваться события…
— Александр Владимирович, вы как? — посочувствовал Суриков.
— Лучше всех, — скрипнул я. — Я этого… с этим мылом поймаю и голым в Арктику пущу. Я — не я буду!
— А с этим что делать? — кивнул на коробку.
Я вырвал оттуда будильник. Тяжелый массивный, как армейская мина. С единственным желанием шарахнуть его о стену, куда удалилась костлявая смертушка. Нет, оставлю себе, решил. На память. О своем уникальном мудачестве. Что-что, а я самокритичен, и это бесспорный факт в моей биографии.
Через час состоялся великий хурал всех наших служб. В свете последних событий. На него прибыл полковник Орехов. И двинул речь о безответственных личностях, которые не понимают, что они состоят на государственной службе и должны проникнуться общими интересами дела, а не заниматься самодеятельностью.
Бедняга Бибиков аж побелел, как рождественский снежок, от волнения, решив, что это чихвостят его. И правильно, что за служба такая, пропускающая на территорию самопальные мыльные бомбы?
Безобразие, товарищи, продолжал между тем полковник, кто-то делает попытку нарушить работу всего коллектива. Необходимо усилить бдительность. Есть мнение, указал на потолок, что лазутчик действует внутри коллектива. С этой минуты я, властью мне данной, объявляю время «Тотального недоверия».
Матушка моя! Я едва удержался на стуле. Такому образному и удачному определению — определению настоящего нашего положения. Если и вправду вражеские лазутчики пытаются подорвать канализацию. А без нее, как показывает практический опыт, ни какая власть не удержится. Неужели господин Орехов сам сочинил такой выразительный крендель: тотальное недоверие. Что-то на него не очень похоже. Нет ли за ним какого-нибудь кремлевского любителя сонетов и стальных стансов?
— Какие будут вопросы?
Вопросов было много. У полковника Бибикова. Он хотел выяснить, когда ему уходить на заслуженный отдых? Впрочем, этого он не хотел делать и принялся каяться во всех смертных грехах. В том, что родился, женился, четверть века тянул милицейскую лямку и от служебного рвения хотел признаться, что это он заложил обувную коробку с мыльным бруском в общественном клозете. Да ему помешали. Его коллега в моем лице. Я прервал героя и задал вопрос по существу:
— Тотальное недоверие — это как? Не доверять собственной тени?
— Тени своей доверяйте, — сдержанно улыбнулся господин Орехов. — Но проверяйте!..
Эта солдафонская шуточка вызвала радостное ржание у Бибикова и его подчиненных. Вот что значит глотать малокультурное, макулатурное чтиво. Читать классику надо, господа. Классику, вашу вертухайскую мать. Вот мои мальчики, например, воспитанные на «Борисе Годунове» даже не хмыкнули. Молодцы.
— Какие ещё будут вопросы? Нет вопросов. Тогда все свободны, — объявил полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Я понял, что наш собеседник притомился от воспоминаний и самопальной самогонки. Ушел, так сказать, в виртуальный мир прекрасного прошлого. И нам пора возвращаться, только в мир настоящего.
Подхватив бурдюк, изображающий из себя человека, мы с Никитушкой понесли Хулио к машине. Наш друг хихикал, меся ногами горячий воздух. Кто-кто, а он вполне был доволен поездкой. Мало того, что увернулся от пыжа, но вместо оного заполучил такую хмельную компенсацию. Х-х-хорошо жить на свете, генацвале!
Кинув павшего бойца на заднее сидение, где он тут же захрапел, как богатырь земли русской, мы покатили в город.
Что мы имеем? Пациента дома печали; не он ли тиснул статейку? Не он, хотя иногда возникает впечатление, что газеты есть филиал дурдома. И второе — банки. Как пирамиды в пустыне, вновь появляются на нашем пути эти коммерческие заведения.
Ну-ну, Алекс, художник хренов, кажется, на листе ватмана появляются первые штришки. Будем рисовать картинку дальше. Интересно в каком жанре, забубенном примитивизме или воздушном импрессионизме? Что все равно. Главное, чтобы художественный совет под руководством живописца Орехова принял нашу мазню.
Вернулись мы вовремя. Лучше бы не возвращались. На бульварное кольцо, которое было окружено милицейским кордоном и зеваками. Что за чертовщина? Неужели уже ведутся боевые действия? Рано, по моим расчетам. А если расчет неверен? И наше Тело уже пластается на мраморном полу вечности. Тьфу! Застрелюсь…
Я родился таки под счастливой звездой? Спасибо маме. Прорвавшись с матушкой через заслон, мы угодили в зону, где было тихо, спокойно, прохладно, как на аллеях ЦПКиО. В чем дело? Бомба, Александр Владимирович, объяснил Бибикова со значением, будто мы все находились в церкви. А где Свечкин? Так это… на рабочем месте.
— Мудак, — сказал я. Разумеется, руководителю охраной службы. — Уволю. Без выходного пособия.
Тот заныл, пытаясь объяснить ситуацию. А что тут понимать? Какой-то козырный решил поиграть… Ну-ну! От газетных мин до натуральных бомб. Лихо-лихо. Странно, что слишком резво?
— Кто обнаружил?
— Так это… позвонили по телефону… «доброжелатель», — ответил Бибикова. — А Данилыч отмахнулси: шутка… И остался у себя… вот…
— Какие требования?
— У Михаила Данилыча?
— У доброжелателя, — сдерживал я свои чувства из последних сил.
— Миллион долляров. За разминировку.
Ах ты, минер, мать твою так! За миллион я сам сяду на бомбу. Атомную имени ХХХ съезда КПСС.
Дальнейшие мои действия ввергли милицейские чины в шок. Привыкли товарищи в мундирах работать по старинке, привыкли. Ждем, говорят, бригаду из Экспертно-криминалистического центра МВД, те должны привезти приборчик, который прозывается гидродинамический разрушитель взрывоопасных объектов. С расстояния в один метр он «стреляет», и бомба рассыпается, не успев сработать. Технический прогресс на службе народу.
И где же спецы? Скоро будут: общеобразовательную школу № 793 разминируют. Могут не торопиться, сказал я на это, если уж кто и есть гидродинамический разрушитель, так это ваш покорный слуга. Вместе с собственным подрывником О.Суриковым.
Возник скандал — я не имею права рисковать. Чужими жизнями. Ясно, как день, что это шутка, да чем черт не шутит. Смутное времечко — соревнование двух систем: социалистической и капиталистической.
— Олежек, — спросил я. — А не поучаствовать нам в олимпийском движении?
— Можно, — пожал тот плечами. — Прыжки в сторону?
— И прыжки в сторону тоже, — ответил я дальновидно.
Отбившись от желающих тоже совершить подвиг, мы отправились в сортир на первом этаже. Мужской. Там, под рукомойником, находился подарок от любителя американских дензнаков.
Освобожденное от сотрудников здание напоминало корабль, готовый взорваться и пойти на дно. От магнитной мины производства Japan у острова Сахалин. Только где-то там, в капитанской рубке…
Поведение господина Свечкина мне понравилось, хотя оно и не соответствовало предписаниям инструкции. По мне: инструкции существует лишь для того, чтобы их нарушать. Умными людьми. Это я про себя. И не столь умными, сколько интуитивными, читающими ситуацию с листа.
Во-первых, если наш доброжелатель хотел достичь громкого разрушительного эффекта, не предупреждал бы… Допустим, этот чудик человеколюб. Жахни рукомойник с унитазами в полночь, и вся недолга. Во-вторых, что за сумма несусветная — миллион долларов? Да я за такую сумму на атомной, повторю, чушке летать буду вокруг земного шарика. Всю оставшуюся жизнь. В-третьих, телефонная запись доказывала, что мы имеем дело с очередным юным экспериментатором Кулибиным. Что я не понимал, почему для игры «Зарница» выбран наш клозет. Мало ли других мест, незащищенных вообще. Странно-странно?
Ну да ладно — найду юнната, выпорю, как сидорову козу! Если не разметаюсь кровавыми атомами по кафельным плиткам.
А это значит, что мы с Суриковым уже находились в зоне поражения. Пасть смертью храбрых у писсуаров и унитазных лепестков? Эх-ма, родина моя!
Только не это. Что будет рассказывать мать моих детей им же? Я уж хотел бежать, да, проявив недюжинную силу воли, остался, полюбовавшись в зеркало на себя. Видок был, как у зомби, очухавшегося от вечной спячки. Неприятное зрелище.
Это я уже о коробке из-под обуви. Картонной, как колбаса под прелестным названием «Прима». Есть такое правило, самодельные бомбы, как и женщины, не любят, когда с ними долго общаются. Раз-два! И в койку. Это с прекрасной половиной. А вот что делать с этой сучкой под умывальником? Которая к тому же ещё и тикала.
— Тикает, — сказал я.
— Тикает, — не возражал Олежек.
А я так надеялся, что это мне показалось. От страха. Жаль, что не показалось. Иногда мне кажется, а тут как на грех… Тик-так! Тик-так!
Мы присели на корточки, и возникло такое впечатление, что начался спуск по лыжному гигантскому трамплину. Еще немного и мы, участники зимних игр, оторвемся от стола и улетим в светло-небесную зыбь… пока не шлепнемся на снег ликующего Лиллехаммера.
— Ну? — спросил я. — Ключ на старт.
— Александр Владимирович, — нервно хохотнул Суриков. — Ведь может и еп`нуть.
— Что ты говоришь? — удивился я.
— Вы бы пошли.
— Куда?
— Куда-нибудь.
— Не, — подпрыгнул я на затекших ногах, как олимпиец на все том же лыжном трамплине. И… и мы, участники олимпийского движения, уже летели над кафельным чистеньким полом… в свободном полете… В такие минуты, утверждают, вся жизнь проходить перед глазами. В одну секунду. Ни хрена, господа. Ничего, кроме кафельной, в среднеазиатских узорах, плитки. Перед глазами.
Я запамятовал объяснить причину наших полетов в неудобном пространстве, далекого по качеству воздуха от легкой лиллехаммеровской белизны и синевы. Объясняю.
Дело в том, что, когда я подпрыгнул на затекших ногах, то, будто черт меня дернул за колено… Ей-Богу!
Проще говоря, пнул я коробочку, пнул! Как футбольный хавбек мог бы пнуть рефери в мягкое, но жилистое место. За то, что не назначил пенальти в ворота соперника.
Ё-мое! Тут уж не до красивых жестов. Я про нашу холерную ситуацию. А не про хавбека и судью. Что ему? Получил пинок и побежал, хромая, дальше свистеть в свисток. В нашем положении особенно не посвистишь. Когда эта гребная коробка, хряпнувшись о стену, легла на бок. Не захочешь, помчишься впереди мысли.
Вот такие вот героические наши, блядь, будни.
Изучив орнамент кафельной плитки, я задал все тот же вопрос:
— Тикает?
— Тикает, — не возражал Суриков.
— Вот сука! — ругнулся я в сердцах. Впрочем, может и хорошо, что тикает. И мы вместе с ней… того… тикаем. — Какие будут предложения? Поднимался.
— Надо глянуть, Александр Владимирович, только вы бы…
— Убью! — зарычал я.
Сапер пожал плечами и снова присел под умывальником, как под фаянсовым кустиком. А что я? Я страховал коллегу. На случай, если кто-то пожелает неурочно облегчиться. И вообще мне, как показывает практика, противопоказанно находиться близ бомбовых устройств. Я на них либо сажусь, как на пенек, либо пинаю, как мяч, либо то и другое…
— Ха, — наконец проговорил Олежек. — Шутка.
— Шутка?
— Ага, имитация, — и показал мне коробку.
Там лежала древний, как Греция, будильник, соединенный проволочками с бруском хозяйственного мыла, стоимостью в прошлой жизни 19 коп.
— А если вместо мыловарни тротиловую шашечку или грамм двести пластита?
— С хорошим детонатором еп`нуло бы! Без слов, — ответил подрывник. Мы бы уже улетели, — и показал глазами на потолок.
Я почесал затылок — нет слов. Посмотрел в зеркальное полотно. Бог мой! За нашими спинами в глубину небытия уходила костлявая старуха с остроганной косой. Могу побожиться. Я даже услышал её недовольное ворчание, вот какие сукины дети с ложными вызовами. Развинтились вконец с этой охальной девкой-демократией.
Я оглянулся — нет, стена. Белый медицинский кафель. Не пора ли мне посетить дом печали? В качестве пациента. Черт-те что! Если так дальше будут развиваться события…
— Александр Владимирович, вы как? — посочувствовал Суриков.
— Лучше всех, — скрипнул я. — Я этого… с этим мылом поймаю и голым в Арктику пущу. Я — не я буду!
— А с этим что делать? — кивнул на коробку.
Я вырвал оттуда будильник. Тяжелый массивный, как армейская мина. С единственным желанием шарахнуть его о стену, куда удалилась костлявая смертушка. Нет, оставлю себе, решил. На память. О своем уникальном мудачестве. Что-что, а я самокритичен, и это бесспорный факт в моей биографии.
Через час состоялся великий хурал всех наших служб. В свете последних событий. На него прибыл полковник Орехов. И двинул речь о безответственных личностях, которые не понимают, что они состоят на государственной службе и должны проникнуться общими интересами дела, а не заниматься самодеятельностью.
Бедняга Бибиков аж побелел, как рождественский снежок, от волнения, решив, что это чихвостят его. И правильно, что за служба такая, пропускающая на территорию самопальные мыльные бомбы?
Безобразие, товарищи, продолжал между тем полковник, кто-то делает попытку нарушить работу всего коллектива. Необходимо усилить бдительность. Есть мнение, указал на потолок, что лазутчик действует внутри коллектива. С этой минуты я, властью мне данной, объявляю время «Тотального недоверия».
Матушка моя! Я едва удержался на стуле. Такому образному и удачному определению — определению настоящего нашего положения. Если и вправду вражеские лазутчики пытаются подорвать канализацию. А без нее, как показывает практический опыт, ни какая власть не удержится. Неужели господин Орехов сам сочинил такой выразительный крендель: тотальное недоверие. Что-то на него не очень похоже. Нет ли за ним какого-нибудь кремлевского любителя сонетов и стальных стансов?
— Какие будут вопросы?
Вопросов было много. У полковника Бибикова. Он хотел выяснить, когда ему уходить на заслуженный отдых? Впрочем, этого он не хотел делать и принялся каяться во всех смертных грехах. В том, что родился, женился, четверть века тянул милицейскую лямку и от служебного рвения хотел признаться, что это он заложил обувную коробку с мыльным бруском в общественном клозете. Да ему помешали. Его коллега в моем лице. Я прервал героя и задал вопрос по существу:
— Тотальное недоверие — это как? Не доверять собственной тени?
— Тени своей доверяйте, — сдержанно улыбнулся господин Орехов. — Но проверяйте!..
Эта солдафонская шуточка вызвала радостное ржание у Бибикова и его подчиненных. Вот что значит глотать малокультурное, макулатурное чтиво. Читать классику надо, господа. Классику, вашу вертухайскую мать. Вот мои мальчики, например, воспитанные на «Борисе Годунове» даже не хмыкнули. Молодцы.
— Какие ещё будут вопросы? Нет вопросов. Тогда все свободны, — объявил полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59