Нет, это был не похотливый взгляд, это был взгляд человека вдруг осознавшего, что жизнь его прошла — и прошла бездарно. Торговать проклятой рыбой, заработать на ней миллионы и… не иметь возможности купить шестнадцатилетнюю красотку. Хотя деликатная попытка «купить» меня была однажды предпринята.
— Машенька, не хотите ли вы поехать в Германию? — вопросил господин Фишер. — На родину моих предков.
Я вопросительно взглянула на него, как резкая чайка на мертвую рыбу в нездоровых волнах.
— Исключительно деловая поездка, Машенька, — поспешил с разъяснениями. — Мы заключаем очень важный договор с немецкими поставщиками из Франкфурта-на-Майне. И ваша красота, Машенька… Вся Германия падет к вашим ногам, Машенька, — переводил все в шутку. — Впрочем, боюсь, бюргеры не смогут по достоинству оценить нашу российскую красу. — И нервной улыбкой походил на рыбу, выброшенную на палящий берег. — А вот где бы вы, Маша, хотели сами побывать?
— В Париже, — буркнула я, вспоминая детство и в нем сапожника дядю Сеню.
— Недурственно-недурственно, — хихикал Роберт Робертович. — Будем над этим вопросом, так сказать, работать.
Понятно, что на этом наш производственно-фишерный флер закончился. Когда на мужчину смотрят, как на мертвую рыбу, то не всякий выдержит подобного испытания. Не выдержал и «немец» Фишер, который, кстати, мог прикупить по дешевке местных смуглолицых молоденьких тел сколько хочешь. Но почему-то не опускался до этого, считая, видимо, ниже своего аристократического достоинства иметь дело с теми, кто падал в камни при любом платежеспособном клиенте.
Впрочем, была недовольна и я — работой. Не понимала, что это за профессия такая: принять факс, отправить факс, подать документы на подпись руководителю, обязательно быть в модных туфельках на высоком каблуке и желательно открывать коленки, чувствуя, как постепенно атрофируются мозги.
И была счастлива, когда эта «рыбная» м`ука для меня закончилась. Роберт Робертович попрощался со мной шуткой:
— В Париж, Машенька, в следующей нашей жизни.
— Непременно-с, — шутила и я.
— А, может, и в этой? — проговорил со значением. — Жизнь — она долгая… вечная…
— Может, и в этой, — легкомысленно отмахнулась я.
Получив свои честные две сотни долларов, поехала на электричке в Сочи, где прошлась по магазинам, как дикие варвары по Германии.
Потом купила модный женский журнал «ELLE» и увидела в нем прелестницу с губами карамельно-розового оттенка и со сложным архитектурным сооружением на голове в стиле ранних 60-х годов — изящное нагромождение накладных завитков и прядей, уложенных и закрепленных над «конским хвостом», под романтическим названием «Восход солнца».
— Так можно сработать? — зашла в салон «Локон», похожий на современную орбитальную станцию — неземным освещением, креслами, столиками, где находились баллончики-баночки-скляночки с косметикой.
— Работают, дитя мое, на шахте таки, — проговорил старенький еврей с грустными глазами бездомной собаки, рассматривая меня в зеркалах. — А Михаил Соломоныч таки мастер высшей категории. Я брал призы в Ленинграде, брал призы в Свердловске, брал призы в Тель-Авиве. — Ворочал мою голову руками, как ваятель. — Я взял из жизни все, что только можно взять, а вы… Как вас таки зовут?.. Вас зовут Маша. Я таки знал, что такую красивую девушку зовут именно так. Красивое имя — Мария. Надеюсь, вы слыхали таки о Марии, матери Божьей, родившей от Святого духа Сына человеческого… Доверьтесь, Маша, мне, мастеру, и вы не узнаете самую себя!..
И, действительно, себя не узнала, когда через час глянула в зеркало. На меня смотрел не подросток с неряшливой пыльной прической для посещения забетонированных танцплощадок, на меня глядела прекрасная и гордая юная леди, над головой которой восходило пламенеющее южное молодое солнце. Казалось, старенький мастер вместе с заколками вложил в мои волосы свою потертую жизнью душу.
Я смотрела в зеркало и ощущала себя будущей победительницей. Всякие юннатские сомнения исчезли, и моя мечта обрела четкий и яркий образ. Старенький Михаил Соломоныч, того не ведая, послужил катализатором для решительного моего решения: если я могу быть такой сейчас, какой я могу быть потом, когда природа окончательно оформит меня в совершенные формы.
Мое явление на сочинских улицах произвело фурор — казалось, прохожие не верят глазам своим: они столбенели, будто видели Горгону, и долго смотрели мне вслед. Образ мифической страшилы, конечно, некорректен: она была ужасна, я же была прекрасна. Я шла независимой высокомерной походкой и воочию убеждалась, что вызывающей красотой тоже можно завоевывать сердца и брать города. Таксисты останавливались и были готовы вести такую красотку хоть куда. Я отказывалась, помня наставления мамы не садится в чужие машины. Почему? Оказывается, недавно в Сочи орудовал маньяк-таксист, который приглашал отдыхающих молоденьких девушек в свое авто, потом вывозил за город, насиловал в валунах и убивал. Плющил тела камнем, отсекал голову, руки и ноги, чтобы как можно дольше не устанавливали личность жертвы. Его все-таки поймали и расстрелял. Тогда ещё не было моратория на смертную казнь. Говорят, у него осталась жена и три прелестные доченьки.
Когда я вернулась из города Сочи, где, как известно, темные ночи, которых я не дождалась, мама потеряла дар речи, а потом устроила некрасивую истерику, пытаясь насильно окунуть меня головой в бочку с дождевой водой, стоящую в нашем дворике.
Попытка не удалась — теряя заколки, «Восход солнца» удалился в сторону моря, где пламенел закат дневной звезды. Волны растворили краску, и я воротилась домой в привычном виде гавроша, однако во мне зажило понимание, что я могу быть иной — Божественной. А есть ли цена у божества?
— Чтобы в Сочи не ногой, — заявила мама тогда.
— Почему?
— Потому, что я не хочу, чтобы тебя нашли в камнях без рук и ног. И головы!
— Мама, ты о чем? — искренне не понимала.
И наконец узнала истинную причину истерики мамы и её просьбы никогда не садится в незнакомые машины. Узнала о маньяке-таксисте, любители рубить кухонным резаком молодые красивые женские тела.
Потом все это забылось, но иногда, видя машину с шашечками у меня неприятно поднывает в груди.
— Подъезжаем, — голос Олега Павловича вырывает меня из прошлого.
Я вижу старые московские дома, они жмутся друг к другу, словно предчувствуя сырую осень и холодную зиму. Теплое ещё лето гуляет среди деревьев парка. Мамы сидят на скамейках детской площадки и обсуждают, вероятно, насущные вопросы текущего дня. Детишки качаются на качелях и возятся в желтой песочнице. У каждого свои проблемы, думаю я, есть они и у меня.
Главная: покорить Москву, а вернее — подиум столичной Высокой моды. И с этим решительно выбираюсь из машины: где тут у нас подиум?
М-да. Подозреваю, что путь мой к нему будет тернист: меня встречает неряшливый подъезд с металлической амбразурной дверью. Родной дядя учит, как нужно набирать код, и мы входим в дом. На лязгающем лифте поднимаемся на седьмой этаж. Пахнет щами, котами и пылью от телевизоров, беспрестанно работающих.
— Есть кто дома? — кричит Олег Павлович, открыв ключом квартиру. Никого, — втаскивает чемодан в прихожую. — Все крутятся, как белки в колесе, — разводит руками. — Москва.
Вид из комнаты моей двоюродной сестры малопривлекателен: крыши-крыши-крыши, и только вдали в туманном дыхании будущей осени замечаются кремлевские башенки с рубиновыми звездами.
— Чувствуй себя, как дома, — говорит Олег Павлович, — а мне бежать надо по делам, — и, уходя, оставляет «мои» ключи на столике. — Если хочешь, погуляй, а лучше подожди Евгению, — советует, — она вот-вот будет.
Я брожу по комнатам, рассматривая фотографии на стене и чужую жизнь. Квартира с высокими потолками заставлена всяческой старой рухлядью возникает впечатление, что я в музее, где открыта выставка о жизни типичной столичной семьи образца 1980 года.
На кухонной двери — плакат с «олимпийским» улыбающимся медведем, а на полках стоят его собратья в гипсовом, стеклянном и деревянном исполнении. Подозреваю, что для старшего брата моей мамы этот «мишка» сыграл в жизни определенную положительную роль.
Нахожу банку с кофе. И через минуту его уже пью, с удовольствием вдыхая горьковатый аромат заморских кофейных плантаций. Аромат будущих побед? Будут ли они, эти победы? Уверена, будут. Иначе нет никакого смысла мне здесь находиться — на этой кухоньке, в этом городе, в этой стране.
Потом решаю принять душ — ванная комната нестандартна: выложена черным кафелем, зеркало в полный рост, а вместо чугунного корытца глубокая блюдцевидная посудина цвета морской бирюзы. Джакузи, понимаю я. Ишь ты, включаю воду, красиво живут москвичи. Вода шумно бурлит, наполняя оригинальную ванную. Я раздеваюсь и осматриваю себя в зеркало.
Мое отражение — юно, крепко грудью, точено бедрами и ягодицами, длинноного, треугольный лоскуточек внизу живота рыжеват. Там находится запретная зона. Зона VIP, усмехаюсь, садясь в джакузи. Кто бы мне объяснил, почему этой зоной бредят те, кто называет себя сильным полом. Как они могут себя так называть, если рабски поклоняются… ну, понятно, чему они поклоняются. Иногда такое впечатление, что весь мир вращается вокруг этого местечка. Вся жизнь, весь смысл, все войны, все победы и поражения, — все из-за нее, колдовской затейницы.
Рукой трогаю свою запретную зону и чувствую приятную негу. Никто, кроме меня, до сих пор не прикоснулся к ней.
В свои четырнадцать я впервые начала ловить странные взгляды пляжных атлетов (и не только их), особенно, когда выбегала на берег. Мой купальник лишь прикрывал срам, как горевала моя бабушка, и не удивительно, что многие аполлоны таращились на меня, будто на обнаженную Афродиту.
Конечно, я догадывалась о причинах их такого неадекватного поведения, хотя это и будоражило кровь, но мой юный возраст не позволял придавать мужчинам слишком большого значения. Как говорится, всему свое время.
А что же теперь? Я выросла и осознаю, что раньше или позже… нет, лучше не думать об этом. Сначала должен появиться он, самый сильный, самый красивый, ну в общем, самый-самый. И я потеряю голову от любви.
Не хочу уподобляться тем, кто дивноморил на пляжах, считая, что в случайных сексуальных утехах на водорослях ничего нет плохого. Даже мысль о продажной любви мне неприятна. Вот, когда возникает настоящая любовь…
И тут я чувствую… Я, блаженствующая в теплой джакузи, в центре столицы нашей родины, чувствую…
Чувствую чужое присутствие! Открыв глаза, вижу за мутной занавесой… тень! Тень!?. И слышу шлепающие шаги по кафелю, и слышу голос:
— А вот и я, моя девочка!..
Меня трудно напугать, однако в данной ситуации впервые испытала незнакомое доселе чувство — чувство страха. Гаденькое такое чувство, будто некая враждебная сила затолкала в твой рот брикет мыла и нет сил для крика.
Дальнейшие события напоминали фантасмагорический кошмар. Чужая рука отдернула занавес в полевых цветочках, и предо мной предстал парень… во всей своей обнаженной красе.
Поскольку я сидела, а он стоял, м-да, то нетрудно представить нашу общую скульптурную композицию. Вид мужского достоинства в полуагрессивном, выразимся так, виде, вернул мне силы.
Кусок мыльного страха был выплюнут и я, не раздумывая с фуриическим воплем «и-и-иях!», наношу разящий удар тренированным кулаком по врагу. По самому уязвимому и узловому его месту. Снизу вверх — йоп ча-ги в действии!
Результат превзошел все мои ожидания: мычащий нагой наглец согнулся в три погибели и рухнул в джакузи, откуда морской сиреной уже вылетала я.
Мама моя родная! Плохо помню, как оказалась в коридоре, однако действовала грамотно: цапнула подвернувшийся под руку стул и забила его ножку в дверную ручку, похожую на скобу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48