Госпожа Мунтян заметно нахмурилась, но сдержала свои отрицательные эмоции.
— Надо подумать, — сказала я. — Посоветоваться с родными. Но пушнину не люблю, — призналась.
— В каком смысле? — изумился Вениамин Леонидович.
— В самом прямом, — поднималась из кресла для ухода. — Зачем убивать зверей?
— Машенька, — возопил Вепрь, — надеюсь, ты не член «Гринписа»?
На этом наша странная беседа закончилась. Я вернулась в спортивный зал, где ревела музыка, и кобылками скакали мои подружки. Присоединившись к ним, я, тем не менее, не забывала о предложении, исходящим от самодовольного, но суетливо-восторженного кутюрье.
Как говорится, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Голливуд, гонорары, подарки, полугодовой рай — это сыр. А какая же плата за него?
Да, я одна такая, какая есть, однако ходить за тридевять земель в рекламных целях с серебристым песцом на шее?..
Может мне несказанно повезло? Или вопрос в другом. В чем? Скорее всего, ответ лежит на поверхности, как первый осенний лист на водной глади городского прудика.
Думай, Машка, думай, затевается некая интрига с твоим непосредственным участием… Стоп!.. Я даже остановилась от удачной мысли и услышала окрик госпожи Крутиковой:
— Платова, работаем-работаем!..
Ну, конечно, какая же я недотепа, запрыгала в такт ритмичной музыки. Все просто, Маруся. Интрига имеется здесь, но без моего участия. Вот в чем дело. Просто кто-то очень не хочет, чтобы я оставалась в Москве оставалась в качестве свидетельницы гибели фотографа Мансура? Возможно, это и есть объяснение такого «выгодного» предложения.
Да, я ничего и никого не видела во время убийства фотографа, так я утверждаю. Всем. И следователю Ягодкину тоже.
А если вдруг ненароком что-то вспомню, — мало ли что случается в нашей жизни. Не лучше ли свидетельницу отправить в дальний поход за материальными благами в Голливуд. Будет изящно и благородно, не так ли? Не надо брать лишний грех на душу?
М-да, а не проще ли меня… это самое… ликвидировать… Кажется, так говорят?.. Куда дешевле будет…
— Платова, ну, в чем дело! — вопль Нинель Ивановны вновь пружинит мое тело.
Черт знает что! Надо прекратить все эти черные мысли, поскольку карьера моя только-только началась, и заканчивать её не собираюсь — в сумасшедшем доме. Возьми себя в руки — и продолжай наступательно плыть в волнах Высокой моды, как ты однажды в детстве плыла к лезвию горизонта.
Барахтайся, Машка, барахтайся, и добрый Вседержитель тебя поддержит.
После окончания спортивных занятий пришла пора обедать. В буфетной очереди сталкиваюсь с манерным Эдиком. Вот он-то мне и нужен! Кто, если не Эд, знает о подводных течениях, выплескивающих на светлую поверхность моды одних и топящих в мертвенное небытие других? Тем более, увидев меня, Эдик расцвел, как маков цвет. Приятные чувства он испытывал до тех пор, пока я щебетала птичкой всякий вздор. Потом мы взяли по стакану жидкого йогурта, булочки с изюмом и сели за отдельный столик.
— Ты прекрасно выглядишь, — сделал комплимент.
— Ты тоже, — брякнула. — То есть я хочу сказать… Слушай, — решила перейти к конкретному вопросу: — А кто такой Соловейчик?
Вопрос задала некстати, — Эд пригубил стакан с йогуртом и уже был готов насладиться кисломолочным продуктом, а тут я, как степной ястребок на тушканчика. В результате такой небрежности мой приятель подавился йогуртом, фыркнув в стакан и так, что обдал свою модную лиловатую, как слива, футболку.
— Прости, — помогала салфеткой промокать майку. — Йогурт, наверное, прокисший. — Хлебнула из стакана. — Нет, вроде ничего.
— Прекрати, — отбивался от меня. — Я сам.
— Я что-то не то сказала?
— «Не то», — промямлил и принялся оглядываться по сторонам, как это делал уже стилист Валечка Сорокин. — Маша, ты простая, как… — И не нашел нужного определения.
— Я как Маша с медведем из русской сказки, — вспомнила радостно. Помнишь, «А я все вижу: Мишка-Мишка, не садись на пенек, не ешь пирожок».
— Вот именно, — кивнул на булочку. — Лучше кушай пирожок и молчи.
— Почему?
— Потом поговорим, — процедил сквозь зубы, и по его выражению лица поняла, что лучше так и сделать, если я не хочу, чтобы моего собеседника хватил апокалипсический удар.
Пришлось пить йогурт, жевать булочку с изюмом и говорить о погоде, природе и моде. Окружающая нас публика тоже казалось беспечной, фривольной, романтической и легкомысленной.
Мысль о том, что это лишь иллюзия красивой жизни, не могла прийти в голову постороннему наблюдателю.
Но я-то чувствовала некую напряженность в атмосфере Центра: слух о том, что вчера зарезали фотографа, как курицу, безусловно, распространился со скоростью луча света. И это не могло не повлиять на людей, задающих себе и друг другу вопрос: что же происходит в мире высоких «модных» отношений? Неужели кому-то так не понравилось портфолио любимой, что кровавая расплата наступила немедленно? Или имеется куда более весомая причина столь радикальных действий по отношению к горемыке? Разумеется, мой собеседник слышал краем уха подобные сплетни, и поэтому не удивилась, когда услышала его заговорщеский шепоток:
— Тут вчера такое было?
— А что? — округлила глаза.
А, выслушав враки Эда, сообщаю не без удовольствия, что я сама была там и не надо мне отливать пули.
— Где была? — не понимает.
— Там, в мастерской у Мансура, когда его того… — и делаю характерный жест рукой у горла — своего.
Человек потерял лицо — это об Эдике. Во всяком случае, розовые щечки его покрылись белым цветом ужаса. Перекошенная улыбка искажала приятный облик столь впечатлительного юноши.
— Врешь? — прошипел с надеждой.
— Не вру, — понесло меня по колдобинам лжи. — Я была за картинкой, потом услышала голоса. Заглянула в дырочку, а там такое… Жуть!..
— Ты что? Видела, как его… того… Кто?..
— Видела, — легкомысленно ответила. — Два гоблина в масках… Вот с такими ножиками…
— Прости, гоблины — это кто? — поинтересовался слабым голосом.
— Громилы, значит. Зарезали Мансура, как петуха. Чик… Кровище…
— Меня сейчас вырвет, — сообщил Эдик, пытаясь подняться из-за столика.
— Точно, йогурт прокисший, — на это заметила я.
Глянув на меня блюдевидными глазами одичавшего кота, Эд помчался решать свои желудочные проблемы.
Вот так всегда, Маша, ляпнешь, не подумав, а расплачиваются другие. Зачем говорила о том, что будто видела преступников? Вдруг нас кто-то подслушал, тогда точно не сносить головы.
А-а-а, махнула рукой, едва не задев стаканы со стола, жить в этом «лесу» и трусить каждого шороха. Нет, это не по мне!
Обнаружив чувствительного Эдика выходящим из заведения «М», воплю:
— Ну, и что за чудо-юдо этот наш Соловейчик?
Как Эд не убежал от меня — вопрос? Наверное, понял, что спастись от простушки бесполезно, лучше уж сказать всю правду, ему только известную. И что же я узнала?
У господина Соловейчика, он же Вепрь, имелась весьма дурная репутация — репутация пройды, жоха и человека с нестандартной сексуальной ориентацией. Я изумилась: Вениамин Леонидович — голубой? Прости, отвечал на это Эдик, я со свечкой не стоял, но говорят всякое такое.
— Он же мужлан?
— Маша, какая тебе разница?
— Никакой, кроме одной: я могу быть спокойной.
— В каком смысле?
— Догадайся сам.
Эдик понял и сказал, что мне лучше встретиться с его давней знакомой по имени Белла, которая имела дела с этим модельером. Какие дела? Вроде тоже каталась по всевозможным мировым турам, пожал плечами мой собеседник и нацарапал на листочке номер телефона бывшей, правда, манекенщицы.
На этом мы попрощались — узнать толком ничего не узнала, да нервное поведение Эдика подтвердило, что меня ждут некие непростые испытания.
Главное, какие настоящие мотивы такого «роскошного» предложения? Кто мне ответит? Белла? И, решив, что вечером обязательно позвоню ей по телефону, мчусь на урок психологии. Да уж, смеюсь, такие здесь интриги, что без психологической подготовки не выжить.
Опаздываю. Господин Вольский ходит по аудитории и вовсю разглагольствует о том, что данные вчерашнего анкетирования весьма и весьма его огорчили. Почему? Судя по нашим ответам, он имеет дело с пустыми и малоинтеллектуальными особами, у которых в жизни нет определенных целей. В науке «психология» есть такое понятие IQ — это показатель интеллекта, так вот этот общий показатель в нашем топ-классе равен 0,12, то есть это ниже интеллекта мыши и свиньи, о приматах лучше умолчать: какая-нибудь африканская обезьяна на дереве умнее каждой из нас в несколько сот раз.
— Но более всех меня потрясли данные… э… э… — психолог зглянул в свои записи, — Маши Платовой. Есть такая?
Я поднимаюсь со стула, стоящего у дверей. Альберт Альбертович внимательно рассматривает меня, как естествоиспытатель новый вид человека, обнаруженного в джунглях изумрудной Амазонки.
— На вид вполне разумная девушка, однако, — развел руками, — простите меня, факты вопиют!.. Вопиют!..
— Какие вопросы, такие и ответы, — нашлась я. — Дурацкие вопросы-то…
Девчонки зашумели, поддерживая полностью меня. Психолог принялся отмахиваться от нас: эти вопросы разработаны самим Министерством просвещения, их составляли очень-очень умные люди.
— Но очень-очень сексуально озабоченные, — звала я всех на невидимые баррикады.
— О чем вы? — возмущался психолог. — У нас же демократия? — выказал последний решающий, как ему казалось, аргумент.
«Демократия»? Мы хохотали, как сумасшедшие. Милый Альберт Альбертович жил иллюзиями и передовицами политически-бульварных газетенок. Даже мы с нашим общим 0,12 IQ прекрасно знали, что на улице уже бродят другие времена, не имеющие к власти народа никакого отношения.
Наступали времена практицизма и всеобщей «Паутины», то бишь Интернета, когда более менее состоятельные граждане могли лазить по ней ночами в поисках порносайтов и удовлетворять свои низменные влечения. Без всяких сомнений, составители тестов из Министерства просвещения, насмотревшись «веселых» картинок, решили совместить ирреальный мирок своих нездоровых фантазий с реальным, как пыль дорог, нашим миром.
А в результате расплачиваемся мы, доверчивые дурочки с 0,12 IQ, вынужденные отвечать на такие идиотские «половые» вопросы.
— Ну, хорошо-хорошо, — сдался господин Вольский. — Если из вашей группы хоть один знает, кто такой Шопенгаэур, то тогда… — поднял руки психолог, словно сдаваясь на волю победителям.
Мы переглянулись, имя было знакомым — некоторым из нас. Первая «вспомнила» хохлушка-хохотушка Эльвира:
— Ну, конешно, знаю. Это же наш мариупольский зубной врач. Дядя Лева Шопенович Гауер. Точно я вам говорю. Ну, шо вы смеетеся? Мы с ним соседи…
Упав на стул, Альберт Альбертович рыдал от хохота; мы его поддерживали интеллигентным хихиканьем.
— Это, кажется, — неуверенно выступила Лаура, — философ, немецкий. Еще есть Ницше.
— Браво! — захлопал в ладоши педагог. — Всей группе ставлю высший балл по уму. И чувствую рядом с вами дураком, — и, деланно поклонившись, господин Вольский удалился вон.
Мы провожали его аплодисментами — и встретили аплодисментами арт-директора Хосе, который сообщил, что завтра занятия начинаются в десять утра с самой госпожой Мунтян. Мастер проведет репетицию дефиле, приближенную к настоящему показу, просьба не опаздывать, вах!
Репетиция дефиле — как интересно, загалдели все, обсуждая эту тему. Подошедшая Лаура потянула меня за руку с виноватым видом. Что ещё такое?
— Прости, — сказала подруга. — Можно поговорить с тобой, Маша, конфиденциально.
— Лаура, будь проще, — заметила я. — Посекретничать, что ли?
Я ожидала услышать, что угодно от девочки с высоким IQ, но такого… Правда, Лаура изъяснялась столь высоким слогом, что поначалу я не могла взять в толк, что она пытается сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48