Однажды мама спросила меня по телефону, где я собираюсь встречать праздник?
— Какой праздник? — удивился.
— Алеша, Новый год на носу.
— И что?
— Я хотела, чтобы мы встретили этот семейный праздник вместе.
— Я и ты?
— И Павел Олегович.
— А это кто? — снова удивился.
Мама закричала, что я над ней издеваюсь, что так жить нельзя — в ненависти, что Лаптев (Павел Олегович) готов идти мне навстречу и помогать в будущем.
— О каком будущем речь, мама? — сдерживался из последних сил.
— Тебе надо учиться, Алексей. Есть возможность отправить тебя учиться… Где ты хочешь учиться?..
— В Пензе, мама, в Пензе! — рявкнул я.
— В какой стране, черт бы тебя побрал?!.
— Мама, — проговорил, чувствуя, как кипит моя кровь. — Я согласен встречать Новый год. И нас будет трое: я, ты и Ю…
После этого мама делала только подчеркнуто дипломатические звонки. Наверно, ей не понравился мой тон? Я же так и не понял, что за идея появилась — отправить меня за три моря на учебу? Зачем? Чтобы я гулял по британским стриженным сотнями лет лужайкам, играл в гольф, пил шотландский виски, трахал холодных, как сельдь, фригидных, как треска, каких-нибудь Офелий и делал вид, что исключительно счастлив.
Ху… шки вам, господа! Даже не тешьте себя иллюзиями на этот счет. Я счастлив только в своем родном навозе. В нем родился — в нем…
Трель телефона и разболтанный голос Султанчика рвет меня из теплого и уютного мирка, растлевающего душу, как прошлым, так и будущими перспективами. Мое спасение в настоящем. В движении. В натиске. В свободном духе.
Прыгаю в запорошенную снегом «Ниву», ныне приписанную мне от ТОО, вжимаю акселератор — и отечественный джипик начинает месить грязь и снег в гонке с бессмысленным и жестоким веком.
Понимал, моя горячка не имеет никакого значения, и тем не менее торопился, как на пожар. На пожар я и спешил. Вездесущий и всезнающий Султанчик сообщил: в слободке полыхает притон на Энтузиастах, 66.
И я в очередной раз мог убедиться — время мстит нам за малодушие и предательство тех, кого мы любили. И месть эта уродлива и страшна.
… Огонь пожирал старый высохший картонный домишко. На какой-то миг червленая по цвету, корчащаяся конструкция будто зависла в холодном зимнем воздухе, чтобы потом с мучительным стоном рухнуть, погребая тех, кто уже не жил в этом истрепанном, как лоскутное одеяльце, миру.
Зеваки спорили, сколько заживо сгорело душ — четыре… пять… шесть?.. Они были неправы, наивные миряне, в очистительном пламени сопрели телесные оболочки, а свободные уже души давно перенеслись в иные астралы…
Потом сквозь дым и огонь я увидел: плавится страшная панцирная сетка кровати, а на ней сидит девочка Победа в своем кипенном парчовом платье для выпускного школьного вечера.
Юная и прекрасная Виктория призывно улыбалась мне, отмахивала, словно приглашая на посиделки. В её руке был зажат шприц, наполненный жидким счастьем.
Резкий сигнал неповоротливого авто службы 01 прервал видение. Огонь утихал — выжженное пространство отвратно чадило. Боевой расчет пожарных с невероятной активностью принялся заливать пожарище. Вода била хрустальными чистыми струями, и огонь быстро сникал. Детишки лепили снежки и кидали их в клубы дыма, словно дразня побежденное чудовище.
Девочка Виктория сделала то, что хотела. Она победила и ушла. А я остался, превращаясь вновь в законопослушного бюргера, в замороженного, как хек, обывателя, в пожирателя пельменей.
И эта мысль, продирающая до сшитых кишок, заставила меня притормозить «Ниву» у обыкновенной, малозаметной, островерхой дачи. Я знал, здесь обитал некто Шмарко, вор в законе. Сквозь непрочный забор просматривался дворик, по которому недавно шкрябала лопата хозяина. В доме топили — вился осветленный дымок, похожий на абрис младенца в материнской утробе. На колодезном срубе тускнело перевернутое ведерко.
А не ввалиться ли в гости? Незваный гость, конечно, хуже смерти. Может, буду желанным гостем? С ТТ в руке. Или бутылкой водки? И пока мучился этими вопросами на тропинке вдоль забора проступил бодренький старичок. На ногах валенки в старорежимных калошах, сам прикрыт потрепанным овечьим кожушком, из-под полы выглядывала домотканая рубаха. Заметив машину, нацелился ко мне с детской и наивной улыбочкой. В руке — мятая цигарка. Я тоже усмехнулся — милый старикашка, знакомый мне… Где-то я его видел?..
— Солдатик, огоньку бы, а? — подступился; глаза были как неживые, словно из бутылочных осколков.
— На Энтузиастах, 66 много огня, — пошутил. — Сейчас, батя, курнешь, и потянулся к бардачку.
Это было последнее мое сознательное движение — в беззащитное лицо пыхнула ослепительная вспышка с резким неистребимым запахом… и…
… ни времени, ни пространства, ничего — бесконечная космогоническая пустота, ни малейшего проблеска, ни малейшей надежды, ничего, кроме тошнотворного трупного запаха…
Если это моя смерть, то ощущения весьма неприятные, будто угодил во вселенскую выгребную яму. Что же это такое? И где я?
Невероятным усилием воли заставил сжать пальцы и почувствовал заснеженную планету; ещё одно движение — ничто обретает контуры, мне известные: низкое ночное небо с полощущимися, как занавесочки, облаками.
Вот тебе, Леха, и занавесочки с рюшечками, говорю себе и вспоминаю подозрительного дедка с мертвыми глазами.
Кажется, он больно осерчал на мою шутку про огонек на Энтузиастах, 66, и самым свирепым образом прыснул в зазевавшуюся физию молодца едкую «черемуху», применяемую при разгонах разбушевавшихся демонстраций на 1-ое Мая. А, возможно, дедуля малость обмишурился, приняв меня за кобеля, попортившего его любимую внучку?
Что и говорить, противоестественные дедули обитают в среднерусской лесополосе?
Рассуждая на столь жизненную для себя тему о конфликте поколений, я наконец заставил отравленный организм сесть. Что уже было судьбоносным событием.
Родная ночь окружала меня, как печенеги славянское поселение.
Мама родная, где я? Что со мной? Шутки шутками, однако такого неожиданного зигзага в молодой судьбе не планировалось. Какая же шалая сила кинула на этот край земли? Ну, дедок, стервец в кожушке, выживу, найду, убью.
На этой положительной мысли испытал немыслимый холод; было впечатление, что я таки околел и уже нахожусь на ледяном перевале между жизнью и смертью.
Стеная и проклиная, заставил восстать тело на ноги. Стоял, точно первобытный человек во мраке веков; затем в качающейся мгле углядел знакомый горбатенький силуэт своего джипика.
Не поверил собственным глазам, а ноги уже вытанцовывали в сторону спасения. Мысли, что там ловушка, напичканная тротилом, не было. Лучше погибнуть в теплом пламени, чем застыть куриной тушкой в глухом углу родины.
Ключ зажигания исчез и пришлось заняться соединением проводки, что было делом немыслимо трудным — пальцы не слушались и я, матерясь во все горло, вдруг понял: а ведь кто-то издевается надо мной. Ей-ей, издевается! Самым наглым и бесстыдным образом. Могли угробить — кинули в поле. Оставили авто, но без ключей. Странные неувязочки. Этакий урок впрок.
Ну-ну, друзья мои, сказал я, урок выучен, теперь осталось узнать учителя, чтобы успешно сдать экзамен. Ему лично.
Включил печку — её дыхание было самым желаемым. Я удерживал нагревающий шарик в ладонях и ощущал себя самым счастливым человеком.
Мне повезло — мертвое поле попалось не бескрайним, машина выкатила на проселочную дорогу, которая вывела на скоростную трассу. Скоро обнаружились мутные огоньки любимого и тихого городка, где веками ничего и никогда не происходит. А если что и случается, то вздор, чушь, мелочь, частность, пыль, плевок… Тьфу!
По прибытию домой кинул тело, как тряпку, в ванну с кипятком и лежал в ней в безмятежном покойном забытье: картинки жизни мелькали с калейдоскопической скоростью — вот я, маленький, блуждаю по парковой клумбе среди роз, похожих на экзотические деревья, а вот я постарше: стою на утреннем крыльце и пускаю из себя телесную биссектрису, а вот иду в школу, первый раз — в первый класс, и в руках у меня душные розы, пропахшие тошнотворным запахом газа, а вот я в классе пятом подглядываю за девочками, переодевающимися на урок физкультуры, мне и интересно, и стыдно, а вот я уже пытаюсь поцеловать девочку Победу, её губы пахнут испугом и мылом, а вот я с Санькой Серовым сижу по весне на лавочке у кинотеатра «Авангард» и мы потягиваем винцо, мыльное по вкусу, а вот бегу по стылому, страшному, чужому Городу, чувствуя как меня затягивает смертельная воронка холодного небытия…
Очнулся от стыни — охладела вода; включил кран, и снова мягкая и теплая дремота… нет, неожиданный звук мобильного телефончика. Машинально цапнул аппарат, позабыв, что уже четвертый час ночи.
— Ну как, Чеченец, оздоровительная прогулка? — услышал веселый напористый незнакомый голос. — Отмокаешь?
— Дедок труп, и ты тоже, дядя.
— Дедок тю-тю, уже далече, — хохотнул незнакомец. — А я близко, Чеченец.
— Что надо, затейник?
— Ничего. Забудьте «слободских», как сон. Первое и последнее предупреждение.
— Я плохо забываю сны.
— А вот этот запамятуй. Добрый наш совет.
— Почему?
— Бизнес, Чеченец, у каждого свой. Делайте свою коммерцию. Москва большая, всем хватит.
— А нам нужны свои, «слободские».
— Нет, дорогой, мы вам машинку скрутим. Нет проблем.
— Мы — это кто?
— Мы — это мы.
— «Слободские» наши.
— Тьфу! — не выдержал мой невидимый собеседник. — Не нагулялся, Алеха Иванов. Смотри, прогулки ведут в ад…
— Пошел ты, сука затейная, сам туда!.. — и утопил мобильный телефончик в мыльной воде.
Зря. Надо было ещё поговорить по душам. Может, и узнал что-нибудь новое для себя. Например, час своей героической гибели.
«Дело простое: убит человек, родина не виновата. Бой оборвется. Мерцающий снег запеленает солдата».
Пробуждение поздним утром было ужасным — за окном билась снежная пелена, а тело, не выдержавшее столь радикального эксперимента на ночном поле, разламывалось от всепроникающей ползучей заразы. Помимо ломки, неестественная слабость. Таким слабым и беззащитным был лишь однажды, под руинами разбитого Города, когда в меня падал мерцающий смертью снег…
Быть безвольным и немощным, а ведь надо готовить наступление по всему фронту? Не дадим врагу ни дня передышки, будем бить гадину на её же территории.
Побрел на кухню, вырвал из холодильника бутылку водки, налил в стакан двести, насыпал туда красного перца, перемешал адову смесь, вернулся на кровать и, разве что не перекрестился, заглотил традиционное народное средство.
Мама моя родная! Наверно, так рождаются звезды и новые люди? Возникло впечатление, что душа моя от сильного ослепительного ожога вырвалась из телесного кокона и с проклятиями метнулась к окну, скользнула в щель и…
… ни времени, ни пространства, ничего, кроме космогонической пустоты, но затем душа моя попала в живительный искрящийся метеоритный поток и принялась в нем плескаться, как непослушное чадо на летнем речном бережку, повизгивая от восторга и удовольствия.
Продолжался праздник души до тех пор, пока не возник на берегу старик в домотканой свободной рубахе, напевающий песенку. Он напевал о парне раскудрявом и требовательно стучал стальной колотушкой.
Моя обновленная летучая душа весом в несколько граммов сжалась в метеоритный камешек и устремилась на планету Земля, в государство Россию, область Московскую, город Ветрово…
Тра-ба-бах! — и открываю глаза: знакомый потолок, плавающая под ним тарелка НЛО-люстры, окно с небесной пронзительной синькой.
Тра-ба-бах! Боже мой, что происходит? Невообразимая канонада в коридоре, будто уже началось наступление на всех фронтах. Тра-ба-бах! Неужели опять неуемный ОМОН с диким РУОП?
К своему удивлению и радости, без труда поднялся и поспешил к двери, содрогающейся от мощных ударов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72