Вскоре показалась и Ленка. Она только что пообедала, а потому была в самом замечательном настроении и подходила, беспечно насвистывая.
- Ты мясо ела? - спросила Маша, уставившись на неё сердито.
- Ела! - ответила та удивлённо. - А, что, нельзя?
- Нет, можно! - напустилась на неё разозленная Маша. - А тебе кто разрешил? А мы о чём договаривались? А на дорогу что брать, а?..
Ленка опешила.
- Так это же я дома за обедом. Онуфриха раздобрилась, кусок из щей вынула - здоровый кусок!
- А отсюда кто взял?
- Не знаю.
- И я не знаю...
- Честное комсомольское! Вот чтоб мне провалиться сию же секунду, если брала.
Но потому ли, что Ленка не провалилась "сию же секунду", или потому, что она отрицала обвинение с необыкновенной горячностью, но только Маша решила, что на этот раз та и в правду не врёт.
Глазами скользнув на солому, Маша позвала Шмеля, протягивая руку к хворостине:
- Шмель, а ну иди сюда, дрянь ты этакий! Иди сюда, собачий сын!
Но Шмель не любил, когда с ним так разговаривали. И, бросив теребить жгут, опустив хвост, он сразу же направился в сторону.
- Он сожрал, - с негодованием подтвердила Ленка. - Чтоб ему лопнуть. И кусок-то какой был жирный!
Перепрятали всё повыше, заложили доской и привалили кирпич.
Потом лежали долго, рисуя заманчивые картины будущей жизни.
- А вот если бы до границы добраться! В Турцию. Там хорошо - никакой войны нет, спокойно.
- Только мы языка ихнего не знаем, - с сожалением заметила Ленка.
- Выучим, нечего. Времени у нас будет - сколько угодно.
- А эти турки - они нас в рабство не продадут?.. - начала опять Ленка и добавила серьезно: - Мне, подруга, в рабство совсем не хочется.
- Мне тоже, - созналась Маша.
Она хотела сказать что-то ещё, но остановилась, потому что Шмель, улёгшийся под боком Маши, поднял голову, насторожил почему-то уши и заворчал предостерегающе и сердито.
- Ты что? Что ты, Шмелик? - с тревогой спросила его Маша и погладила по голове.
Шмель замолчал и снова положил голову между лап.
- Крысу чует, - шёпотом проговорила Ленка и, притворно зевнув, добавила: - Домой, Маша, надо идти.
- Пойдём, - согласилась Маша.
Они встали.
Шмель поднялся тоже, но не пошёл сразу, а остановился возле соломы и заворчал тревожно снова, как будто дразнил его кто из темноты.
- Крыс чует! - повторила теперь Маша.
- Крыс? - каким-то упавшим голосом ответила Ленка. - А только почему же это он раньше их не чуял? - И добавила негромко: - Холодно что-то. Давай пойдём быстро, Маша! А немец тот, что убежал, где-то возле деревни недалеко.
- Откуда ты знаешь?
- Так, думаю! Посылала меня Онуфриха к Горпине, чтобы взять
взаймы полчашки соли. А у неё в тот день рубаха с плетня пропала. Я пришла, слышу из сенец ругается кто-то: "И бросил, говорит, какой-то рубаху под жерди. Пёс его знает, или собак резал! Мы ж с Егорихой смотрим: она порвана, и кабы немного, а то вся как есть". А дед Захарий слушал-слушал, и говорит: "О, Горпина..."
Тут Ленка многозначительно остановилась, посматривая на Машу, и, только когда та нетерпеливо занукала, начала снова:
- А дед Захарий и говорит: "О, Горпина, ты спрячь лучше язык подальше". Тут я вошла в хату. Гляжу, а на лавке рубашка лежит, порванная и вся в крови. И как увидела меня, села на неё Горпина сию же секунду и велит: "Подай ей, старый, с полчашки", а сама не поднимается. А мне что, я и так видела. Так вот, думаю, это немца пулей ранило.
Помолчали, обдумывая неожиданно подслушанную новость. У одной глаза прищурились, уставившись неподвижно и серьёзно. У другой забегали и заблестели юрко.
Маша сказала:
- Вот что, Ленка, молчи лучше и ты. Много и так поубивали немцев у нас возле станицы, и всё поодиночке.
Назавтра утром был назначен побег. Весь день провела Маша сама не своя. Разбила нечаянно чашку, наступила на хвост Шмелю и чуть не вышибла кринку кислого молока из рук входящей бабушки, за что и получила здоровую оплеуху от Головня.
А время шло. Час за часом прошёл полдень, обед, наступил вечер.
Спрятались с Ленкой в саду, за разросшимися кустами малины, и стали выжидать.
Спрятались там они рановато, и долго ещё через двор проходили то один, то другой. Наконец пришёл Головень, позвала Топа мать. И прокричала с крыльца:
- Маша! Ма-ашенька! Где ты там делась?
"Ужинать!" - решила она, но откликнуться, конечно, и не подумала. Мать постояла-постояла и ушла.
Подождали. Крадучись вышли. Возле стенки чулана остановились. Окошко было довольно высоко. Девушки нашли большой длинный пень, Ленка взабралась на него, а Маша поддерживала её снизу двумя руками. Ленка осторожно просунулась в окошко.
- Темно очень, - шёпотом пожаловалась Ленка. С трудом зацепив котелок, она потащила его к себе. - Есть!
- Ленка, - спросила её Маша, когда та уже стояла на земле, - а колбасу где ты взяла?
- Там висела рядышком. Бежим скорей!
Проворно юркнули в сторону, но за плетнём вспомнили, что забыли палку с крюком у стенки. Маша - назад. Схватила и вдруг увидела, что в дыру плетня просунул голову и любопытно смотрит на неё Топ.
Маша, с палкой и с колбасой, так растерялась, что опомнилась только тогда, когда Топ спросил её:
- Ты зачем койбасу стащила?
- Это не стащила, Топ. Это надо, - поспешно ответила Маша. - Воробушков кормить. Ты любишь, Топ, воробушков? Чирик-чирик!.. Ты не говори только. Не скажешь? Я тебе гвоздь завтра дам хороший!
- Воробушков? - серьёзно спросил Топ.
- Да-да! Правда!.. У них нет... Бедные!
- И гвоздь дашь?
- И гвоздь дам... Ты не скажешь, Топ? А то не дам гвоздя и со Шмелькой играть не дам.
И, получив обещание молчать (но про себя усомнившись в этом сильно), Маша помчалась к нетерпеливо ожидавшей Ленке.
Сумерки наступали торопливо, и, когда девушки быстрым шагом дошли до сараев, чтобы спрятать котелок и злополучную колбасу, было уже темно.
- Прячь скорей!
- Давай! - и Ленка полезла внутрь. - Маша, тут темно,
тревожно ответила она. - Я не найду ничего.
- А, дурная, врёшь ты, что не найдёшь! Испугалась уже!
Полезла сама. В потёмках нащупала руку Ленки и почувствовала, что рука дрожит.
- Ты чего? - спросила Маша, ощущая, что страх начинает передаваться и ей.
- Там... - и Ленка крепче ухватилась за Машу.
А Маша ясно услышала доносящийся из тёмной глубины сарая тяжёлый, сдавленный стон.
В следующую же секунду, с криком скатившись вниз, не различая ни дороги, ни ям, ни тропинок, обе девушки в ужасе неслись прочь.
В эту ночь долго не могла заснуть Маша. Оправившись от испуга и чувствуя себя в безопасности за крепкой задвижкой двери, она сосредоточенно раздумывала над странными событиями последних дней. Понемногу в голове у неё начали складываться кое-какие предположения... "Кто съел мясо?.. Почему ворчал Шмель?.. Чей это был стон?.. А что, если?.."
Она долго ворочалась и никак не могла отделаться от одной навязчиво повторявшейся мысли.
Утром она была уже у сараев. Отвалила солому и забралась в дыру. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь многочисленные щели, прорезали полутьму пустого сарая. Передние подпорки там, где должны были быть ворота, обвалились, и крыша осела, наглухо завалив вход. "Где-то тут", - подумала Маша и поползла. Завернула за груду рассыпавшихся необожжённых кирпичей и остановилась, испугавшись. В углу, на соломе, вниз лицом лежал человек. Заслышав шорох, он
чуть поднял голову и протянул руку к валявшемуся нагану. Но из-за того ли, что изменили ему силы, или ещё из-за чего-то, только, всмотревшись воспалёнными, мутными глазами, разжал он пальцы от рукоятки револьвера и, приподнявшись, проговорил по-русски хрипло, с трудом ворочая языком:
- Пить!
Маша сделала шаг вперёд. Блеснул немецкий значок и Маша
едва не крикнула от удивления, узнав в раненом когда-то вырвавшего её у Головня незнакомца.
Пропали все страхи, все сомнения, осталось только чувство острой жалости к человеку, когда-то так горячо заступившемуся за неё.
Схватив котелок, Маша помчалась за водой на речку. Возвращаясь бегом, она едва не столкнулась с Марьиным Федькой, помогавшим матери тащить мокрое бельё. Маша поспешно шмыгнула в кусты и видела оттуда, как Федька замедлил шаг, любопытствуя, поворачивал голову в её сторону. И если бы мать, заметившая, как сразу потяжелела корзина, не крикнула сердито: "Да неси ж, дьяволёнок, чего ты завихлялся?", то Федька, конечно, не утерпел бы
проверить, кто это спрятался так поспешно в кустах.
Вернувшись, Маша увидела, что незнакомец лежит, закрыв глаза, и шевелит слегка губами, точно разговаривая с кем во сне. Маша тронула его за плечо, и, когда тот, открыв глаза, увидел стоящую перед ним совсем молодую девушку, что-то вроде слабой улыбки обозначилось на его пересохших губах. Напившись, уже ясней и внятней незнакомец спросил:
- Немцы далеко?
- Не очень далеко. Но здесь они не показываются.
- А в соседней станице?
- Партизаны, кажись...
Поник головой раненый и спросил у Маши:
- А ты... ты никому не скажешь?
И было в этой фразе столько тревоги, что вспыхнула Маша и принялась уверять, что не скажет.
- Ленке разве что!
- Это с которой вы в Турцию бежать собирались?
- Да, - смутившись, ответила Маша. - Вот и она, кажется.
Засвистел соловей раскатистыми трелями. Это Ленка разыскивала и удивилялась, куда пропала её подруга.
Высунувшись из дыры, но не желая кричать, Маша запустила в неё легонько камешком.
- Ты чего? - спросила Ленка.
- Тише! Лезь сюда... Надо.
- Так ты позвала бы, а то на-ко... камнем! Ты б ещё кирпичом запустила.
Спустились обе в дыру. Увидев перед собой незнакомца и тёмный револьвер на соломе, Ленка остановилась, оробев.
Незнакомец открыл глаза и спросил просто:
- Ну что, девчонки?
- Это вот Ленка! - и Маша тихонько подтолкнула её вперёд.
Незнакомец ничего не ответил и только чуть наклонил голову.
Из своих запасов Маша притащила ломоть хлеба и вчерашнюю колбасу.
Раненый был голоден, но сначала ел мало и больше всего тянул воду.
Ленка и Маша сидели почти всё время молча.
Советская пуля прошила офицеру ногу; кроме того, три дня у него не было ни глотка воды во рту, и измучился он сильно.
Закусив, он почувствовал себя лучше, глаза его заблестели.
- Девушки! - сказал он уже совсем ясно. И по голосу только теперь Маша ещё раз узнала в нём незнакомца, крикнувшего Головню: "Не сметь!" - Вы славные девушки... Я часто слушал, как вы разговаривали... Но если вы проболтаетесь, то меня убьют...
- Не должны бы! - неуверенно вставила Ленка.
- Как, дура, не должны бы? - разозлилась Маша. - Ты говори: нет, и всё... Да вы её не слушайте, - чуть ли не со слезами обратилась она к незнакомцу. - Честное комсомольское... ну, то есть это... честное слово, не скажем! Вот провалиться мне, обещаю...
Но Ленка сообразила и сама, что сболтнула она что-то несуразное, и ответила извиняющимся тоном:
- Да я, Маш, и сама... что не должны значит... ни в коем случае.
И Маша увидела, как незнакомец улыбнулся ещё раз.
...За обедом Топ сидел-сидел да и выпалил:
- Давай, Маша, гвоздь, а то я мамке окажу, что ты койбасу воробушкам таскала.
Маша чуть не подавилась куском картошки и громко зашумела табуреткой. К счастью, Головня не было, мать доставала похлёбку из печки, а бабушка была туговата на ухо. И Маша проговорила шёпотом, подталкивая Топа ногой:
- Дай пообедаю, у меня уже есть.
"Чтоб тебе неладно было, - думала она, вставая из-за стола. - Потянуло же за язык".
После некоторых поисков выдернула она в сарае из стены здоровенный железный гвоздь и отнесла Топу.
- Большой больно, Маша! - ответил Топ, удивлённо поглядывая на толстый и неуклюжий гвоздь.
- Как, большой? Так это и хорошо, Топ. А что маленький: заколотишь сразу - и всё. А тут долго сидеть можно: тук, тук!.. Хороший гвоздь!
Вечером Ленка нашла у Онуфрихи кусок чистого холста для повязки. А Маша, захватив из своих запасов кусок сала побольше, решилась раздобыть йоду.
...Отец Василий, в одном подряснике и без сапог, лежал на кушетке и с огорчением думал о пришедших в упадок делах из-за церкви, сгоревшей во время бомбардировки ещё в прошлом году.
1 2 3 4 5 6