— Алан, лей «шило» прямо в рану...
Алан исполняет просьбу. Спирт смывает сгустки крови, и они, пузырясь, стекают на полынь.
— Где она тут, чмо долбаное! — бормочет Сарматов. — Найду тебя, сучара!.. Сейчас!.. Сейчас!.. Ага-а-а, вот ты где! Терпи, терпи, казаче, президентом станешь! — Лицо Сарматова заливает пот, буграми вздуваются вены на шее.
— Алан, лей спирт в дырку! — кричит Сарматов. — Так, так, вылезай, дурища! Еще!.. Еще! — уговаривает он и наконец восклицает: — Вот и она, долгожданная!..
Увесистый кусок свинца выскальзывает из окровавленных рук Сарматова и с глухим стуком падает на землю. Подняв его и взвесив на ладони, Морозов качает головой:
— Повезло, что из «бура». Из «калаша» ушла бы вбок. Ищи-свищи ее потом!
— Порох давай! — говорит Сарматов Бурлаку.
Порох полыхнул ослепительной вспышкой; оставшиеся после нее обугленные крупинки Сарматов высыпает в рану, прижимает их широкими листьями подорожника. Сверху, на марлевый тампон, ложится жгут полыни.
— Мужики, наложите тут повязку сами. А я пойду очухаюсь! — говорит Сарматов и, шатаясь, выходит из пещеры.
В раскаленном небе с неприятными, резкими криками описывают круги грифы. Ущелье плывет в знойном мареве, лишь заснеженные пики хребта по-прежнему сияют гордой неприступной красотой.
Сарматов садится на корточки возле самого обрыва и смотрит на горные вершины, пытаясь найти успокоение в их вечной, неизменной красоте. Из пещеры появляется Алан. Он подходит к Сарматову и протягивает ему кружку, от которой поднимается пар.
— Кофе, командир!.. — поясняет Алан.
— Кофе? — переспрашивает тот. — Какой кофе?..
— Растворимый... С сахаром... — растерянно смотрит на командира Алан.
— Пошел ты! — вдруг кричит Сарматов и бросается к краю пропасти. Рвотные судороги сотрясают его тело.
Когда приступ проходит, он возвращается и кладет руку на плечо Алана:
— Извини, брат... Душа с привязи сорвалась...
— Понимаю, Сармат! С кем не бывает! — улыбается тот.
— Ничего ты не понимаешь!.. Я ему пулю тащу, а сам еле себя сдерживаю... Ткнуть бы, думаю, тебя этим ножом под ребро... За всех наших ребят, тобой угробленных...
— О чем это ты?..
— Никарагуа... Кофейные плантации помнишь?
— Ну-у!.. — Алан по-прежнему ничего не понимает.
— Помнишь, мы все не могли понять, кто нас просвечивает...
— Ну-у?.. Помню...
— Так вот, очухается наш бравый полковник, ты у него спроси!.. Думаю, он много интересного тебе поведать может! Только тихонько спрашивай, чтоб мужики ненароком не услыхали, а то они его на мелкие кусочки разорвут!..
Владивосток
12 июня 1985 г.
Самолет Ту-154 с закрашенными белой краской иллюминаторами делает круг над бухтой и идет на посадку. Когда он замирает на бетонке, в салон, заполненный бойцами Отдельной мотострелковой дивизии особого назначения, входит высокий, костистый генерал-майор в сопровождении золотопогонной свиты. Он еще с трапа рявкает во все горло:
— Всем оставаться на местах! Переодеться в гражданское, получить оружие!
— Куда нас, товарищ генерал? — интересуется молоденький лейтенант.
— Вас — никуда! — прищурившись, отрезает тот и кивает свите.
Двое офицеров тут же обступают лейтенанта с двух сторон и подталкивают к трапу.
— За что, товарищ генерал? — побледнев, кричит он.
— За то, что глупые вопросы задаешь! — следует ответ.
Быстро переодевшись в гражданские костюмы и получив новенькие, в заводской смазке, АК-74, бойцы занимают места в креслах.
— Первый раз командира в гражданском вижу! — наклоняясь к Алану, шепотом говорит Бурлак.
— Слушай, вах!.. Почему мы его не женим? — восклицает тот, окидывая Сарматова оценивающим взглядом.
— Я ему предлагал, — говорит Силин. — А он — ткачиху не хочу. Казачку, говорит, подавай, чтобы, мол, ихнему роду не было переводу.
— А осетинка ему не подойдет, а? — спрашивает Алан.
— Чтобы по твоему Дигори сироты бегали? — вопросом на вопрос отвечает Сарматов.
— Воспитаем! — не сдается Алан. — У меня мама в яслях работает. А как подрастет, мы его арак пить научим!..
Двигатели самолета ревут, набирая обороты. Этот рев заглушает слова Сарматова. Самолет отрывается от бетонки и уходит в сторону ночного океана.
Никарагуа. Матагальпа
20 июня 1985 г.
Дюжие парни держат строй перед сверкающими на солнце оцинкованными ангарами. Среди них нет ни одного, кого бы можно было принять за местного жителя. Сразу видно, что это чужеземцы, которых занесло сюда не случайно. Вдоль строя расхаживает костистый генерал, цепкими глазами впиваясь в лица бойцов.
— Слушать сюда! — зычно кричит он. — Кофе для местных — все равно что картошка для Рязани. Для интернациональной помощи в его уборке сюда прислали студентов из Польши, Болгарии, Румынии и других соцстран. Есть здесь и наши студенты... и студентки. Я не знаю, чем думали там — в Москве, когда их сюда посылали. Но это не наше дело. Наше дело: как зеницу ока охранять их. Смекаете, о чем я?..
— Так точно! — в шестьсот луженых глоток выдыхает строй.
— На вверенных вам объектах на любой шорох в кустах, на любое движение открывать огонь на поражение без предупреждения. Всех посторонних лиц, появляющихся на вверенных вам объектах, немедленно задерживать для опознания. Смекаете, о чем я, архаровцы?..
— Так точно! — опять выдыхает строй.
— Слушать сюда! — рявкает генерал. — Любые контакты со студентами категорически запрещены! Упаси вас господи клинья к студенткам подбивать!.. За это — в Союз, под трибунал! Смекаете, о чем я?..
— Так точно! — уже без прежнего энтузиазма отвечают бойцы.
— Я вам покажу — «так точно», жеребцы стоялые! — машет костистым кулачищем генерал. — Разойдись!.. Капитан Сарматов, для беседы!..
— Капитан Сарматов для беседы... — рапортует подбежавший Сарматов.
— Не ори. Сармат! — морщится генерал, хватая его под локоть. — Ребятам-демократам районы уборки определили подальше от зон боевых действий, зато нашим — вдоль границы с... с соседним государством. А самый хреновый участок — у тебя.
— Поясните, товарищ генерал.
— Вокруг твоего участка в болотах — индейские поселки. Индейцы формально нейтралитет держат, поэтому сандинисты стараются на яйца им не наступать. Нейтралитет еще тот, но приказано этот фактор учитывать. Смекаешь, о чем я?..
— Так точно!
— Вот-вот!.. Еще супротив твоего участка в соседнем государстве у гусанос — оборудованные базы и лагеря. В их отрядах полно штатников... Цэрэушники, наемники, инструктора, в общем всякой твари... и не по одной паре!.. Разведка докладывает, что в связи с нашим прибытием у них даже какой-то Джеймс Бонд объявился. Зашифрованный... Стало быть, жизнь у тебя там медом не будет, Сармат! Действовать придется почти автономно. Транспорт — раз в неделю. Туда — харч и боеприпасы, оттуда — мешки с кофе...
— Ясно, товарищ генерал!
* * *
Палящее солнце над красным плоскогорьем, покрытым темнолистыми кофейными деревьями. За плоскогорьем со всех сторон сельва. На севере — широкая река, отделяющая плоскогорье от соседнего государства.
Студенты и студентки работают вяло. Собранные зерна кофе сушатся на широких брезентовых полотнищах. Под навесом грудятся черные пластиковые мешки с готовым к отправке кофе.
— Девчонки, Скиф нарисовался! — завидев Сарматова, сообщает подругам студентка с копной рыжих волос на голове.
— Не Скиф, а Сармат! — поправляет ее другая.
— Прямо Рембо! Класс! — восклицает рыжая. — От него мужиком пахнет!
— Тащусь! — растягивает в гримасе полные губы белокурая студентка. — Рембо по-вологодски!.. От него казармой и тушенкой за километр несет.
Вдруг совсем близко разрывает тишину автоматная очередь.
— Все в укрытие! — Сарматов показывает студентам на щель у навеса, а сам бросается в ту сторону, откуда только что прогремела очередь.
Навстречу ему из кустов выходит смущенный боец, держа в руках пеструю окровавленную птицу.
— Вопросов нет, сержант! — выдыхает Сарматов, хватаясь за рацию. — Первый слушает... Прием...
Выслушав сообщение, Сарматов коротко бросает в микрофон:
— Сейчас буду!.. — И бежит к стоящему под навесом джипу. — На третий пикет! — говорит он разомлевшему от жары бойцу-водителю.
Мелькают кофейные деревья, какие-то убогие строения, покинутая, в псевдоромантическом стиле гасиенда, от которой дорога уходит в сельву. Скоро ее перегораживает шлагбаум; у него — двое бойцов с АК-74. Один из них — Силин.
— Надеюсь, по-русски с ними не разговаривали? — спрашивает его Сарматов.
— Обижаешь, командир! — отвечает тот и улыбается. — Мы и понять-то не можем, кто это. То ли хиппи, то ли монахи — смех один!..
Под навесом из широченных листьев Бурлак держит под прицелом людей с заросшими лицами, одетых в оборванные, пропыленные сутаны.
— Как вы оказались здесь, святые отцы? — спрашивает их на ломаном испанском Сарматов.
Высокий патер смиренно отвечает на таком же ломаном испанском, теребя висящий на груди католический крест:
— Мы слуги господа Бога нашего Иисуса Христа, несем свет его имени заблудшим и погрязшим в скверне греха овцам его.
— Кого вы имеете в виду? — спрашивает Сарматов.
— Аборигенов-индейцев, живущих в чреве москитных болот, — все так же смиренно отвечает священник.
— Гражданами какой страны вы являетесь?
— Слуги Отца нашего принадлежат всем странам.
— И все же, патер? Гражданство у нас никто еще не отменял, — настаивает Сарматов.
— Ну хорошо; брат Игнасио и брат Бартоломео — из Бразилии, — отвечает патер, поворачиваясь в сторону молодого миссионера, — брат Сильвио — итальянец.
— А вы, патер, откуда родом?
— Я из Канады, монастырь святого Луки — провинция Онтарио. Позвольте узнать и ваше имя, сын мой?
— Хосе Алварес, честь имею!.. — щелкает каблуками Сарматов. — Начальник отряда сандинистской пограничной стражи. И все же назовите ваше мирское имя, патер!
— Брат Патрик, в миру — Френсис Корнел, эсквайр. Вот наши разрешения на миссионерскую деятельность, выданные сандинистскими властями, — говорит священник и протягивает бумаги, скрепленные печатями.
Взяв документы, Сарматов отходит к уазику, где внимательно их изучает. Затем он берет рацию и, старясь не шуметь, говорит в нее:
— Родригес, как слышишь?.. Прием...
— Слышу хорошо! Прием, — доносится из рации голос.
— У меня четыре миссионера. Направляются в индейские поселения. Документы в порядке... Прием.
— Команданте Ортега лоялен к церкви, — слышится из рации. — Мы знаем о них... Они миссионеры, и только... Пропустите!..
— Под твою ответственность, Родригес!.. Прием.
— Согласен, амигос!.. «Патриа о муэрте!»
Скрывая раздражение, Сарматов возвращается к миссионерам.
— Примите мои извинения, святые отцы! — говорит он. — Продолжайте свой путь, но советую вам соблюдать осторожность.
— Да хранит вас Бог! — склоняется в поклоне патер. — Мы будем молиться за вас.
...Полыхает красное зарево от горящих построек. Автоматные и пулеметные очереди, вспарывают тишину тропической ночи. Воют снаряды, летящие из-за реки. Их разрывы ломают и вырывают с корнем горящие кофейные деревья, разносят в щепы хлипкие постройки. Отсветы от пожара пляшут в щелях укрытия. С треском обрушивается крыша навеса — языки пламени и снопы искр с гудением рвутся к ночному небу. Огонь набрасывается на подготовленные к отправке мешки с кофе. Взвод капитана Морозова бросается к ним, но у него на пути словно из-под земли вырастает Сарматов.
— Назад! — кричит он. — На фоне огня вы мишени!..
— Добро же горит! — чуть не плачет Морозов. — Труд-то какой!
— Назад, капитан! Все облито бензином! — орет ему в ответ Сарматов.
Из черноты сельвы — россыпь трассирующих очередей. Двое бойцов оседают на усыпанную зернами кофе землю. Бурлак вскидывает РПГ и бьет по сельве, откуда вылетают огненные стрелы. Взрыв выхватывает из темноты деревья и переламывающиеся человеческие фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Алан исполняет просьбу. Спирт смывает сгустки крови, и они, пузырясь, стекают на полынь.
— Где она тут, чмо долбаное! — бормочет Сарматов. — Найду тебя, сучара!.. Сейчас!.. Сейчас!.. Ага-а-а, вот ты где! Терпи, терпи, казаче, президентом станешь! — Лицо Сарматова заливает пот, буграми вздуваются вены на шее.
— Алан, лей спирт в дырку! — кричит Сарматов. — Так, так, вылезай, дурища! Еще!.. Еще! — уговаривает он и наконец восклицает: — Вот и она, долгожданная!..
Увесистый кусок свинца выскальзывает из окровавленных рук Сарматова и с глухим стуком падает на землю. Подняв его и взвесив на ладони, Морозов качает головой:
— Повезло, что из «бура». Из «калаша» ушла бы вбок. Ищи-свищи ее потом!
— Порох давай! — говорит Сарматов Бурлаку.
Порох полыхнул ослепительной вспышкой; оставшиеся после нее обугленные крупинки Сарматов высыпает в рану, прижимает их широкими листьями подорожника. Сверху, на марлевый тампон, ложится жгут полыни.
— Мужики, наложите тут повязку сами. А я пойду очухаюсь! — говорит Сарматов и, шатаясь, выходит из пещеры.
В раскаленном небе с неприятными, резкими криками описывают круги грифы. Ущелье плывет в знойном мареве, лишь заснеженные пики хребта по-прежнему сияют гордой неприступной красотой.
Сарматов садится на корточки возле самого обрыва и смотрит на горные вершины, пытаясь найти успокоение в их вечной, неизменной красоте. Из пещеры появляется Алан. Он подходит к Сарматову и протягивает ему кружку, от которой поднимается пар.
— Кофе, командир!.. — поясняет Алан.
— Кофе? — переспрашивает тот. — Какой кофе?..
— Растворимый... С сахаром... — растерянно смотрит на командира Алан.
— Пошел ты! — вдруг кричит Сарматов и бросается к краю пропасти. Рвотные судороги сотрясают его тело.
Когда приступ проходит, он возвращается и кладет руку на плечо Алана:
— Извини, брат... Душа с привязи сорвалась...
— Понимаю, Сармат! С кем не бывает! — улыбается тот.
— Ничего ты не понимаешь!.. Я ему пулю тащу, а сам еле себя сдерживаю... Ткнуть бы, думаю, тебя этим ножом под ребро... За всех наших ребят, тобой угробленных...
— О чем это ты?..
— Никарагуа... Кофейные плантации помнишь?
— Ну-у!.. — Алан по-прежнему ничего не понимает.
— Помнишь, мы все не могли понять, кто нас просвечивает...
— Ну-у?.. Помню...
— Так вот, очухается наш бравый полковник, ты у него спроси!.. Думаю, он много интересного тебе поведать может! Только тихонько спрашивай, чтоб мужики ненароком не услыхали, а то они его на мелкие кусочки разорвут!..
Владивосток
12 июня 1985 г.
Самолет Ту-154 с закрашенными белой краской иллюминаторами делает круг над бухтой и идет на посадку. Когда он замирает на бетонке, в салон, заполненный бойцами Отдельной мотострелковой дивизии особого назначения, входит высокий, костистый генерал-майор в сопровождении золотопогонной свиты. Он еще с трапа рявкает во все горло:
— Всем оставаться на местах! Переодеться в гражданское, получить оружие!
— Куда нас, товарищ генерал? — интересуется молоденький лейтенант.
— Вас — никуда! — прищурившись, отрезает тот и кивает свите.
Двое офицеров тут же обступают лейтенанта с двух сторон и подталкивают к трапу.
— За что, товарищ генерал? — побледнев, кричит он.
— За то, что глупые вопросы задаешь! — следует ответ.
Быстро переодевшись в гражданские костюмы и получив новенькие, в заводской смазке, АК-74, бойцы занимают места в креслах.
— Первый раз командира в гражданском вижу! — наклоняясь к Алану, шепотом говорит Бурлак.
— Слушай, вах!.. Почему мы его не женим? — восклицает тот, окидывая Сарматова оценивающим взглядом.
— Я ему предлагал, — говорит Силин. — А он — ткачиху не хочу. Казачку, говорит, подавай, чтобы, мол, ихнему роду не было переводу.
— А осетинка ему не подойдет, а? — спрашивает Алан.
— Чтобы по твоему Дигори сироты бегали? — вопросом на вопрос отвечает Сарматов.
— Воспитаем! — не сдается Алан. — У меня мама в яслях работает. А как подрастет, мы его арак пить научим!..
Двигатели самолета ревут, набирая обороты. Этот рев заглушает слова Сарматова. Самолет отрывается от бетонки и уходит в сторону ночного океана.
Никарагуа. Матагальпа
20 июня 1985 г.
Дюжие парни держат строй перед сверкающими на солнце оцинкованными ангарами. Среди них нет ни одного, кого бы можно было принять за местного жителя. Сразу видно, что это чужеземцы, которых занесло сюда не случайно. Вдоль строя расхаживает костистый генерал, цепкими глазами впиваясь в лица бойцов.
— Слушать сюда! — зычно кричит он. — Кофе для местных — все равно что картошка для Рязани. Для интернациональной помощи в его уборке сюда прислали студентов из Польши, Болгарии, Румынии и других соцстран. Есть здесь и наши студенты... и студентки. Я не знаю, чем думали там — в Москве, когда их сюда посылали. Но это не наше дело. Наше дело: как зеницу ока охранять их. Смекаете, о чем я?..
— Так точно! — в шестьсот луженых глоток выдыхает строй.
— На вверенных вам объектах на любой шорох в кустах, на любое движение открывать огонь на поражение без предупреждения. Всех посторонних лиц, появляющихся на вверенных вам объектах, немедленно задерживать для опознания. Смекаете, о чем я, архаровцы?..
— Так точно! — опять выдыхает строй.
— Слушать сюда! — рявкает генерал. — Любые контакты со студентами категорически запрещены! Упаси вас господи клинья к студенткам подбивать!.. За это — в Союз, под трибунал! Смекаете, о чем я?..
— Так точно! — уже без прежнего энтузиазма отвечают бойцы.
— Я вам покажу — «так точно», жеребцы стоялые! — машет костистым кулачищем генерал. — Разойдись!.. Капитан Сарматов, для беседы!..
— Капитан Сарматов для беседы... — рапортует подбежавший Сарматов.
— Не ори. Сармат! — морщится генерал, хватая его под локоть. — Ребятам-демократам районы уборки определили подальше от зон боевых действий, зато нашим — вдоль границы с... с соседним государством. А самый хреновый участок — у тебя.
— Поясните, товарищ генерал.
— Вокруг твоего участка в болотах — индейские поселки. Индейцы формально нейтралитет держат, поэтому сандинисты стараются на яйца им не наступать. Нейтралитет еще тот, но приказано этот фактор учитывать. Смекаешь, о чем я?..
— Так точно!
— Вот-вот!.. Еще супротив твоего участка в соседнем государстве у гусанос — оборудованные базы и лагеря. В их отрядах полно штатников... Цэрэушники, наемники, инструктора, в общем всякой твари... и не по одной паре!.. Разведка докладывает, что в связи с нашим прибытием у них даже какой-то Джеймс Бонд объявился. Зашифрованный... Стало быть, жизнь у тебя там медом не будет, Сармат! Действовать придется почти автономно. Транспорт — раз в неделю. Туда — харч и боеприпасы, оттуда — мешки с кофе...
— Ясно, товарищ генерал!
* * *
Палящее солнце над красным плоскогорьем, покрытым темнолистыми кофейными деревьями. За плоскогорьем со всех сторон сельва. На севере — широкая река, отделяющая плоскогорье от соседнего государства.
Студенты и студентки работают вяло. Собранные зерна кофе сушатся на широких брезентовых полотнищах. Под навесом грудятся черные пластиковые мешки с готовым к отправке кофе.
— Девчонки, Скиф нарисовался! — завидев Сарматова, сообщает подругам студентка с копной рыжих волос на голове.
— Не Скиф, а Сармат! — поправляет ее другая.
— Прямо Рембо! Класс! — восклицает рыжая. — От него мужиком пахнет!
— Тащусь! — растягивает в гримасе полные губы белокурая студентка. — Рембо по-вологодски!.. От него казармой и тушенкой за километр несет.
Вдруг совсем близко разрывает тишину автоматная очередь.
— Все в укрытие! — Сарматов показывает студентам на щель у навеса, а сам бросается в ту сторону, откуда только что прогремела очередь.
Навстречу ему из кустов выходит смущенный боец, держа в руках пеструю окровавленную птицу.
— Вопросов нет, сержант! — выдыхает Сарматов, хватаясь за рацию. — Первый слушает... Прием...
Выслушав сообщение, Сарматов коротко бросает в микрофон:
— Сейчас буду!.. — И бежит к стоящему под навесом джипу. — На третий пикет! — говорит он разомлевшему от жары бойцу-водителю.
Мелькают кофейные деревья, какие-то убогие строения, покинутая, в псевдоромантическом стиле гасиенда, от которой дорога уходит в сельву. Скоро ее перегораживает шлагбаум; у него — двое бойцов с АК-74. Один из них — Силин.
— Надеюсь, по-русски с ними не разговаривали? — спрашивает его Сарматов.
— Обижаешь, командир! — отвечает тот и улыбается. — Мы и понять-то не можем, кто это. То ли хиппи, то ли монахи — смех один!..
Под навесом из широченных листьев Бурлак держит под прицелом людей с заросшими лицами, одетых в оборванные, пропыленные сутаны.
— Как вы оказались здесь, святые отцы? — спрашивает их на ломаном испанском Сарматов.
Высокий патер смиренно отвечает на таком же ломаном испанском, теребя висящий на груди католический крест:
— Мы слуги господа Бога нашего Иисуса Христа, несем свет его имени заблудшим и погрязшим в скверне греха овцам его.
— Кого вы имеете в виду? — спрашивает Сарматов.
— Аборигенов-индейцев, живущих в чреве москитных болот, — все так же смиренно отвечает священник.
— Гражданами какой страны вы являетесь?
— Слуги Отца нашего принадлежат всем странам.
— И все же, патер? Гражданство у нас никто еще не отменял, — настаивает Сарматов.
— Ну хорошо; брат Игнасио и брат Бартоломео — из Бразилии, — отвечает патер, поворачиваясь в сторону молодого миссионера, — брат Сильвио — итальянец.
— А вы, патер, откуда родом?
— Я из Канады, монастырь святого Луки — провинция Онтарио. Позвольте узнать и ваше имя, сын мой?
— Хосе Алварес, честь имею!.. — щелкает каблуками Сарматов. — Начальник отряда сандинистской пограничной стражи. И все же назовите ваше мирское имя, патер!
— Брат Патрик, в миру — Френсис Корнел, эсквайр. Вот наши разрешения на миссионерскую деятельность, выданные сандинистскими властями, — говорит священник и протягивает бумаги, скрепленные печатями.
Взяв документы, Сарматов отходит к уазику, где внимательно их изучает. Затем он берет рацию и, старясь не шуметь, говорит в нее:
— Родригес, как слышишь?.. Прием...
— Слышу хорошо! Прием, — доносится из рации голос.
— У меня четыре миссионера. Направляются в индейские поселения. Документы в порядке... Прием.
— Команданте Ортега лоялен к церкви, — слышится из рации. — Мы знаем о них... Они миссионеры, и только... Пропустите!..
— Под твою ответственность, Родригес!.. Прием.
— Согласен, амигос!.. «Патриа о муэрте!»
Скрывая раздражение, Сарматов возвращается к миссионерам.
— Примите мои извинения, святые отцы! — говорит он. — Продолжайте свой путь, но советую вам соблюдать осторожность.
— Да хранит вас Бог! — склоняется в поклоне патер. — Мы будем молиться за вас.
...Полыхает красное зарево от горящих построек. Автоматные и пулеметные очереди, вспарывают тишину тропической ночи. Воют снаряды, летящие из-за реки. Их разрывы ломают и вырывают с корнем горящие кофейные деревья, разносят в щепы хлипкие постройки. Отсветы от пожара пляшут в щелях укрытия. С треском обрушивается крыша навеса — языки пламени и снопы искр с гудением рвутся к ночному небу. Огонь набрасывается на подготовленные к отправке мешки с кофе. Взвод капитана Морозова бросается к ним, но у него на пути словно из-под земли вырастает Сарматов.
— Назад! — кричит он. — На фоне огня вы мишени!..
— Добро же горит! — чуть не плачет Морозов. — Труд-то какой!
— Назад, капитан! Все облито бензином! — орет ему в ответ Сарматов.
Из черноты сельвы — россыпь трассирующих очередей. Двое бойцов оседают на усыпанную зернами кофе землю. Бурлак вскидывает РПГ и бьет по сельве, откуда вылетают огненные стрелы. Взрыв выхватывает из темноты деревья и переламывающиеся человеческие фигуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27