Об этом она, как известно, подумала еще на снегоходе когда ехала в клуб.
СУДЬБА ЮННАТА
Доцент Шипов трудился тут еще тогда, когда клуб и в проекте не числился, а университетская биостанция еще не стала экологической. Более того, он работал в этих местах еще до того, как защитил кандидатскую и стал доцентом, и даже до того, как получил высшее образование. А когда он впервые сюда попал, то еще и восьмилетку не закончил и только-только перешел в седьмой класс самой обычной сельской школы. То есть осенью 1973 года.
В эту самую школу пришел работать по распределению молодой преподаватель биологии, выпускник областного университета — он тогда еще был всего лишь пединститутом, но подготовку давал неплохую. Возможно, молодой учитель и не сильно радовался тому, что его отправили в деревню, но отказываться от распределения не стал. Поехал, получил комнатушку в деревянном строении, больше похожем на коровник, переделанный в барак, зарплату в 120 рублей и принялся честно учить молодое поколение сельских жителей, благо тогда еще в селах детворы было достаточно.
Этот парень справедливо полагал, что сельским ребятам мало просто отбарабанить курсы ботаники, зоологии, анатомии с физиологией человека и общей биологии, а изучить их глубоко и толково, ибо каждый колхозник или лесник — до определенной степени биолог-практик. О том, что скоро почти все, сумевшие дотянуть до десятого класса, дети этих постников и колхозников убегут подальше от земли, леса и прочей природы в города, он не догадывался. И о том, что станут они кем угодно: учеными, инженерами, рабочими, политиками, генералами, ворами и бомжами — только не колхозниками — тоже. А те, кто все же останется в селе, обойдется тем минимумом знаний, который от отцов-дедов из поколения в поколение передавался. Агроному с зоотехником виднее, а навоз из-под коров грести можно и без всякой там диетики-кибернетики…
Но учитель тогда питал надежды, что стирание граней между городом и деревней рано или поздно завершится, что труд колхозника станет более интеллектуальным благодаря Комплексной механизации и внедрению передовых технологий а потому создал из своих питомцев кружок юннатов. Если кто забыл, это было сокращение от «юный натуралист». Вот в этот-то кружок и записался тогдашний Толя Шипов.
А поскольку от села, где находилась школа, было не так уж далеко до университетской биостанции, то педагог решил раз в неделю водить своих юннатов туда на экскурсии. Сначала многие ходили, потом поменьше, а после и кружок угас, и учитель от лишней суеты устал. Как три года обязаловки прошло, он уехал в город и с тех пор в это село не заглядывал.
Но вот Толя Шипов на биостанцию продолжал ходить даже после того, как кружок распался. Хотя родители это дело не очень приветствовали. Правда, потом, когда он устроился на эту станцию препаратором и стал 60 рублей домой приносить, — одобрили. Ну а дальше и вовсе стало хорошо, когда Анатолий стал учиться на заочном в университете, стал сперва старшим лаборантом, потом мэнээсом, потом преподавателем, диссер защитил и дорос до доцента. Квартиру получил в городе, преподавал тоже там, но на станции все равно бывал часто. Женился, развелся, опять женился и еще раз развелся — ни первой, ни второй жене его слишком сильное увлечение наукой не нравилось. Так что нынче утром никакой жены у него на квартире появиться не могло — Валерия сбрехала, чтоб получше «Анжеле» мозги заполоскать.
При советской власти «доцент университета» звучало гордо и красиво. Тем более что Шипов запросто мог и профессором стать — докторская у него уже была написана. Но вот защитить ее ему никак не удавалось. Здесь, в области, ученый совет кандидатские степени по биологии присуждать мог, а вот для присуждения докторских профессоров не хватало. Кажется, как раз одного. Поэтому Шипову пришлось регулярно то в Москву, то в Ленинград мотаться. Там его вежливо выслушивали, читали диссертацию по несколько месяцев, а потом почему-то говорили, что считают себя недостаточно компетентными в тех вопросах, которые освещает Анатолий Олегович. То ли оттого, что Шипов действительно добрался до чего-то совершенно нового, то ли потому, что столичным светилам надо было как-то отфутболить провинциала. К тому же, для защиты докторской в те времена нужно было обязательно написать и издать монографию по теме. Написать-то Шипов ее сумел, а вот с изданием у него ничего не получалось.
Ну а дальше началась демократия, которую российский научный мир поначалу восторженно приветствовал, должно быть, надеясь, что, освободившись от «руководящей и направляющей силы», они заживут богато и счастливо, так как в условиях рынка их исследования будут востребованы капиталом и будут щедро финансироваться. Наверно, Шипов тоже так думал.
Все получилось с точностью до наоборот. Этот самый научный мир, заместо благодарности, был приложен мордой в грязь. Госассигнования сократились до каких-то смешных сумм, оклады профессоров и доцентов стали ничтожными даже по сравнению с зарплатами уборщиц в коммерческих фирмах, а любой относительно мелкий клерк в банке зарабатывал существенно больше, чем действительный член РАН. Правда, благодаря усилиям фонда Сороса и, возможно, ЦРУ начался массовый вывоз из бывшего СССР наиболее талантливых и перспективных ученых молодого и среднего поколения. Естественно, работавших по тем направлениям, где советская наука имела заделы, далеко опережающие американские и европейские научные школы. Это был своего рода интеллектуальный вампиризм — из российской науки, а заодно и из России в целом высасывалась живая кровь, причем почти бесплатно, ибо оклады, которые американские научные .центры платили русским «гастарбайтерам», хоть и выглядели , внушительно в пересчете на «деревянные» по гаидаро-черно-мырдо-кириенковскому курсу, на самом деле были копейками по сравнению с тем, что пришлось бы заплатить за ту же работу ученым из «цивилизованных стран». Тем более что большинство тех, кто уехал за кордон, поперлись туда не из любви к ценностям западного образа жизни, не из-за недостатка патриотизма и даже не для того, чтоб хорошие деньги зашибить, а в первую голову из желания заниматься любимым делом в более-менее сносных условиях.
Шипов не уехал. В области генетики русские при советской власти не занимали передовых позиций со времен Николая Вавилова, и простой доцент из провинциального университета не привлек внимания «вампиров». Хотя, наверно, при надлежащем упорстве и желании он бы смог заинтересовать господ, «импортирующих мозги». Но Анатолий Олегович не полез в Интернет давать о себе рекламные объявления, поскольку считал, что они здорово смахивают на те, что иногда появляются в нашей прессе: «Одинокая блондинка, 40 лет, ищет состоятельного джентльмена не старше 70…» Он все-таки не вполне проникся «новым мышлением», одним из элементов которого стало известное положение: «Сам себя не похвалишь, кто тебя похвалит?»
Все эти подробности биографии доцента Валерия узнала после того, когда в один прекрасный день увидела его здесь в обществе Сенсея. То есть, конечно, не Сенсея, а господина Алексея Сенина, ибо тот Шипову, разумеется, представлялся не по кликухе. Вместе с ними тогда же приезжала и Ольга Михайловна Иванцова. О чем конкретно они вели переговоры, Валерии не сообщали. Она только удивилась, что Сенин и Иванцова общаются с явно непрезентабельным гражданином, у которого пиджак с заплатами на локтях. Но на следующий день появился Драч, который, должно быть, с санкции своих старших партнеров рассказал, что это за тип. Драч сказал, что Шипов будет приезжать сюда в субботу и воскресенье, то есть тогда, когда большая часть тружеников «основных производств» будет отсутствовать, и трудиться в той самой лаборатории, что находилась под старой конюшней. При этом гражданам, которые там трудились остальные пять дней в неделю, надо было перед уходом на выходные начисто убирать все, что могло дать Шипову хоть малейшую возможность определить, чем тут занимаются в будние дни. Учитывая при этом, что он кандидат наук и может догадаться обо всем хотя бы по подбору реактивов и аппаратуры. То есть Шипов, как поняла Валерия, лицо, абсолютно не посвященное в дела клуба, и будет трудиться тут, так сказать, «втемную», понятия не имея, чем занимается. Но над чем конкретно Шипов станет работать, Валерии не сообщили. Пожалуй, впервые за все время ее заведования клубом.
Зато, судя по всему, Чернобурову ввели в курс дела. Во всяком случае, она, в компании с Драчом или Сенсеем, частенько навещала доцента, тратившего свои законные выходные на какие-то непонятные исследования. Только они имели право входить в лабораторию тогда, когда в ней трудился Шипов. А вот Валерия
— нет. Хотя, между прочим, именно ей было поручено материально-технически обеспечивать Шипова приборами, реактивами, химической посудой и так далее. Будь Валерия более-менее сведущим человеком в области биохимии или генетики, она бы, возможно, сумела догадаться — хотя бы приблизительно! — о направлении исследований, ведущихся Шиповым. Но, к сожалению, она даже толком не знала, чем ДНК от РНК отличается, не то что лейцин от цитозина… Единственное, что Валерия усекла, так это то, что исследования, которые проводит Шипов, — не самые безопасные.
Такой вывод она сделала после того, как примерно через месяц после начала деятельности Шипова Драч повелел сделать для работы Анатолия Олеговича в подвале отсек-бокс с отдельным входом, двумя автоматически герметизирующимися дверями и фильтро-вентиляционной установкой, как в бомбоубежище. Когда Лера, получив от Шипова заявку на изолирующий противогаз и спецкостюм, полушутя спросила у Драча, не готовит ли там Шипов какое-нибудь биологическое оружие, Драч нехорошо посмотрел на нее и посоветовал не спрашивать лишнее.
Из этого Лера уяснила, как ей казалось, три очень существенные вещи: а) что исследования господина Шипова на порядок секретнее, чем все остальные нелегальные «направления» работы клуба, которые от нее не скрывают; б) что эти исследования, судя по всему, сулят альянсу «Куропатки» и «Лавровки» гораздо большую прибыль; в) что посвящение в эти проекты «Лисы-Чернобурочки»
— явное свидетельство приближающейся смены заведующей клубом. Поскольку Валерия прекрасно понимала, что лично для нее несет эта замена, ей показалось, что промедление смерти подобно, и она форсировала разработку плана превентивных мер.
Она и до этого оказывала знаки внимания шоферу Андрюхе, который возил и самого Драча, и Лиису Карловну. Сначала все ограничивалось чаем с пирожками и теплыми задушевными беседами, по ходу которых из Андрюхи незаметно вытягивалась весьма полезная информация о Драче и Чернобуровой, потом начались более интимные контакты. Поскольку Драч с Лиисой, как правило, приезжали на ночь и Андрюхе, если не имелось каких-то поручений, тоже приходилось оставаться на ночь, то ему выделяли какой-нибудь свободный номерок. В этот номерок по ночам ненадолго забегала Валерия и устраивала для Андрюхи блицпраздники, в ходе которых шоферюга просто выпадал в осадок от ее фейерверочной страсти, все больше прилипая к этой весьма отчаянной по части секса бабе. При этом Валерия четко знала меру и свято выдерживала правило «не перекармливать» Андрюшу, создавать у него впечатление, будто лучшие ночи еще впереди. Тем более что Андрюхе не так уж часто доводилось приезжать в клуб, и пресытиться Валерией, которая была малость постарше его, он не успевал. Конечно, он стал искать встреч во внеслужебное время, но Валерия долго отнекивалась, ссылаясь на то, что-де Драчу и Лисе это может не понравиться.
Драч, возможно, и знал об этих шурах-мурах, но особого значения им не придавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77