Затем тихо и отчетливо сказала:
- Смерть.
Сильвестр не сводил с нее глаз, какая-то тайная мысль владела ими обоими.
- Решение окончательное? - спросил он.
- Да.
Не отрывая от нее взгляда, он набрал номер телефона.
В эту минуту я ненавидел ее. Я знал, что ради достижения своей цели она готова на все средства, но никогда не думал, что она так жестока. Совсем как Сильвестр. Нет, хуже, чем Сильвестр. Никогда больше у меня не появится желание дотронуться до нее.
Но спустя час, когда она ложилась спать, торжество победы исчезло с ее лица. Выражение жестокости уступило место усталости и печали, и я вздохнул с радостью. Нет, она совсем не такая, как он.
- Почему бы тебе... - начал я и замолчал.
- О чем ты говоришь? - взглянув на меня, спросила она.
- Почему бы тебе не принять аспирин? - спросил я.
- У меня ничего не болит, - ответила она и потушила свет.
Я же хотел сказать: "Почему бы тебе не переменить решение? Позвони Сильвестру и скажи ему, что ты передумала".
Но я не сказал этого. И поэтому считаю себя виновным в том, что произошло с Адой. Да, я знаю, что виновен. Предоставив событиям развиваться своим чередом, я стал их невольным участником.
Я лежал и с отвращением думал о том, что она наделала. Еще минут двадцать она возилась в темноте, потом выключатель щелкнул, зажегся свет, и она прошла в гостиную.
Я слышал, как она позвонила в комнату Сильвестра и сказала:
- Вы можете зайти к нам? Это очень важно.
Я встал и, накинув халат, вышел в гостиную. Ада выглядела усталой, но явно чувствовала себя лучше, чем полчаса назад.
- Я трусишка, - робко усмехнулась она мне. - Зайчишка-трусишка. Не могу выдержать, придется отпустить ее на все четыре стороны.
Я обнял ее.
Вошел Сильвестр. Он был в темно-лиловом халате, его седые волосы тщательно причесаны, словно он и не ложился спать.
- Ну? - совсем тихо спросил он, посмотрев поочередно на каждого из нас.
Потом они посмотрели друг на друга, но совсем не так как полчаса назад.
- Я передумала, - сказала она. - Давайте предоставим ему возможность выйти из игры.
Несколько секунд он изучал ее лицо.
- Ваше право, - пожав плечами, сказал он. - Вам и решать. Надеюсь, еще не поздно.
Он поднял трубку и набрал номер.
- Мистер Ланкастер? Мы пересмотрели наше решение и готовы согласиться на ваше предложение. - Он замолчал и я увидел, как менялось его лицо, пока голос в трубке быстро и сердито что-то ему выговаривал. Различить слов я не мог. Наконец Сильвестр чересчур вежливо сказал: - Он не снимет свою кандидатуру? Что же, в таком случае мы вынуждены действовать, как намеревались.
Он бросил трубку на рычаг и поднял на Аду взгляд, в котором, мне показалось, светилось любопытство:
- Мы несколько опоздали. Не очень, но тем не менее опоздали. Ленуар не выйдет из игры. Дело в том, - он помедлил, и его темные глаза вонзились в лицо Ады, как будто он хотел на нем что-то отыскать, - что пятнадцать минут назад Марианн Ленуар пустила себе пулю в висок.
Смертельно побледнев, Ада широко открытыми непонимающими глазами смотрела на него.
- Боже мой! - охнула она и, выбежав в соседнюю комнату, захлопнула за собой дверь.
С минуту царило молчание. Потом из-за двери донеслись всхлипывания - первый и последний раз в нашей совместной жизни я слышал, как она плачет.
"Свободная пресса" рассказала всю историю, вынуждены были повторить ее и другие крупные газеты.
Мы одержали победу большинством в 127 000 голосов.
СТИВ ДЖЕКСОН
Люди запрудили улицы; навалившись на украшенные яркими флажками канаты, они застыли в покорном ожидании и с любопытством вглядывались в даль в надежде увидеть Томми и Аду Даллас. А над городом стоял гул толпы - так порой гудит ветер в высокой траве или, пожалуй, в листве деревьев. Нет, этот гул был похож только на гул застывшей в ожидании толпы.
Мой микрофон был установлен напротив главного входа в Капитолий на Лафайет-стрит. Длинный провод шел от него к фургону, на крыше которого размещались две цветные телевизионные камеры. Я вел репортаж.
- Огромная красочная толпа замерла в ожидании нового губернатора и его очаровательной супруги, - сказал я в микрофон. - Процессия вот-вот двинется в путь. Все ее участники уже сидят в машинах. Мы ждем только, когда губернатор, прошу прощения, он станет губернатором через несколько минут, когда мистер и миссис Даллас займут свои места в губернаторском "кадиллаке", и тогда мы тронемся.
Длинная вереница разноцветных машин с откидным верхом, битком набитых так называемыми "уважаемыми гражданами штата", стояла на мостовой между канатами. Наконец из здания выскочил изящный человек с черными усиками в большой белого фетра шляпе - официальный распорядитель церемонии. Лицо его было озабоченно-важным. Четыре полицейских, по два с каждой стороны, в отполированных до блеска сапогах и заутюженных до острия ножа бриджах стояли возле веревок на тот случай, если толпа вдруг рванется внутрь. Но полицейским нечего было делать, потому что это была, как я уже сказал, застывшая в покорном ожидании толпа.
- Где же Томми? - наконец выкрикнул кто-то, а потом несколько голосов завопили: - Ада! Ада!
Сколько времени прошло с тех пор, как я ждал в тот последний раз Аду? Один в пустой комнате, в старом, стоявшем на ветру отеле, на берегу покрытого шапками белой пены океана. Время мчится из прошлого в будущее, настоящего у него нет. Прошлое в десять секунд - это то же самое, что прошлое в десять лет. Вот и то ожидание в пустой комнате отеля могло быть и вчера, и два десятилетия назад. А в действительности с тех пор прошло два года.
Сейчас, наверное, она получила все, что хотела.
Я посмотрел на машину, в которую ей предстояло сесть. (Было объявлено, что не в пример прежним губернаторшам, она будет сопровождать своего мужа. Прочитав это сообщение, я почему-то вспомнил записанный на ленту разговор Ады с Сильвестром Марином.) Это был золотистый "кадиллак" с откидным верхом, украшенный лилово-золотыми лентами - цвета штата, - с черной обивкой внутри.
- В губернаторской машине, дожидаясь мистера и миссис Даллас, уже сидит бывший губернатор штата, - сказал я в микрофон.
Я взглянул на него: он тяжело откинулся на черные кожаные подушки и явно сердился, что его заставляют ждать. Я видел густые пыльно-серые волосы, второй подбородок, опущенные в горькой гримасе углы рта, когда он забывал улыбаться и помахать рукой приветствующей его толпе.
Отставка была явно ему не по душе. Словно голый под дождем. То был самым большим человеком в штате, законным боссом четырех миллионов людей, а через несколько минут, как только другой дотронется до Библии, произнесет слова присяги и пожмет кому-то руку, снова превратится в провинциального адвоката с конторой на Мейн-стрит. Вот у кого будет сосать под ложечкой.
Кому понравится, когда у него забирают его величие? Черт побери, и мне бы от этого было кисло. Но у меня никогда не будет возможности испытать такую утрату.
- За рулем машины стоит сам начальник полиции штата, полковник Роберт Янси.
И я посмотрел на полковника Роберта Янси.
Глава полиции штата Луизиана, герой войны, второй человек в штате по количеству орденов, он в тридцать лет стал полковником и был награжден за выдающиеся заслуги перед родиной высшим военным крестом. Признанный лидер, он славился отвагой и решительностью.
Он вдруг поднял голову - черный лакированный козырек его фуражки блеснул на солнце - и улыбнулся. Он, несомненно, был красив: гладкое загорелое лицо, жестокий, но вместе с тем чувственный рот, темно-русые волосы. У него была дружелюбная улыбка. Он очень напоминал мне хауптштурмфюрера СС, которого наши ребята захватили в плен в 1944 году.
- А пока мы ждем, - сказал я, - давайте заглянем на стадион "Тайгер", где состоится церемония принятия присяги. Передаю слово Джиму Кини на стадионе.
Я выключил микрофон и, вздохнув с облегчением, посмотрел на толпу, монолитную и вместе с тем состоящую из отдельных пятен, как листы на кусте. Передо мной маячили темные лица креолов над рубашками из шотландки; кирпично-красные физиономии над рубашками цвета хаки (давно исчезнувшими); лица продавщиц и секретарш, клерков и чиновников. Среди них не было владельцев бриллиантовых булавок в галстуках, шляп стоимостью в сорок долларов или расписанных от руки галстуков. Эти одновременно и важные и униженные в своем верноподданничестве персоны собрались вокруг Сильвестра Марина в излюбленном им углу в вестибюле отеля два часа назад. Для них церемония инаугурации началась рукопожатиями и обменом любезностями в баре и продолжалась всю ночь в душистом дыме марочных сигар и восхищении Сильвестром. Эти люди пребывали в отличном расположении духа и готовы были провести еще одну ночь в душистом аромате сигар или уплыть в черном лимузине в обществе перезрелой блондинки обратно туда, откуда они возникли. Их не было возле канатов. Не видел я и Сильвестра Марина.
Ада все еще не появлялась. Я смотрел на дверь, ждал Аду и думал: вот она и получила то, что хотела. Большой белый дом, первая леди штата и все прочее.
Потом я перевел взгляд на белую башню, уходящую в синее небо, но в ту же секунду услышал: "А вот и они!"
По толпе словно пробежал огонь, и я увидел, как из вращающихся дверей отеля появилась и, выпрямившись, ступила на тротуар улыбающаяся Ада, в белом платье. Позади нее шел Томми Даллас в голубом костюме и серой шляпе.
Толпа зашумела. Я снова включил микрофон и начал репортаж. Ада и Томми стояли на тротуаре. Они улыбались и махали толпе. Томми одной рукой обнял ее, а в другой держал шляпу. Она смотрела на него с любовью, с нежностью, а я испытал боль, словно от удара.
Они направились к машине, пройдя от меня в двух шагах. Ада посмотрела мне прямо в лицо.
- Здравствуй, Стив, - тихо сказала она.
Я продолжал, не запинаясь, говорить в микрофон... Наши взгляды не отрывались, наверно, секунды две. Чуть улыбнувшись, она села в машину в сопровождении нового - через несколько минут он станет им - губернатора Луизианы.
Парад начался.
2
РОБЕРТ ЯНСИ
На похоронах меня, разумеется, не было.
Я посмотрел на часы: три минуты двенадцатого. Наверное, уже началось. Священник прочтет молитву, споет хор, и мягкие комья земли застучат по крышке гроба. А когда-нибудь вырастет трава, и мраморная плита будет белым пятном на фоне сочной зелени неподалеку, вероятно, от памятника Хьюи.
Кто в этом виноват? Я?
Не только я. Клянусь, не только я.
Будь у меня возможность действовать, как я хотел, все получилось бы по-другому. Совсем по-другому.
Но этой возможности мне не дали.
Во время войны такая возможность у меня была. Тогда я знал, на что способен.
Я знал, что могу проползти под огнем противника, слыша треск пулеметов впереди, свист пуль над самым ухом, видя и не замечая желтые вспышки и крошечные взрывы вокруг. Почему они не попадают в меня, я не понимал, но знал, что могу вползти в этот ад и вынести оттуда раненого. Я обнаружил, что могу, пробираясь ощупью, ползти на животе во главе взвода разведчиков. Могу, чуть ли не кидаясь под гусеницы танка, метать гранаты и даже посылать на смерть одного человека ради спасения жизни десяти других. И это последнее было самым трудным.
Я выполнял все это и многое-многое другое, а однажды, уже в самом конце войны, я не выполнил приказа и не расстрелял трех немцев, которые считались саботажниками, а в действительности были людьми совершенно безвредными, да и война, каждому дураку было видно, уже шла к концу. (Я об этом давно не вспоминал, а теперь почему-то думаю больше, чем о чем-нибудь другом. Я представляю себе их лица - старика, сына и невестки, - когда они узнали, что им не суждено умереть, и вношу это событие в графу "приход" в итоговом балансе моей жизни.)
Я знал, на что способен, и мне было легко. Человек - это то, на что он способен. Чтобы быть живым, нужно что-то делать, действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
- Смерть.
Сильвестр не сводил с нее глаз, какая-то тайная мысль владела ими обоими.
- Решение окончательное? - спросил он.
- Да.
Не отрывая от нее взгляда, он набрал номер телефона.
В эту минуту я ненавидел ее. Я знал, что ради достижения своей цели она готова на все средства, но никогда не думал, что она так жестока. Совсем как Сильвестр. Нет, хуже, чем Сильвестр. Никогда больше у меня не появится желание дотронуться до нее.
Но спустя час, когда она ложилась спать, торжество победы исчезло с ее лица. Выражение жестокости уступило место усталости и печали, и я вздохнул с радостью. Нет, она совсем не такая, как он.
- Почему бы тебе... - начал я и замолчал.
- О чем ты говоришь? - взглянув на меня, спросила она.
- Почему бы тебе не принять аспирин? - спросил я.
- У меня ничего не болит, - ответила она и потушила свет.
Я же хотел сказать: "Почему бы тебе не переменить решение? Позвони Сильвестру и скажи ему, что ты передумала".
Но я не сказал этого. И поэтому считаю себя виновным в том, что произошло с Адой. Да, я знаю, что виновен. Предоставив событиям развиваться своим чередом, я стал их невольным участником.
Я лежал и с отвращением думал о том, что она наделала. Еще минут двадцать она возилась в темноте, потом выключатель щелкнул, зажегся свет, и она прошла в гостиную.
Я слышал, как она позвонила в комнату Сильвестра и сказала:
- Вы можете зайти к нам? Это очень важно.
Я встал и, накинув халат, вышел в гостиную. Ада выглядела усталой, но явно чувствовала себя лучше, чем полчаса назад.
- Я трусишка, - робко усмехнулась она мне. - Зайчишка-трусишка. Не могу выдержать, придется отпустить ее на все четыре стороны.
Я обнял ее.
Вошел Сильвестр. Он был в темно-лиловом халате, его седые волосы тщательно причесаны, словно он и не ложился спать.
- Ну? - совсем тихо спросил он, посмотрев поочередно на каждого из нас.
Потом они посмотрели друг на друга, но совсем не так как полчаса назад.
- Я передумала, - сказала она. - Давайте предоставим ему возможность выйти из игры.
Несколько секунд он изучал ее лицо.
- Ваше право, - пожав плечами, сказал он. - Вам и решать. Надеюсь, еще не поздно.
Он поднял трубку и набрал номер.
- Мистер Ланкастер? Мы пересмотрели наше решение и готовы согласиться на ваше предложение. - Он замолчал и я увидел, как менялось его лицо, пока голос в трубке быстро и сердито что-то ему выговаривал. Различить слов я не мог. Наконец Сильвестр чересчур вежливо сказал: - Он не снимет свою кандидатуру? Что же, в таком случае мы вынуждены действовать, как намеревались.
Он бросил трубку на рычаг и поднял на Аду взгляд, в котором, мне показалось, светилось любопытство:
- Мы несколько опоздали. Не очень, но тем не менее опоздали. Ленуар не выйдет из игры. Дело в том, - он помедлил, и его темные глаза вонзились в лицо Ады, как будто он хотел на нем что-то отыскать, - что пятнадцать минут назад Марианн Ленуар пустила себе пулю в висок.
Смертельно побледнев, Ада широко открытыми непонимающими глазами смотрела на него.
- Боже мой! - охнула она и, выбежав в соседнюю комнату, захлопнула за собой дверь.
С минуту царило молчание. Потом из-за двери донеслись всхлипывания - первый и последний раз в нашей совместной жизни я слышал, как она плачет.
"Свободная пресса" рассказала всю историю, вынуждены были повторить ее и другие крупные газеты.
Мы одержали победу большинством в 127 000 голосов.
СТИВ ДЖЕКСОН
Люди запрудили улицы; навалившись на украшенные яркими флажками канаты, они застыли в покорном ожидании и с любопытством вглядывались в даль в надежде увидеть Томми и Аду Даллас. А над городом стоял гул толпы - так порой гудит ветер в высокой траве или, пожалуй, в листве деревьев. Нет, этот гул был похож только на гул застывшей в ожидании толпы.
Мой микрофон был установлен напротив главного входа в Капитолий на Лафайет-стрит. Длинный провод шел от него к фургону, на крыше которого размещались две цветные телевизионные камеры. Я вел репортаж.
- Огромная красочная толпа замерла в ожидании нового губернатора и его очаровательной супруги, - сказал я в микрофон. - Процессия вот-вот двинется в путь. Все ее участники уже сидят в машинах. Мы ждем только, когда губернатор, прошу прощения, он станет губернатором через несколько минут, когда мистер и миссис Даллас займут свои места в губернаторском "кадиллаке", и тогда мы тронемся.
Длинная вереница разноцветных машин с откидным верхом, битком набитых так называемыми "уважаемыми гражданами штата", стояла на мостовой между канатами. Наконец из здания выскочил изящный человек с черными усиками в большой белого фетра шляпе - официальный распорядитель церемонии. Лицо его было озабоченно-важным. Четыре полицейских, по два с каждой стороны, в отполированных до блеска сапогах и заутюженных до острия ножа бриджах стояли возле веревок на тот случай, если толпа вдруг рванется внутрь. Но полицейским нечего было делать, потому что это была, как я уже сказал, застывшая в покорном ожидании толпа.
- Где же Томми? - наконец выкрикнул кто-то, а потом несколько голосов завопили: - Ада! Ада!
Сколько времени прошло с тех пор, как я ждал в тот последний раз Аду? Один в пустой комнате, в старом, стоявшем на ветру отеле, на берегу покрытого шапками белой пены океана. Время мчится из прошлого в будущее, настоящего у него нет. Прошлое в десять секунд - это то же самое, что прошлое в десять лет. Вот и то ожидание в пустой комнате отеля могло быть и вчера, и два десятилетия назад. А в действительности с тех пор прошло два года.
Сейчас, наверное, она получила все, что хотела.
Я посмотрел на машину, в которую ей предстояло сесть. (Было объявлено, что не в пример прежним губернаторшам, она будет сопровождать своего мужа. Прочитав это сообщение, я почему-то вспомнил записанный на ленту разговор Ады с Сильвестром Марином.) Это был золотистый "кадиллак" с откидным верхом, украшенный лилово-золотыми лентами - цвета штата, - с черной обивкой внутри.
- В губернаторской машине, дожидаясь мистера и миссис Даллас, уже сидит бывший губернатор штата, - сказал я в микрофон.
Я взглянул на него: он тяжело откинулся на черные кожаные подушки и явно сердился, что его заставляют ждать. Я видел густые пыльно-серые волосы, второй подбородок, опущенные в горькой гримасе углы рта, когда он забывал улыбаться и помахать рукой приветствующей его толпе.
Отставка была явно ему не по душе. Словно голый под дождем. То был самым большим человеком в штате, законным боссом четырех миллионов людей, а через несколько минут, как только другой дотронется до Библии, произнесет слова присяги и пожмет кому-то руку, снова превратится в провинциального адвоката с конторой на Мейн-стрит. Вот у кого будет сосать под ложечкой.
Кому понравится, когда у него забирают его величие? Черт побери, и мне бы от этого было кисло. Но у меня никогда не будет возможности испытать такую утрату.
- За рулем машины стоит сам начальник полиции штата, полковник Роберт Янси.
И я посмотрел на полковника Роберта Янси.
Глава полиции штата Луизиана, герой войны, второй человек в штате по количеству орденов, он в тридцать лет стал полковником и был награжден за выдающиеся заслуги перед родиной высшим военным крестом. Признанный лидер, он славился отвагой и решительностью.
Он вдруг поднял голову - черный лакированный козырек его фуражки блеснул на солнце - и улыбнулся. Он, несомненно, был красив: гладкое загорелое лицо, жестокий, но вместе с тем чувственный рот, темно-русые волосы. У него была дружелюбная улыбка. Он очень напоминал мне хауптштурмфюрера СС, которого наши ребята захватили в плен в 1944 году.
- А пока мы ждем, - сказал я, - давайте заглянем на стадион "Тайгер", где состоится церемония принятия присяги. Передаю слово Джиму Кини на стадионе.
Я выключил микрофон и, вздохнув с облегчением, посмотрел на толпу, монолитную и вместе с тем состоящую из отдельных пятен, как листы на кусте. Передо мной маячили темные лица креолов над рубашками из шотландки; кирпично-красные физиономии над рубашками цвета хаки (давно исчезнувшими); лица продавщиц и секретарш, клерков и чиновников. Среди них не было владельцев бриллиантовых булавок в галстуках, шляп стоимостью в сорок долларов или расписанных от руки галстуков. Эти одновременно и важные и униженные в своем верноподданничестве персоны собрались вокруг Сильвестра Марина в излюбленном им углу в вестибюле отеля два часа назад. Для них церемония инаугурации началась рукопожатиями и обменом любезностями в баре и продолжалась всю ночь в душистом дыме марочных сигар и восхищении Сильвестром. Эти люди пребывали в отличном расположении духа и готовы были провести еще одну ночь в душистом аромате сигар или уплыть в черном лимузине в обществе перезрелой блондинки обратно туда, откуда они возникли. Их не было возле канатов. Не видел я и Сильвестра Марина.
Ада все еще не появлялась. Я смотрел на дверь, ждал Аду и думал: вот она и получила то, что хотела. Большой белый дом, первая леди штата и все прочее.
Потом я перевел взгляд на белую башню, уходящую в синее небо, но в ту же секунду услышал: "А вот и они!"
По толпе словно пробежал огонь, и я увидел, как из вращающихся дверей отеля появилась и, выпрямившись, ступила на тротуар улыбающаяся Ада, в белом платье. Позади нее шел Томми Даллас в голубом костюме и серой шляпе.
Толпа зашумела. Я снова включил микрофон и начал репортаж. Ада и Томми стояли на тротуаре. Они улыбались и махали толпе. Томми одной рукой обнял ее, а в другой держал шляпу. Она смотрела на него с любовью, с нежностью, а я испытал боль, словно от удара.
Они направились к машине, пройдя от меня в двух шагах. Ада посмотрела мне прямо в лицо.
- Здравствуй, Стив, - тихо сказала она.
Я продолжал, не запинаясь, говорить в микрофон... Наши взгляды не отрывались, наверно, секунды две. Чуть улыбнувшись, она села в машину в сопровождении нового - через несколько минут он станет им - губернатора Луизианы.
Парад начался.
2
РОБЕРТ ЯНСИ
На похоронах меня, разумеется, не было.
Я посмотрел на часы: три минуты двенадцатого. Наверное, уже началось. Священник прочтет молитву, споет хор, и мягкие комья земли застучат по крышке гроба. А когда-нибудь вырастет трава, и мраморная плита будет белым пятном на фоне сочной зелени неподалеку, вероятно, от памятника Хьюи.
Кто в этом виноват? Я?
Не только я. Клянусь, не только я.
Будь у меня возможность действовать, как я хотел, все получилось бы по-другому. Совсем по-другому.
Но этой возможности мне не дали.
Во время войны такая возможность у меня была. Тогда я знал, на что способен.
Я знал, что могу проползти под огнем противника, слыша треск пулеметов впереди, свист пуль над самым ухом, видя и не замечая желтые вспышки и крошечные взрывы вокруг. Почему они не попадают в меня, я не понимал, но знал, что могу вползти в этот ад и вынести оттуда раненого. Я обнаружил, что могу, пробираясь ощупью, ползти на животе во главе взвода разведчиков. Могу, чуть ли не кидаясь под гусеницы танка, метать гранаты и даже посылать на смерть одного человека ради спасения жизни десяти других. И это последнее было самым трудным.
Я выполнял все это и многое-многое другое, а однажды, уже в самом конце войны, я не выполнил приказа и не расстрелял трех немцев, которые считались саботажниками, а в действительности были людьми совершенно безвредными, да и война, каждому дураку было видно, уже шла к концу. (Я об этом давно не вспоминал, а теперь почему-то думаю больше, чем о чем-нибудь другом. Я представляю себе их лица - старика, сына и невестки, - когда они узнали, что им не суждено умереть, и вношу это событие в графу "приход" в итоговом балансе моей жизни.)
Я знал, на что способен, и мне было легко. Человек - это то, на что он способен. Чтобы быть живым, нужно что-то делать, действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60