— Была дочка, но умерла.
— А у меня есть. Минутку! Я не прошу, чтобы вы мне обещали молчать, я просто набью вам морду, если, на свою беду, вы оброните об этом хоть одно слово. У меня было двое детей, о которых вы уже знаете: сначала девочка, такая же жалкая, как ее мать, потом мальчик. О нем я еще ничего не могу сказать, но, думается, из него вряд ли выйдет толк. Вы с ним встречались? Нет? Мальчик славный, застенчивый, хорошо воспитанный, ласковый и… нездоровый. Такие вот дела! Только у меня ведь есть еще дочь. Вы сейчас говорили о Гассене. Он славный человек, у него была удивительная жена, и все же я с ней спал. Он об этом ничего не знает. Если бы он что-нибудь заподозрил, он был бы способен на все: он ведь до сих пор, как бывает в Париже, непременно идет с цветами к ней на кладбище. Это через шестнадцать-то лет!
По мосту Турнель Дюкро и Мегрэ перешли на остров Сен-Луи, казавшийся тихой провинцией. Когда они проходили мимо какого-то кафе, оттуда вышел человек в фуражке речника и побежал за Дюкро. Они о чем-то заговорили, а Мегрэ стоял в сторонке и думал: из головы у него не шел образ Алины, еще более загадочный, чем прежде.
И вот перед глазами комиссара возникла картина: по сверкающим каналам скользит «Золотое руно», за штурвалом стоит светловолосая девушка, по берегу бредут лошади, шагает старик, а прямо на смолистых, прогретых солнцем досках палубы или в гамаке растянулся выздоравливающий — не в меру прилежный студент.
— Ладно, в воскресенье в восемь, — крикнул где-то сзади Дюкро и уже для Мегрэ добавил: — Небольшое сборище в Ножане у одного из моих людей — тридцать лет прослужил у меня на одном и том же судне.
Комиссару стало жарко. Они шли уже больше часа.
Торговцы открывали ставни лавок, по тротуарам спешили опаздывающие машинистки.
Дюкро молчал. Возможно, ждал, что Мегрэ снова начнет разговор с того места, где они остановились, но комиссар, казалось, о чем-то задумался.
— Простите, что завел вас в такую даль. Вы знаете кафе на Новом мосту у памятника Генриху IV? Это недалеко от уголовной полиции. Держу пари, вы никогда не замечали, что оно кое-чем отличается от прочих. Мы там собираемся каждый день. Пять-шесть человек, иногда больше. Это у нас вроде фрахтовой биржи.
— Алина всегда была слабоумной?
— Она не слабоумна. Вы либо плохо смотрели, либо ничего в этом не смыслите. Это, скорее, что-то вроде запоздалого развития. Да, да, мне врач объяснял. Ей девятнадцать, а развитие десятилетней девочки. Но она еще может наверстать упущенное. Врачи говорили, что, когда она… родит…
Это слово он произнес глухо, как бы стыдливо.
— Она знает, что вы — ее отец?
Дюкро вздрогнул, к щекам прилила кровь.
— Только ей этого не скажите! Во-первых, она не поверит. А потом, нельзя, слышите, ни за что на свете нельзя, чтобы об этом догадался Гассен.
В этот час, если, конечно, он встал так же рано, как накануне, старый речник, по всей вероятности, уже сидел пьяный в одном из двух бистро.
— Вы полагаете, он ничего не подозревает?
— Уверен.
— И никто?..
— Об этом никто, кроме меня, не знал.
— Значит, вот почему «Золотое руно» задерживается на погрузке и разгрузке дольше других судов?
Это было столь очевидно, что Дюкро лишь пожал плечами. Но выражение его лица, тон сразу изменились.
— Сигару? И давайте не будем больше об этом.
— А если преступление совершено именно из-за этого.
— Вранье! — твердо, почти с угрозой ответил Дюкро. — Давайте зайдем. Всего минуты на две.
Они уже подошли к кафе у памятника Генриху IV.
Посетители — простые речники — сидели, облокотясь на цинковую стойку. Но там была еще комната, отделенная от первой перегородкой. Дюкро вошел туда, пожал кое-кому руки, но Мегрэ не представил.
— Это правда, что кто-то согласился взять в Шарлеруа уголь по пятьдесят два франка?
— Да. Один бельгиец. У него трехмоторка.
— Официант! Бутылку белого! Вы ведь пьете белое?
Мегрэ кивнул. Он курил трубку, смотрел на прохожих, сновавших взад и вперед по Новому мосту, и рассеянно слушал разговор за столиком.
Немного погодя он заметил, что в комнате стало вдруг непривычно шумно, но не сразу сообразил, что это воет сирена на одном из судов, только воет не как обычно — два-три гудка при подходе к мосту, — а надрывно, настойчиво, так что прохожие начали останавливаться, с удивлением, как и комиссар, прислушиваясь к гудку.
Первым поднял голову Дюкро. Двое речников выскочили на порог, где уже стоял Мегрэ.
Какое-то дизельное судно, спускавшееся по течению, перед пролетом Нового моста замедлило свое движение и тут же дало задний ход, чтобы погасить скорость. А сирена все выла и выла; за штурвал встала женщина, а мужчина спрыгнул в лодку и стал грести к берегу.
— Это Франсуа! — определил кто-то из речников.
Все двинулись к набережной и, пока лодка причаливала, уже стояли наверху каменной стены. Женщина за штурвалом с трудом удерживала длинное судно в нужном положении.
— Хозяин здесь?
— Он в кафе.
— Ему нужно передать, как-нибудь поосторожнее, сам не знаю, как, только не сразу, его надо подготовить, что его сына…
— Чего-чего?
— Его нашли мертвым… Там целая история… Он вроде бы…
И Франсуа сделал красноречивый жест над головой.
Дальше можно было не продолжать. К тому же с реки неслись свистки буксира, которому неподвижное судно мешало пройти, и Франсуа поспешно оттолкнул ялик от набережной.
Кучка людей, остановившихся было на мосту, разошлась; только на берегу, растерянно глядя друг на друга, остались трое речников. В дверях кафе показался Дюкро, пытаясь угадать, что происходит, и речники пришли в полное замешательство.
— Это что-нибудь для меня?
Он так привык, что все делалось для него! Он ведь был из числа пяти-шести хозяев этого царства воды.
Мегрэ не стал вмешиваться. Речники молчали, не зная, как начать, и подталкивали друг друга локтями, пока один, запинаясь, не пробормотал:
— Хозяин, вам нужно поскорее домой. Там…
Второй, насупившись, смотрел на Мегрэ.
— Что там такое?
— У вас…
— Что еще у меня?
Дюкро разозлился, как будто заподозрил их всех в чем-то дурном.
— Месье Жан…
— Да говори же, идиот!
— Умер.
Порог кафе на Новом мосту заливало яркое солнце, на стойке искрились стаканы с сухим вином, возле стоял хозяин в рубашке с засученными рукавами, а позади пестрела целая выставка разноцветных пачек сигарет.
Дюкро обвел всех пустым взглядом, словно до него так и не дошел смысл сказанного. Грудь у него раздулась, но с губ не слетело ни звука; он только ухмыльнулся.
— Вранье, — сказал он, но веки его набрякли.
— Передал Франсуа, он идет вниз, а здесь остановился, чтобы сказать…
Этот коротышка был так крепок, так силен, что никто не осмелился выразить ему соболезнование.
Потом он обратил к Мегрэ тоскливый взгляд, втянул носом воздух и бросил:
— Вот не было печали!
Но хотя он произнес эти слова, чтобы убедить Мегрэ в своей несокрушимости, лицо его выражало лишь жалкую ребяческую заносчивость. Взмахом руки он остановил такси. Сесть в машину комиссару даже не предложил — это разумелось само собой. Равно как и то, что всю дорогу они будут молчать.
— Шарантонский шлюз.
Они ехали по берегу Сены, где часом раньше Дюкро рассказывал комиссару о жизни каждого судна, о каждом причальном кольце. Он и теперь смотрел на них, но не видел, и, только когда показались решетки Берси, вдруг воскликнул:
— Маленький кре…!
Последний слог он недоговорил, в голосе послышалось рыдание, но усилием воли Дюкро его подавил, и тут они подъехали к дверям дома.
На пристани все стало другим. Прежде всего здесь было тихо. На набережной бестолково толпились рабочие. При появлении Дюкро смотритель шлюза отпустил рукоять и снял фуражку. Один из старших мастеров поджидал хозяина на пороге дома.
— Это ты остановил дробилку?
— Я думал…
Дюкро первым ступил на лестницу. За ним Мегрэ.
Где-то выше слышались шаги, голоса. На втором этаже открылась дверь, и Жанна Дюкро бросилась к мужу.
Она едва держалась на ногах. Дюкро подхватил ее, глазами поискал для нее опору и, словно куль, сунул в руки толстой, сопящей соседки.
Они пошли дальше. Но странно: на лестнице Дюкро вдруг обернулся — ему зачем-то понадобилось убедиться, что Мегрэ все еще следует за ним.
Между четвертым и пятым этажами встретился комиссар окружного управления полиции; он спускался вниз со шляпой в руке и при виде Дюкро начал было:
— Господин Дюкро, позвольте мне выразить…
— К чертовой матери!
И, отстранив его, продолжал подниматься.
— Комиссар, я…
— Потом, — буркнул Мегрэ.
— Он оставил письмо, в котором…
— Давайте сюда.
Он буквально на лету подхватил письмо и сунул в карман.
Сейчас средоточием всего был один-единственный человек: он тяжело, с хрипом дыша взошел по лестнице и остановился перед дверью с медной ручкой. Дверь тотчас отворилась.
Это была мансарда. В комнате стояли стол с книгами и кресло, обитое таким же красным плюшем, что и внизу.
У стола врач подписывал предварительное заключение и не успел помешать Дюкро сорвать простыню, прикрывавшую тело сына.
Все молчали. Казалось, что Дюкро всего лишь невероятно поражен, как бывает, когда видишь что-то непонятное.
Он порывисто нагнулся к покойному, видимо намереваясь обнять его. Но не сделал этого, словно испугавшись. Выпрямился, отвел от сына глаза. Посмотрел на потолок, потом на дверь.
— На окне, — тихо пояснил врач.
Жан повесился на рассвете. Обнаружила это служанка родителей, обычно приносившая в мансарду первый завтрак.
И тут Дюкро вновь доказал, что он человек необычайного самообладания: повернувшись к Мегрэ, он коротко бросил:
— Письмо!
Значит, совершая это страшное восхождение по лестнице, он все видел и все слышал!
Мегрэ вынул из кармана письмо. Дюкро взял его, охватил одним взглядом и бессильно опустил руки. Письмо упало на пол.
— Как можно быть таким дураком!
И все. Именно это он и подумал. Так горе выплеснулось из глубины его сердца, и это было пострашнее бесконечных излияний.
— Да читайте же! — крикнул он Мегрэ, разозлившись, что тот недостаточно быстро поднял записку.
«Покушение на отца совершил я и теперь наказываю себя. Пусть мама не отчаивается».
Дюкро глухо засмеялся.
— Представляете себе?
Он дал врачу снова накрыть тело и теперь не знал, что ему делать — оставаться в комнате или спуститься к себе, сесть или двигаться.
— Все это вранье, — сказал он.
Потом положил Мегрэ на плечо руку, большую, тяжелую, усталую.
— Пить хочу.
Лоб у него совсем взмок от пота, волосы на висках слиплись, на скулах проступили синие тени.
Глава 5
Когда на другое утро, около девяти, Мегрэ приехал в уголовную полицию, служитель доложил, что комиссара кто-то спрашивал по телефону:
— Он не назвал себя, сказал только, что позвонит попозже.
В ворохе почты, на самом верху лежало служебное донесение:
«Утром в Шарантоне обнаружен труп помощника смотрителя шлюза, повесившегося на воротах».
Мегрэ не успел даже удивиться — зазвонил телефон.
Что-то буркнув, комиссар снял трубку и с изумлением услышал на другом конце провода знакомый голос; только теперь он звучал совсем просто, почтительно, даже с какой-то совсем уж неожиданной робостью.
— Алло! Это вы, комиссар?.. Говорит Дюкро. Вы не можете сейчас же приехать ко мне? Я мог бы явиться и сам, но это будет не то. Алло!.. Я сейчас не в Шарантоне, а у себя в конторе, набережная Целестинцев, 33. Приедете?.. Спасибо.
Вот уже десять дней стояла ясная погода, и в косых лучах утреннего солнца, пронизывавших молодую листву, воздух казался зеленоватым, как неспелая смородина. Весна нигде не ощущалась так явственно, как на Сене. Добравшись до набережной Целестинцев, Мегрэ с завистью бросил взгляд на какого-то студента и старичков, рывшихся в пыльных книжных развалах у букинистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16