У Гассена должна была возникнуть та же мысль. Так вот, с тех пор, как вы стали появляться около нее…
— Ладно, ладно. Дальше?
— Почему бы кому-нибудь еще не могло прийти в голову то же самое, тем более когда всем известно, что вы ни одной юбки не пропускаете?
— Ладно, говорите!
— Ваш сын…
— А потом?
В комнате наверху послышались голоса, шаги. Это Берта, рыдая, рассказывала матери и мужу об инциденте у двери. Потом появилась перепуганная служанка.
— В чем дело?
— Мадам просит вас подняться наверх.
Дюкро не удостоил ее ответом. Налил себе в рюмку доверху коньяку и залпом выпил.
— Так на чем мы остановились?
— На том, что вы вызывали острую неприязнь по меньшей мере у трех человек. При вашем появлении Алина запирается в каюте; когда ей говорят о вас, пускается в слезы. Ее отец не спускает с вас глаз и ждет только случая, чтобы подтвердить свои догадки и отомстить вам. Ну, а ваш сын — он мучается, как мучаются только очень нервные натуры. Разве он не сказал вам однажды, что хочет стать монахом?
— Полгода назад. От кого вы узнали?
— Не важно. Вы не давали ему вздохнуть, стирали его в порошок. За всю жизнь у него только и было радости — те три месяца, что он после болезни провел на «Золотом руне».
— Ну, скорее, скорее!
Дюкро отер пот и плеснул себе еще коньяку.
— Это все. Я нашел объяснение, по крайней мере, его самоубийству.
— Что же это за объяснение?
— Когда ему сказали, что ночью вас ранили и сбросили с баржи в воду, он сразу решил, что это сделала Алина — то ли под горячую руку, от возмущения, то ли оттого, что вы на нее покусились…
— Мог бы у меня самого спросить.
— А он вообще когда-нибудь с вами заговаривал? А ваша дочь? Из-за того, что ему не позволили уйти в монастырь, он считал себя неудачником, обломком кораблекрушения и решил сделать хотя бы красивый жест. Юнцы в своих мансардах нередко мечтают о таких вещах. К счастью, им не всегда удается осуществлять эти мечты. А вашему сыну удалось. Он спас Алину! Он признал себя виновным! Вы этого, наверно, не понимаете, но поймут все молодые люди его возраста.
— А вы? Вы-то как поняли?
— Не только я. Ведь даже Гассен, кочуя из бара в бар, в пьяном беспамятстве, ни с кем не разговаривая, дошел До того же. Вчера вечером он не вернулся на баржу, оставил Алину одну, а сам снял комнату напротив.
Внезапно Дюкро отдернул штору, но из освещенной гостиной в темноте ничего не было видно.
— Вы ничего не слышали?
— Нет.
— Что вы собираетесь делать?
— Не знаю, — бесхитростно ответил Мегрэ. — Когда двое непременно хотят подраться, их обычно стараются разнять. Но закон не дает мне права вмешиваться там, где только пахнет убийством. Он позволяет мне лишь потом арестовать убийцу.
Дюкро вытянул шею.
— Но для этого нужны доказательства.
— Так что?..
— Ничего! В среду с полуночи я уже не буду иметь никакого отношения к полиции. Вы очень кстати мне напомнили. У вас, случаем, не найдется серого табака?
Дюкро указал на керамический сосуд; Мегрэ взял его, но сначала, еще не набив трубку, наполнил кисет. В дверь постучали. Это был Дешарм. Он вошел, не дожидаясь ответа.
— Прошу прощенья. Жена очень извиняется, она не сможет спуститься к обеду. Плохо себя чувствует. Это из-за ее деликатного положения…
Но сам он больше не ушел, поискал глазами, где бы устроиться, и в удивлении уставился на рюмки с коньяком.
— А вы не хотите лучше выпить аперитива?
Как ни странно, Дюкро не одернул его, кажется, даже не заметил его присутствия. Он подобрал с ковра отброшенную трубку — она почти не пострадала, только с одной стороны на пенке белела щербинка — и, послюнив палец, потер поврежденное место.
— Моя жена наверху?
— Только что пошла в кухню.
— Вы позволите, комиссар?
И хотя он больше ничего не сказал, вид у него был такой, словно он ожидал, что комиссар не разрешит ему выйти.
— Странный человек! — вздохнул Мегрэ, едва закрылась дверь.
А Дешарм, которому было неудобно сидеть в небольшом кресле, где его крупному телу пришлось изогнуться, но который не осмеливался встать, кашлянул и негромко отозвался:
— Да, иногда он ведет себя странно, вы это, конечно, и сами заметили. Но у него бывают и хорошие, и плохие минуты.
Мегрэ, словно у себя дома, задернул шторы, оставив небольшую щель, через которую по временам обозревал двор.
— Нужно много терпения…
— У вас-то его хватает!
— Вот, например, сейчас я попал в очень щекотливое положение. Вы ведь знаете, я офицер. А всякому ясно, армии не должны касаться известные дела, ну, что ли, драмы, которые…
— Драмы, которые что?.. — безжалостно повторил Мегрэ.
— Ну, не знаю. Я просто прошу у вас совета. Вы занимаете официальное положение. И ваше присутствие здесь, и все эти слухи…
— Какие слухи?
— Не знаю. Ну, допустим… Нет, даже язык не поворачивается. Но ведь это всего лишь предположение?..
Допустим, какой-то человек, определенного уровня, поставил себя в положение… в положение, когда…
— Рюмочку коньяку?
— Нет, благодарю. Спиртного ни капли.
Несмотря ни на что, Дешарм гнул свое. Он решился высказать все и не импровизировал. Речь его от начала До конца была подготовлена заранее.
— Когда офицер совершает… ошибку, принято — это старая традиция, — чтобы однополчане сами указывали ему, что он должен сделать, давали в руки револьвер и оставляли одного. Словом, никакой огласки, неизбежной при публичном разбирательстве и…
— О ком вы, собственно, говорите?
— Ни о ком. Но я не могу не беспокоиться. И намерен просить вас либо развеять мои подозрения, либо сказать, к чему мы должны быть готовы.
Дальше углубляться Дешарм не решился. Он с облегчением встал и улыбнулся в ожидании ответа.
— Итак, вас интересует, не убийца ли ваш тесть и не собираюсь ли я его арестовать?
Пока Дюкро не было, тревоги Дешарма, казалось, совсем было улеглись. Но тут тесть снова появился в дверях. Лицо его посвежело, волосы на висках были влажные, словно он только что умылся.
— Вот он сам. Его и спросим.
Мегрэ с рюмкой в руке курил, делая глубокие затяжки, и старался не смотреть на Дешарма; а тот побледнел и уже не осмеливался открыть рот.
— Послушайте, Дюкро, ваш зять спрашивает, не считаю ли я, что вы убийца, и не намерен ли вас арестовать.
Похоже, его слова услышали наверху: шаги над гостиной стихли. У Дюкро, несмотря на все его хладнокровие, перехватило дыхание.
— Значит, он интересуется, не я ли…
— Не забывайте: он — офицер. Он мне сейчас рассказывал, как это у них бывает в подобных случаях. Понимаете, если офицер совершает, как он изящно выразился, «ошибку», то лучшие друзья вручают ему револьвер и оставляют одного.
Взгляд Дюкро не отрывался от зятя, который, словно невзначай, отошел в глубь комнаты.
— Ага! Значит, он сказал…
Несколько секунд казалось, что дело принимает скверный оборот. Однако понемногу лицо Дюкро смягчилось — вероятно, ценой поистине героических усилий, — и губы растянулись в улыбке. Потом улыбка стала шире, и раздался смех. Дюкро смеялся, прямо заходился смехом и хлопал себя по ляжкам, не в силах остановиться.
— Подохнуть можно! — выкрикнул он наконец, утирая выступившие слезы. — Бедненький Дешарм! Какой прелестный мальчик! Однако же, дети мои, пора садиться за стол. Офицеры, которые, если один из них совершил ошибку… Чертов Дешарм! И после этого жрать за одним столом!..
Рубашка на Мегрэ взмокла и прилипала к телу, но, глядя на него, никто бы об этом не догадался: комиссар сидел, тщательно выбивая трубку, потом заботливо уложил ее в футляр и сунул в карман.
Глава 10
Дюкро со вздохом облегчения засунул уголок салфетки за пристежной воротничок. Камин не топили, и г-жа Дюкро, мерзлячка, накинула на плечи черную вязаную мантилью.
Место Берты, напротив отца, оставалось пустым.
— Передайте моей дочери, чтобы она спустилась, — приказал судовладелец служанке.
Он взял себе салата и положил рядом с салфеткой здоровенный ломоть хлеба. Жена захлюпала носом; он несколько раз повел бровями, потом не выдержал:
— Ты что, простудилась?
— Кажется, да, — еле выговорила она и наклонила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
Дешарм, изящно держа в руке ложку, прислушивался к тому, что делается наверху.
— В чем дело, Мели?
— Мадам Берта велела сказать, что она не может спуститься.
Дюкро перестал жевать и бросил:
— Тогда ступай ты сам, скажи ей еще раз: я требую, чтобы она явилась к столу, больна она там или нет. Понятно?
Дешарм вышел. Дюкро огляделся; казалось, он ищет, на ком бы сорвать злость.
— Мели, отдерни шторы!
Перед ним были два окна, выходившие во двор — на ограду и Сену. Навалившись всем телом на стол, он жевал хлеб и вглядывался в темноту. На верхнем этаже слышались быстрые шаги, шепот, всхлипывания.
Наконец Дешарм явился и объявил:
— Сейчас придет.
И верно, через несколько мгновений в комнату вошла его жена. Она даже не потрудилась запудрить покрывавшие лицо красные пятна.
— Мели! — позвал Дюкро.
Ни Мегрэ, ни остальные больше его не занимали.
Казалось, он живет отдельной ото всех жизнью, ни о чем не тревожась, упрямо идет к какой-то одному ему ведомой, давно поставленной цели.
— Несите горячее.
Когда служанка наклонилась, чтобы взять салатницу, он похлопал ее по заду. В шарантонском доме была молодая служанка, а эта — ни то ни се — никакого задора, никакого обаяния.
— Кстати, Мели, когда мы с тобой спали в последний раз?
Девушка так и подскочила; тщетно пытаясь улыбнуться, она в страхе переводила взгляд с хозяина на хозяйку.
Дюкро пожал плечами и сострадательно усмехнулся.
— Выходит, она тоже думает, будто это так важно. А побаловались мы сегодня утром в подвале, когда выбирали вина.
Он все же не удержался и покосился на Мегрэ — ему хотелось увидеть, какое все это производит впечатление, но мысли комиссара, по всей видимости, витали где-то далеко, за сотни километров отсюда.
Г-жа Дюкро тоже никак не отреагировала, только поплотнее закуталась в мантилью и старательно расправила скатерть, а дочь уткнулась покрасневшим носом в платок.
— Смотрите! — воскликнул вдруг Дюкро, мотнув подбородком в сторону ограды.
На большом дворе горел всего один газовый рожок, и бледное пятно света расплывалось как раз у калитки. А в этом светлом кругу отчетливо виднелась неподвижная темная фигура. До нее едва ли было больше десяти метров, и тот, кто стоял, опершись о решетку, должен был хорошо видеть все, что делается в залитой ярким светом столовой.
— Это он! — уверенно объявил Дюкро.
Чуть дальше, на высоком берегу Сены, острый глаз Мегрэ различил еще одну фигуру. Перепуганная служанка внесла жаркое с картофельным пюре; комиссар достал из кармана записную книжку, вырвал листок и написал несколько слов.
— Могу я воспользоваться услугами вашей горничной? Спасибо. Мели, выйдите, пожалуйста, во двор.
Там за оградой стоит старик. Пройдите мимо него. Подальше увидите еще одного человека, молодого, лет тридцати. Передайте ему эту записку и подождите ответа.
Мели от страха не решалась двинуться с места.
Г-жа Дюкро, сидевшая в стороне от окна, вытягивала Шею, пытаясь увидеть, что происходит на дворе.
— Вам с кровью, комиссар?
Нож в руке Дюкро не дрогнул, взгляд у него был вроде бы совершенно спокойный, и тем не менее во всем его облике проступало нечто трагическое, отстранявшее его и от этого обеда, и от тех, кто сидел с ним за столом.
— У тебя есть какие-нибудь сбережения? — внезапно обратился он к Дешарму.
— У меня? — оторопело переспросил тот.
— Послушай… — начала было дочь. Ее пробирала дрожь — не то от волнения, не то от злости.
— А ты знай помалкивай. И, пожалуйста, не вскакивай. Раз я спрашиваю твоего мужа, скопил ли он что-нибудь, значит, так нужно. Ну, отвечай!
— Конечно нет.
— Тем хуже. Что за отвратительное жаркое! Твоя стряпня, Жанна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16